— Сейчас я отпущу вас. Прекратите сопротивляться. Она замерла и почувствовала, как ослабла его хватка. Затем, после нескольких неловких движений, санитар быстро отступил назад. Гладстон помедлила и сделала шаг к оружию. — Рано! — резко сказал другой санитар и навел на нее пистолет. Она замерла, а доктор и два санитара, пятясь, отступили к двери, причем один из них все время держал ее под прицелом. Другой схватил тележку с лекарствами и покатил ее за собой. Они подошли к стальной двери, и доктор еще раз оглянулся на пленницу. Его карие глаза ничуть не утратили блеска, они смотрели на нее с мимолетным напряженным любопытством. Потом он вышел в коридор вслед за остальными. Дверь за ними бесшумно закрылась. Гладстон отвернулась от двери, и ее взгляд опять упал на нож — генерал называл его «паранг». Его суть — почему он здесь находится, каково его назначение — в полной мере дошла до нее, легла на ее плечи стальным плащом. Прихрамывая, Гладстон отошла к дальней стене, не сводя глаз с каталки и оружия на ней. Нож оставался потенциальным средством защиты, спасения. Ей хотелось прикоснуться к нему, взять его в руки и использовать против тех, кто сделал с ней все это, выбраться с его помощью из этого дьявольского места. Но ее разумное «я» говорило ей: «Не прикасайся к нему». — Нет, — громко сказала Гладстон. — Нет, нет, нет!.. С огромным усилием она собралась с мыслями, прогнала страх и отчаяние, пытаясь логически оценить ситуацию. «Все зависит от умения сохранять контроль». Инъекцию ей сделали… когда? Сорок пять минут назад. Доктор сказал, что действовать она начинает через час. Черт побери, как это трудно — мыслить рационально… Из лаборатории ушли все. Гладстон посмотрела на длинное зеркальное окно. С другой стороны зеркала за ней наблюдают. Ждут… Нет. Нужно гнать все посторонние мысли. Рассматривать ситуацию в лоб, если она хочет, чтобы у нее был какой-то шанс выйти отсюда живой… Нет. Неверно. Она непременно выйдет отсюда живой. Мысль о том, что она начнет уродовать себя ножом, — чистое безумие. Она огляделась. В лаборатории было множество стоек для внутривенного вливания и практически все необходимое оборудование для оказания экстренной медицинской помощи. Вдоль стен стояли шкафы, в которых наверняка хранились всевозможные медикаменты и шприцы. Если бы ей удалось вооружиться скальпелем, а еще лучше — несколькими, она сумела бы спрятать их под одеждой, а когда они войдут… Вот только это одностороннее зеркало. Они видят. Видят каждое ее движение. И все же… Гладстон подошла к стене со шкафами. Почему движения даются ей с таким трудом? Она сразу же поняла: хромота. Впервые хромота заявила о себе, когда она только встала с кресла-каталки, а теперь, пять минут спустя, хромота стала куда сильнее. Наверное, это из-за туго натянутых ремней, которыми она была привязана к креслу. Или она ударилась, когда пыталась уйти от погони либо когда сопротивлялась захвату. Она вдруг резко остановилась и посмотрела на правую ногу. Нога как нога. Гладстон приподняла ее, покачала в колене туда-сюда, словно маятник. Ни боли, ни ограничения движения. Она поставила ногу на пол, готовая двигаться дальше, и только когда подошва коснулась плитки пола, до нее дошло: что-то тут не так. Нога стала какой-то странной, тяжелой, как свинец, и ниже линии покалывания над щиколоткой выглядела и воспринималась как-то странно. Это не ее нога. Они что-то с ней сделали. Они привили… На мгновение Гладстон застыла от ужаса. А потом поняла, что это какое-то безумие. Конечно же, это ее нога. Она прогнала из головы эту извращенную мысль и продолжила путь к шкафам. Они были не заперты, но внутри не оказалось ничего, кроме марли, халатов, хирургической одежды, сеток для волос и масок. Гладстон продолжила поиски. Ей пришло в голову, что даже если она не найдет здесь оружия, то, может, наткнется на какое-нибудь медикаментозное средство — транквилизатор, или сильный наркотик, или хотя бы анестетик, — что-нибудь такое, что выведет ее из строя, пока не пройдет это странное чувство, которое постепенно овладевает ею. Ничего. На тележке, которую укатил санитар, наверное, было что-нибудь, чем она могла бы воспользоваться. Что-нибудь годящееся для убийства или хотя бы что-нибудь успокаивающее. Ее глаза вернулись к парангу, сверкающему на столе. Вот же прекрасное оружие. Можно одним движением вспороть любого из этих мерзавцев… «Не прикасайся к нему». Ощутив укол страха и разочарования, Гладстон отвернулась от стола и прошла через все помещение к зеркалу. Хромота стала еще очевиднее. И тут она поняла, что «хромота» не совсем подходящее слово. Для нее просто невыносимо было ощущать прикосновение этой вещи к полу. «Этой вещи». Эта «вещь» была ее ногой. Ее собственной ногой. «Все зависит от умения сохранять контроль…» Гладстон уставилась на зеркало. Она знала, что генерал смотрит на нее. А может быть, и доктор. Она хотела послать им проклятие, но, господи, какое странное чувство овладело ею. Она тяжело опустилась на пол и услышала, как рядом с ней что-то лязгнуло. Это был паранг. Этот длинный, чрезвычайно острый клинок лежал рядом с нею, сверкая лезвием. Как он сюда попал? Должно быть, она взяла его, когда проходила мимо каталки. Гладстон отпрянула от ножа. — Пендергаст! — прокричала она в зеркало. — Вы там? Пендергаст! С огромным усилием воли она снова взяла себя в руки. Это не обязательно должно произойти. Она не похожа на те жертвы, которые обрубали себе ноги. Она знала, что делает этот препарат. Знание было силой. Но, даже сказав себе это, она поймала себя на том, что смотрит на свою правую ступню. Странно, как же она никогда не понимала этого раньше. Как она могла прожить столько лет, не замечая ошибки? Это не ее нога. Она какая-то горячая и бесчувственная, словно зараженная. Вообще говоря, Гладстон даже чувствует, как патогены ползут по ее кровеносным сосудам, словно крохотные насекомые, пытаются пробраться в ее здоровое в остальном тело… «Нет», — сказала она себе. Она попыталась собраться с мыслями, но не могла сосредоточиться. Как она ни старалась, ее старые воспоминания, ее умение управлять собой подавлялись этим чужеродным наростом. Гладстон внимательно осмотрела ногу, пытаясь точно определить, в чем изъян, и не в силах отвести взгляд. Вот так бывает на дороге, когда проезжаешь мимо машин, попавших в автокатастрофу: ты вовсе не хочешь их видеть, но не можешь оторвать глаз. Они что-то с ней сделали. Заменили ей ногу, привили что-то другое. Что-то такое, ощущавшееся — она поискала подходящие слова — как некая чрезмерность. Ее тело не нуждалось в этом. Ее тело отвергало это. Она… — НЕТ! — выкрикнула Гладстон. Она посмотрела на часы: прошло уже больше часа. Они наблюдают за ней, эти больные ублюдки. Она не покажет им того шоу, на которое они рассчитывают. Гладстон стала глубоко дышать, освобождая свой мозг от страха и отвращения. «Не делай этого. Не делай этого. Не делай этого». Но, повторяя про себя эти слова, она понимала, что продолжает смотреть на ногу. «НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО. НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО. НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО…» Паранг, словно сам собой, снова оказался у нее в руке. Гладстон взвизгнула и отпрянула назад, но так и не смогла разжать пальцы. А когда ее правая нога коснулась пола, отвратительное ощущение захлестнуло ее тошнотой. «Во всем виноват препарат, — сказала себе Гладстон. — Это твоя настоящая нога. Нормальная нога, а не зараженный кусок мяса». Она заставила себя сосредоточиться на чем-нибудь другом. Огромным усилием воли она вернулась к игре, в которую играла в детстве. В начальной школе Гладстон была высокой не по годам и тощей, над ней все смеялись. Но она уходила от чувства унижения, отключаясь от происходящего и прячась в тайный сад воображения: на прекрасную поляну, поросшую ярко-зеленой травой, окруженную деревьями с пышной многоцветной листвой, где она чувствовала себя белой лошадью со струящейся гривой, скачущей свободно и резво. Это действовало, когда она была маленькой, и подействовало теперь, когда она сосредоточилась. Ей удалось замедлить дыхание, вырывавшееся из ее груди судорожными всхлипами, разжать руку, уронить паранг. Нож упал на пол с громким звоном. Гладстон отошла на шаг и зажмурила глаза, чтобы не видеть яркого света и раздражающе ровно уложенной плитки. Она могла управлять своим дыханием. Она снова открыла глаза и посмотрела на окно-зеркало, из-за которого за ней наблюдал генерал, словно она мышь в клетке. — Пошел ты в жопу, — громко сказала она. — На меня это не действует. Никакого ответа, никакой реакции. Ну и плевать. Она может противиться этому. Она победит. Она сядет в углу лаборатории с парангом в руке, дождется, пока кто-нибудь не придет к ней, и тогда она одолеет их и убежит. Она использует паранг против них, а не против себя. Паранг лежал рядом, Гладстон взяла его в руку, встала и пошла в угол. Но эта новая попытка идти стала для нее чистым ужасом, каждый шаг словно выдавливал в ее тело порцию яда. Она пошатнулась и, не удержав равновесия, резко села на пол. «НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО. НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО. НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО…» Гладстон снова начала задыхаться, на лбу выступили капельки пота, ладони увлажнились, когда она медленно, намеренно подняла нож и повернула лезвие к свету. На нее накатил новый приступ тошноты, она поперхнулась и сложилась пополам от боли. В этой ноге был яд, и он хотел убить ее, уже убивал. «НЕТ. НЕТ. НЕТ…» Колоссальным усилием воли она снова попыталась вспомнить то прекрасное белое животное, волшебный сад своего детства. Но перед глазами у нее возник только бело-зеленый туман помутненного сознания, в котором плелась больная лошадь со слезящимися глазами. Все ее мысли, каждая частица энергии сосредоточились на этой отвратительной вещи, прикрепленной к ней. Она подтянула ногу к бедру, ужасаясь при мысли, что это может увидеть кто-то другой. О боже, если бы она освободилась от этого… «Освободилась». Тяжело дыша, Гладстон посмотрела на ногу. Она увидела, где именно эта паразитическая вещь прикрепилась к ней. Она увидела то самое место: всего на дюйм выше щиколотки. «Освободись. Освободись. Освободись…» И как она могла это пропустить? Она действительно видела, чувствовала, словно невидимую линию на коже, точное место, где начинались чужие поры и родинки. Омерзение нахлынуло на нее, словно приливная волна. Это было невыносимо. Она мысленно услышала, как больная лошадь остановилась, издав крик страха. «ОСВОБОДИСЬ. ОСВОБОДИСЬ. ОСВОБОДИСЬ…» Гладстон посмотрела на свою ногу, и в ней вскипела ужасная ярость. Паранг лежал в ее руке, длинный, заточенный, сверкающий в ярком свете, прекрасный. Это было не оружие. Это был инструмент. Инструмент освобождения. «ОСВОБОДИСЬ. ОСВОБОДИСЬ. ОСВОБОДИСЬ…» Она поднесла клинок к коже голени. Ощутила его прохладу. Его подавляющую мощь. Она подняла его и осторожно провела по тому месту, где чужеродная нога прикрепилась к ее телу. Затем повторила это движение, слегка вдавливая лезвие в кожу. Появилась тонкая красная линия, и Гладстон ощутила невыразимое облегчение. Было совсем не больно. Зато чувство свободы было огромным, подавляющим. И Гладстон поняла: вот оно, решение. Это новое восприятие ею ноги упрощало дальнейшее. Лучше всего быстро избавиться от паразита. Она взяла себя в руки. Она знала, что сможет это сделать. В критические моменты она всегда действовала решительно. Глубоко вдохнув, Гладстон подняла паранг над головой. Почувствовала, как мышцы ее руки напряглись, сжимая рукоять. Она может избавиться от этого. Все дело в решительности и владении собой. Все зависит от умения сохранять контроль… Она сделала еще один протяжный дрожащий вдох. А потом, когда со всей силой обрушила лезвие вниз, перед ее мысленным взором промелькнул образ: прекрасная белая лошадь, вернувшая прежнее здоровье и резвость, бежит по цветущему саду, гордая и свободная, а затем внезапно спотыкается, ее хрупкие передние ноги переламываются, как тонкие палочки, животное кричит от боли и падает в облако темной, миазматической пыли. 64 Пендергаст, связанный и обездвиженный, смотрел на Памелу Гладстон через смотровое окно. Он видел, как она отпрянула от каталки и бросилась к стене. Интерком усиливал звук ее прерывистого, испуганного дыхания. «Нет!» Он услышал, как она неожиданно вскрикнула полным страдания и безысходности голосом. «Нет, нет, нет!..»