На всякий случай сжал в зубах палку – помнил, так многие делали, чтобы не заорать в неподходящий момент. Знание оказалось полезным. Пока разрезал упругую, плотную кожу, пока с ужасом смотрел чужими глазами на бегущие по спине струйки крови – несколько раз чуть в обморок не грохнулся. Спасала деревяшка, в которую впились мои челюсти. Именно она стала тем самым якорем, помогающим оставаться в здравом уме и сознании. Чем хуже себя чувствовал – тем сильнее сжимал зубами палку, стараясь её влажноватым, с примесью трухи, вкусом заглушить не самые приятные ощущения от этой добровольной экзекуции. Просроченное обезболивающее действовало плохо. Я очень отчётливо ощущал малейшее шевеление лезвия ножа в теле, по полной прочувствовал каждое своё неуклюжее движение. А ещё я узнал, что косметический пинцет в таких делах – полная, бесполезнейшая вещь. Свинцовый шарик, на моё счастье, засел неглубоко, однако напряжённые мышцы не отпускали его, зажав со всех сторон, словно тиски. Как ни старайся – не вытащишь. Слишком слабый захват получается – насечек нет, губки гладкие, сильно нажмёшь – половинки «играть» начинают. Плоскогубцы с узкой рабочей частью для такой цели подошли бы гораздо лучше, но вот нет их у меня! Помучавшись так некоторое время, всё же решил прекратить издевательство над собственным организмом и воспользоваться своим импровизированным скальпелем. Фруктовый нож для извлечения дроби оказался так же непригоден – слишком узкое, не предназначенное для хирургии остриё никак не хотело подцеплять инородное тело. Этот мелкий кухонный ширпотреб всё время соскальзывал, промахивался, и вообще, норовил жить своей жизнью. Пришлось, в качестве попытки №3, доставать засапожник с более толстым, широким лезвием, наскоро протирать и, не думая про возможную инфекцию, выковыривать им подарочек от фоминских стрелков. Получилось с четвёртого или пятого раза – не особо считал, с уже совсем измочаленной палкой в зубах... Как выпал свинцовый шарик, Зюзя не заметила, полностью концентрируясь на моей возне с ножом. Зато я почувствовал нечто тяжёленькое, бодро скатывающееся по спине вниз. Пощупал, потыкал пальцем – не показалось. Избавился. Снова осмотрел рану – расковырял знатно. Не дырочка – дыра алела на правой лопатке. Всё в крови, развороченное. Промыл, присыпал стрептоцидом, наложил повязку. Отдышавшись, занялся рукой, твёрдо вознамерившись разобраться со второй проблемой здесь и сейчас. Бережно сложив ножи в кастрюльку, повторил подготовку: так же обколол незаживающее место новокаином, так же ждал, пока подействует местная анестезия, так же не слишком помогло. ...Вторая дробина выскочила почти сразу, без всяких ухищрений и возни. Словно только и ждала, когда её подцепит лезвие засапожника и покажет, где выход из моего беспокойного организма. Страшно довольный таким окончанием самопочинки, перешёл к необходимым противовоспалительным манипуляциям, а потом с удовлетворением перебинтовал руку. – Всё! – я постарался, чтобы мой голос звучал бодро. – Остальные трогать пока не буду. Не беспокоят – и ладно. Спасибо, Зюзя! Признаваться в том, что у меня больше нет сил на самооперирование, не стал. Надеюсь, насчёт тех трёх дробин не ошибся. Глядишь, закапсулируются себе помаленьку и забудутся. – Тебе больно? – участливо поинтересовалась доберман, рассматривая бинты. – Нормально. – Нет, тебе больно. И у тебя дрожат руки. Болит голова? Не знаю, как она почувствовала, но Зюзя оказалась полностью права. В моей голове действительно разгоралась уже позабытая боль от старого ранения, стоившего мне глаза. Перенервничал... Поёжился. Прохладно. Пора идти спать. Быстро оделся, сунул засапожник на его законное место, пинцет вернул в набор и сунул в вещмешок. Собрал ампулы со шприцами, уже ненужный ножик в кастрюльку (не надо всем вокруг знать, чем я тут занимался), естественным способом затушил догорающий костерок. – Давайте на ночлег устраиваться. Завтра с восходом дальше пойдём. Разумные, позёвывая, встали и Рося сразу же растворилась в темноте. Рассказывать про угощение пошла, не иначе. Проводив маленькую разведчицу взглядом и сочтя, что та отбежала довольно далеко, Зюзя спокойно, словно разговор шёл о примитивных вещах, спросила: – Что дальше? – В смысле? – я не сразу понял, о чём идёт речь. – Ты мне рассказал про людей, которые убили Ольгу, Бублика, других людей. Что дальше? Месть? Вот оно что... долго, выходит, она мои откровения обдумывала, потому и молчала... – Не знаю. Честное слово, не знаю. Но оставаться в стороне, не мешать – сложно, – я медленно зашагал к подъезду, желая поскорее завалиться на что-нибудь мягкое, скинуть сапоги и как следует отдохнуть. Ослаб… – Сложно, – эхом повторила разумная, пристраиваясь рядом и двигаясь в такт моим шагам. – Полноценную войну мы не осилим, – глядя себе под ноги, чтобы не споткнуться, я продолжил разговор. –Там много людей, есть военные. И не те, с которыми когда-то мы на паровозе катались – позабывшие в процессе выживания свои навыки и ставшие простыми мужиками с далёким армейским прошлым, а настоящие, с огромным опытом и практикой. Мы им на один зуб... Убить их главного? А как подобраться? И что изменит его смерть? Этим никого не остановишь... Фоминск развивается, начал экспансию на север, государство создаётся. Что мы можем противопоставить всему этому, кроме наших жизней? Я не знаю... Но и прощать не хочу. Мы подошли к дому и остановились в ожидании маленькой разумной. Несмотря на заверения ушастых в относительной безопасности, дверь в подъезд я планировал на ночь запереть. У них свои мерки к понимаю спокойного сна, у меня свои. Вдруг их местные сородичи посчитают галетное подношение недостаточным и передумают, назначив нас вкусным десертом? -Ты мне хочешь сказать всего одно слово, но не знаешь, как. Сомневаешься, боишься признаться, – рассудительно ответила доберман. – Это слово: «Уходим». Я думаю так же. Посмотри на себя: ты ранен, ты убегаешь как заяц на охоте. Плохие люди убили наших друзей. Ты убил их человека, одного побил, одного – не знаю, или убил или ранил. Опять идти убивать? Это ни к чему не приведёт. Ты отомстил, надо успокоиться. – А что потом? – мне хотелось избежать любых недосказанностей. – Уйдём, спрячемся, будем ждать, пока нас снова найдут? – А что сейчас? – вопросом на вопрос ответила ушастая. – Нужно быть умнее. Люди, от которых мы бежим, за нами не пошли. Может, и нам не надо идти к ним? ...Мы говорили об одном и том же, каждый по-своему. Я – колеблясь, Зюзя – обдуманно и взвешенно. В основе и у меня, и у неё лежала несложная, понятная краеугольная истина: надо уметь отпускать своих мертвецов и чувствовать ту самую, почти невидимую грань, отделяющую груз прошлого от множества дорог будущего. Мне не хотелось воевать, ей тоже. Боль утраты никуда не делась, но и голос разума никто не отменял. И в то же время как тошно осознавать, что нужно делать выбор, чем-то смахивающий на предательство... – Я знаю, ты не боишься. Знаю, хочешь отомстить. И я хочу. Но я боюсь потерять тебя, её, – смешная физиономия Роси, торчащая из травы и дурашливо вывалившая язык. – Я потому и не ответила сразу. Услышала, как она возвращается. Не хотела говорить при ней. Пусть не знает... – Да, конечно, – поспешил я согласиться с Зюзей. – Не будем пока ничего рассказывать. Потом как-нибудь. – Спасибо. Она... хорошая и простая. В сказке она была бы доброй феей... – Да понял, понял! Ты боишься потерять тех, кто у тебя есть. Не переживай, в атаку я прямо сейчас не побегу. Мы решили искать своё Место? Решили! Вот и продолжим этим заниматься в надежде, что про нас забудут. – Да. Это умно, – согласилась со мной ушастая, не скрывая облегчения и уставилась в темноту, откуда начало доноситься лёгкое поцокивание когтей по асфальту. Хитрюга... Вынудила произнести вслух решение. Теперь вроде как карте место. Сказал – отвечай. Вернулась Рося, с недоумением посмотрела на наши серьёзные физиономии, повиляла хвостом и сладко зевнула, намекая, что пора бы и спать лечь. Впустив своих ушастых спутниц в подъезд, я прикрыл дверь, просунул нож между луткой и дверной ручкой, соорудив таким образом нехитрый запор и с удивлением слушая, как непривычно гулко звучат мои шаги в пустом подъезде, поднялся в квартиру. Расположились где кому понравилось. Я – на пахнущей мышами и сыростью кровати, разумные – на полу. Им мышиный запах пришёлся не по вкусу. Перед сном порадовал четверолапых сказкой про сестрицу Алёнушку и туповатого братца Иванушку... Первой в утреннюю прохладу нового дня из подъезда вышла Рося, следом Зюзя, а уж потом, дождавшись, пока они обнюхают окрестности и сообщат, что всё в порядке, выбрался и я. – Галет нет, – присмотревшись, ткнул рукой на участок земли неподалёку от погасшего костра. – Слопали. Ничего не отвечая, наша маленькая разведчица тщательно обнюхала место трапезы здешних обитателей и негромко тявкнула. – Других не было, – перевела доберман. – Только те, кого она видела вчера. – Ну и хорошо. Надеюсь, они вам благодарны. Сегодня снова решил идти как нормальный человек – по асфальту. Хватит уже по полям да перелескам бегать. Надоело. Потому решение выбрал простое – выбираемся на ту же самую дорогу, по которой пришли сюда и топаем дальше, тем более что направление подходящее. Разумные не возражали. Изучившая за вчерашний вечер окрестности собачка уверенно затрусила через двор, показывая наиболее удобный, по её мнению, путь. Мы пошли следом. Рося не ошиблась. Через каких-то пять минут наша троица оказалась на уже знакомом тракте, делящим городишко на две неравные части. Шагалось легко, отдых пошёл мне на пользу. Спина и рука, конечно, побаливали, но уже не так, как раньше. Сегодня даже таблетками решил не закидываться. Неприятности нас поджидали в самом конце ненаселённого пункта, на окраине – собачья стая, расположившаяся метрах в двухстах по прямой. Большая, особей в двадцать, но все они были относительно мелкие. Из серьёзных противников только четверо тварей внушали опасение – обычные дворняги, облезлые, худые, в холке немного повыше моего колена. Что удивительно, они не напали, едва завидев нас, а перегородили дорогу, нервно посматривая друг на друга и перетаптываясь на месте. Один из наиболее крупных псов – лобастый, косматый, отделился от своих соплеменников, вышел вперёд метров на пять и остановился, посматривая то на ружьё в моих руках, то на Зюзю. Ружьё его беспокоило больше, чем доберман – слишком подолгу он задерживал взгляд на смертоносной стали, слишком сильно поджимал уши и скалился, встречаясь глазами со мной. На выглядывающую из-за моих ног Росю тварь не обращал никакого внимания. – Он хочет говорить, – обратилась ко мне Зюзя, пристально рассматривая внезапно возникшее препятствие. – О чём? – О еде. Он не знает, как разговаривать с человеком. Я буду тебе говорить то, что он скажет мне. – Ну давай попробуем... Несмотря на внешнее спокойствие, я жутко нервничал. А если это сборище шавок отвлекает внимание, пока действительно серьёзные противники нас с тыла обходят? – Он нам зубы не заговаривает? – Что? Я чертыхнулся и быстро перевёл незнакомый разумной фразеологизм: – На нас сейчас со спины не нападут? – Не думаю. Я никого не слышу. – Ты и этих не слышала, –указал стволом в сторону стаи. – А они есть. И их много. – Они не приходили, потому мы их не слышали. Если ты боишься – уйди обратно или найди спокойное место. Так будет правильно. Я сама буду говорить. – А ты как же? – Всем уходить нельзя. Подумают, мы все боимся. Не будут уважать. – Тогда и я не пойду. Пусть всех уважают, бобики грязные… Если что – перестреляю. Спрашивай, чего этот умник хочет?