Мальчик и мяч Когда мы с отцом вернулись домой, он уже стоял у нашего крыльца. Прямо перед крыльцом, сам по себе, опираясь на специальную выдвижную подножку. Новенький велосипед. – Господи, – прошептал я, торопливо выбираясь из нашего пикапа. Ничего больше я вымолвить не мог. К крыльцу я шел словно в трансе, а затем, протянув руку, прикоснулся к нему. Велосипед мне не приснился. Он был самый что ни на есть настоящий. И он был прекрасен. За моей спиной оценивающе присвистнул отец: – Вот это да. Потрясающий велосипед, верно, Кори? – Да, сэр. Я все еще не мог поверить своему счастью. Передо мной находилось то, о чем я в глубине души мечтал с незапамятных времен. Теперь это принадлежало одному мне, и потому я чувствовал себя королем мира. Позже, много лет спустя, я говорил себе, что никогда в жизни не видел женских губ краснее и ярче, чем подаренный мне велосипед. Ни одна иноземная спортивная машина с мягко урчащим мотором не таила в себе столько скрытой мощи, как мой велосипед. Никакой хром так не блестел, подобно серебристой луне в летнюю ночь. У велосипеда имелись большая круглая фара и гудок с резиновой грушей, а рама его выглядела такой же сильной и несгибаемой, как мускулы Геракла. Вместе с тем велосипед казался рожденным для скорости: его руль плавно изгибался вперед, будто приглашая отведать напор ветра, черная резина его педалей не знала до меня никаких других подошв. Отец погладил пальцами фару, потом приподнял велосипед одной рукой. – Господи, да он почти ничего не весит! – восхищенно проговорил отец. – Легче металла я в жизни не держал в руках. Когда он осторожно поставил велосипед на место, тот пружинисто замер на своей подножке, похожий на послушное, но еще не до конца укрощенное животное. Через пару секунд я уже сидел в седле. Поначалу мне пришлось приспосабливаться, потому что из-за наклона вперед руля и сиденья мне все время казалось, что я вот-вот потеряю равновесие и упаду. Голова выдавалась над передним колесом, спина была прямой и напряженной, как рама велосипеда. В моем распоряжении оказалась машина, которая, если я не буду внимателен, с легкостью могла выйти из повиновения; что-то во всем этом одновременно и пугало меня, и приводило в восторг. На крыльце появилась мама. По ее словам, велосипед привезли всего час назад. Его доставил в кузове своего грузовичка мистер Лайтфут. – Он просил передать тебе напутствие Леди, Кори. Она говорит, что на этом велосипеде нужно ездить очень осторожно, пока ты не привыкнешь к его норову, – сказала мама. Она посмотрела на отца, который ходил вокруг нового велосипеда. – Ведь Кори может оставить его себе, Том? – спросила она. – Я не привык принимать милостыню. И ты это знаешь, Ребекка. – Это не милостыня, Том. Это награда за доброе дело. Отец еще раз обошел велосипед кругом. Потом остановился и легонько ударил ботинком по передней шине: – Должно быть, он стоил ей уйму денег. Но велосипед отличный, это точно. – Я могу оставить его себе? – дрожащим голосом спросил я. Отец некоторое время молчал, уперев руки в боки. Раздумывая, он жевал нижнюю губу и хмурил брови, потом поднял глаза на маму: – Значит, это не милостыня? – Конечно нет. Глаза отца встретились с моими глазами. – Хорошо, – проговорил он. Ни одного его слова я не ждал с такой тревогой и надеждой. – Этот велосипед твой. – Спасибо! Огромное спасибо, папа! – Ты ведь всегда мечтал о новом велосипеде. Как ты его назовешь? Я не успел об этом подумать и покачал головой, все еще пытаясь привыкнуть к тому, как клонилось вперед мое тело. – Попробуй сделать на нем пару кругов, – подмигнул мне отец, потом подошел к маме и обнял ее за талию. – Хорошо, сэр, – отозвался я, слез с велосипеда и убрал подножку, а потом, взяв за руль, отвел его к ступенькам крыльца. Мне казалось невежливым катить по тряской лужайке, пока мы с велосипедом как следует не познакомились друг с другом. Я снова сел в седло, упершись ногами в землю. – Давай! – крикнул мне отец. – Прокатись-ка по этой улице с ветерком! Я кивнул, но не тронулся с места. Могу поклясться, что почувствовал, как велосипед подо мной дрожит от нетерпения. Хотя, наверно, это дрожал я сам. – Жми на педали! – крикнул отец. Для меня это стало моментом истины. Сделав глубокий вдох, я поставил одну ногу на педаль и сильно оттолкнулся другой. Потом обе мои ноги оказались на педалях, и я направил велосипед на дорогу. Колеса вращались почти бесшумно, раздавалось только чуть слышное «тик… тик… тик», словно в часовом механизме бомбы, которая в любое мгновение готова была взорваться. – Счастливо прокатиться! – крикнула мне вслед мама и помахала рукой с крыльца. Оглянувшись, я на мгновение отпустил одной рукой руль, чтобы помахать маме в ответ, но в тот же миг велосипед накренился и начал выписывать дикие зигзаги. Я чуть не сверзился на землю в первый же выезд, но успел поймать руль и выправить машину. Педали крутились невероятно плавно, словно были смазаны сливочным маслом, колеса быстро вращались по разогретой мостовой. Я понял, что такой велосипед способен выпорхнуть из-под тебя, словно ракета. Нажав на педали, я рванул вдоль по улице. В моих только что подстриженных волосах засвистел ветер, и, честно говоря, мне показалось, что я достиг самой вершины человеческого счастья. Я привык к старой, провисшей цепи и передаче, которая требовала усиленной работы ногами, но эта машина была послушна малейшему прикосновению. Нажав на тормоза в первый раз, я едва не вылетел из сиденья вверх тормашками. Сделав широкий круг в конце улицы, я снова набрал скорость и вернулся так быстро, что на затылке выступил пот. Впечатление было такое, что велосипед вот-вот оторвется от земли, однако машина слушалась любого, даже самого легкого движения руля и поворачивала, едва я успевал толькоподумать о том, в какую сторону хочу ее направить. Подобно ракете, велосипед нес меня по тенистым улицам родного города. Разрезая ветер вместе с моим новым велосипедом, я понял, как именно следует назвать его. – Ракета, – сказал я, и это слово, сорвавшись с моих губ, улетело куда-то за спину в порывах ветра. – Тебе нравится это имя? Велосипед не сбросил меня из седла и не вильнул в сторону ближайшего дерева. Так что ответ можно было считать утвердительным. Я почувствовал себя значительно увереннее: выписывал восьмерки, запрыгивал на край тротуара, и Ракета повиновалась мне во всем беспрекословно. Склонившись к рулю, я заработал педалями что было силы, и Ракета вихрем понесла меня вдоль Шентак-стрит – полосы тени и света стремительно сменяли одна другую. Я вильнул к тротуару, колеса шли плавно, почти не замечая трещин в асфальте. Ветер теплой волной врывался в легкие и овевал прохладой лицо, дома и деревья проносились мимо, слившись в одно размытое пятно. В какое-то мгновение мне почудилось, что мы с Ракетой превратились в одно целое, в единое создание из плоти и смазки. Я рассмеялся от счастья, и в тот же миг мне в рот влетел жук. Мне было наплевать – я проглотил жука, потому что был непобедим. Легко угадать, что случилось потом, – судьба не прощает подобной самоуверенности. Я налетел на выбоину, не потрудившись затормозить или объехать препятствие, и почувствовал, как Ракета вся содрогнулась от переднего до заднего крыла. Рама хрустнула, руль вырвался у меня из рук, передняя шина ударилась о край бетонного поребрика, отчего велосипед поднялся на дыбы и изогнулся, словно разъяренный жеребец. Мои ноги утратили контакт с педалями, а зад оторвался от седла. Взлетев на воздух, я вспомнил слова мамы: «Леди просила передать тебе, что на этом велосипеде нужно ездить очень осторожно, пока ты не привыкнешь к его норову». Для размышлений на эту тему у меня оставалось мало времени. В следующее мгновение я с треском рухнул в гущу живой изгороди, окружавшей чей-то двор. Из моей груди вырвалось громкое «ы-ых-х-х!», и зеленая листва приняла меня в свои объятия. Я едва не проломил в живой изгороди сквозную брешь. Сильно исцарапав руки и лицо, я, к счастью, ничего не сломал – крови почти не было. Выбравшись из зарослей и стряхнув с себя листья, я первым делом отыскал глазами Ракету. Она лежала на боку в траве. Меня охватил ужас: если окажется, что я в первый же день сломал новенький велосипед, то отец спустит с меня три шкуры. Опустившись на колени рядом с Ракетой, я проверил, все ли цело. Передняя шина была потерта, и крыло чуть помято, но цепь оказалась на месте, и руль смотрел прямо. Фара тоже не разбилась, и рама ничуть не погнулась. Поразительно, но Ракета была жива-здорова, отделавшись после ужасного падения лишь легкими ушибами. Поднимая велосипед, я поблагодарил ангела-хранителя, который парил все это время над моим плечом, а потом, проведя пальцем по смятому крылу, я вдруг заметил в фаре велосипеда глаз. Золотой глаз с черным зрачком внимательно и спокойно взирал на меня. Я потрясенно поморгал. Глаз исчез. Передо мной снова предстала обыкновенная фара – простое круглое стекло, прикрывающее отражатель с лампочкой посредине. Несколько минут я внимательно смотрел на фару, но глаз больше не появлялся. Взяв Ракету за руль, я повернул ее вокруг своей оси, со света в тень и обратно, но потрясающее видение не возвращалось. Тогда я ощупал голову в поисках шишек, но не нашел ни одной. Я забрался в седло и покатил по тротуару назад к дому. Наученный горьким опытом, я ехал теперь гораздо медленнее и осторожнее, сумев разглядеть уже через каких-то двадцать футов осколки бутылочного стекла, разбросанные впереди. Я свернул на дорогу и миновал опасное место, с ужасом представив себе, что могло бы случиться, если бы я въехал в битое стекло на полной скорости: несколько царапин от кустов живой изгороди показались бы тогда легким испугом. Нам здорово повезло – Ракете и мне. Дом Дэви Рэя Коллана находился неподалеку, и я завернул к нему, но его мама сказала, что Дэви с Джонни Уилсоном отправились тренироваться на бейсбольное поле. Наша команда младшей лиги – мы звались «Индейцы», и я играл на второй базе – продула четыре игры подряд, и, чтобы остаться на плаву, нам требовалось тренироваться изо всех сил. Я поблагодарил миссис Коллан и направил Ракету к бейсбольному полю. До поля было рукой подать. Дэви Рэй и Джонни стояли на самом солнцепеке в красной пыли и перебрасывались мячом. Выехав на поле, я сделал вокруг своих приятелей несколько кругов, позволив им насладиться этим зрелищем с раскрытыми от изумления ртами. Потом они хорошенько рассмотрели мой велик, посидели в седле, и каждый немного прокатился. По сравнению с Ракетой велосипеды моих приятелей казались покрытыми пылью развалинами. Тем не менее, прокатившись, Дэви Рэй сказал мне: «Им не очень-то легко управлять, ты и сам, наверно, заметил?» Джонни добавил: «Красивый велосипед, но педали туговаты». Я не стал на них сердиться, потому что понимал: слова эти сказаны не для того, чтобы бросить небольшую ложку дегтя в медовую бочку моего триумфа, – Дэви Рэй и Джонни были моими лучшими друзьями и разделяли мою радость. Дело в том, что к своим велосипедам они привыкли, и те нравились им больше. А Ракета была сделана для меня, и только для меня. Я поставил Ракету на подножку и стал следить, как Дэви Рэй посылает Джонни высокие мячи. Желтые бабочки порхали над травой, высокое небо над головой оставалось голубым и безоблачным. Бросив взгляд на окрашенные в коричневый цвет трибуны, я внезапно заметил маленькую фигурку, одиноко сидевшую под рекламными вывесками лавочек и магазинов, расположенных на Мерчантс-стрит. – Эй, Дэви! – позвал я. – Кто это такой? Дэви оглянулся на трибуны и тут же быстро повернулся назад, чтобы поймать в перчатку ответный бросок Джонни. – Не знаю, – ответил он. – Этот парнишка торчит тут с тех пор, как мы приехали. Некоторое время я пристально разглядывал мальчика. Он сидел, подавшись вперед и подперев подбородок согнутой в локте рукой. Повернувшись спиной к Джонни и Дэви Рэю, я направился к незнакомцу. Тот моментально вскочил со скамьи, словно собирался дать дёру. – Что это ты здесь делаешь? – крикнул я ему. Мальчик ничего не ответил. Он просто стоял и смотрел на меня, по-видимому размышляя: остаться ли ему на месте или немедленно удирать. Подойдя почти вплотную, я еще раз убедился, что вижу его впервые: у мальчика были коротко стриженные темно-каштановые волосы с непослушным вихром надо лбом слева, он носил очки, которые казались на его лице непомерно большими. Ему было лет девять-десять. Тощий как жердь и неуклюжий, с худыми руками и ногами. Одет он был в джинсы с заплатками на коленях и белую футболку и, судя по бледно-молочному оттенку кожи, редко бывал на солнце. – Как тебя зовут? – спросил я незнакомца, дойдя до ограды, отделявшей поле от трибун. Мальчишка не ответил, словно воды в рот набрал. – Ты что, немой? Я заметил, что он дрожит. Перепугался до смерти, словно лань, попавшая в луч охотничьего фонаря. – Я Кори Маккенсон, – представился я и какое-то время ждал ответа, держась за сетку ограды. – У тебя имя-то есть? – Эшть! – отозвался мальчишка.