– У меня кое-что для тебя припасено, красавица, – обращается к ней Тревор Фуллер Джонс, наш новый привратник, когда мы входим в вестибюль. Он протягивает Кэрри медовый леденец с кунжутом и берет с нее слово, что она не сразу его слопает. Потом говорит, что ей ужасно повезло с мамой-сочинительницей, наверняка рассказывающей ей перед сном чудесные сказки. – Раз вы такое говорите, значит, не открывали ни одного моего романа. – Что верно, то верно, – соглашается Тревор, – с этой работой у меня нет времени на чтение. – Вы не уделяете времени чтению, Тревор, это разные вещи, – отвечаю ему я, прежде чем закрываются двери лифта. Мы с Кэрри следуем привычному ритуалу: я поднимаю ее, чтобы она сама нажала кнопку нашего, последнего этажа. Кабина с железным скрежетом ползет вверх; мы обе давно уже не пугаемся этого звука. Войдя в квартиру, Кэрри, помня правила хорошего тона, первым делом переобувается в розовые тапочки с помпонами. Потом идет за мной и смотрит, как я ставлю на проигрыватель пластинку – вторую часть концерта соль мажор Равеля, – хлопая в ладоши в предвкушении музыки. Несколько минут она держится за мой подол, дожидаясь, пока я развешу белье после стирки, потом требует поиграть с ней в прятки. [Меня колотит, я чувствую, что эта реконструкция недолговечна, как мыльный пузырь. Я боюсь, что окно в прошлое внезапно захлопнется и я не успею узнать что-то важное.] – Хорошо, милая. – Иди в свою комнату и считай до двадцати! Кэрри меня провожает, чтобы убедиться, что я действительно отвернулась к стене и закрыла глаза. – Не жульничай, мама! И она бежит прятаться. Я, закрывая ладонями глаза, принимаюсь громко считать: – Раз, два, три… Слышу осторожные шажки Кэрри по паркету. Она покидает комнату, и у меня сжимается сердце. – …четыре, пять, шесть… Под хрустальные ноты адажио я слышу, как она пересекает гостиную, толкает наше стильное кресло, стоящее посреди гостиной. Я потрясена, обессилена, музыка гипнотизирует, повергает в прострацию. – …семь, восемь, девять… Я открываю глаза и заглядываю в гостиную в тот самый момент, когда Кэрри сворачивает в коридор. Я не должна терять ее из виду. Чтобы ее не спугнуть, я продолжаю считать: – …десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать… Я тоже пересекаю гостиную. Солнце, заслоненное небоскребами, заливает все нереальным светом. Квартиру окутывает мерцающая вуаль. Я осторожно, стараясь остаться незамеченной, выглядываю в коридор. – …четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… Кэрри открывает своими маленькими ручками хозяйственный чулан и у меня на глазах залезает внутрь. Не может быть! Я двадцать раз шарила в этом проклятом чулане. – …семнадцать, восемнадцать, девятнадцать… Я, щурясь, с замиранием сердца крадусь по залитому светом коридору. Истина совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. – Двадцать. Я распахиваю на себя дверцу чулана, мне в глаза сыплется золотая пыль. Закручивается слепящий амбровый тайфун, в нем проступает силуэт человека-кролика в одежде швейцара. Его уродливый рот открывается, и я слышу: – Что бы вы ни делали, вам НИКОГДА не изменить конец истории! И он разражается гадким смехом. 2. Я рывком проснулась и в испуге подпрыгнула. Оказывается, я лежала поперек кровати. В комнате было нечем дышать. Я встала, чтобы прикрутить отопление, и немедленно улеглась опять. Горло пересохло, веки распухли, виски сдавило как обручем. Кошмар, превзошедший живостью реальность, оставил меня растерянной и почти бездыханной, как после целой ночи отчаянной беготни. Я пролежала еще четверть часа, но мигрень не унялась, а только усугубилась, сделалась нестерпимой. Пришлось заставить себя встать, добрести до ванной и проглотить две капсулы диклофенака, запив несколькими стаканами воды. Шею парализовало, пальцы скрючились, как при артрите, пришлось разминать их ладонями. Так не могло продолжаться. Раздался оглушительный звонок домофона. Я нажала кнопку и увидела лицо Тревора, привратника «Ланкастера». – Здесь опять журналисты, миссис Конвей. Час от часу не легче! – Какие журналисты? – А то вы не знаете! Я помассировала себе виски, чтобы хотя бы немного унялась жуткая головная боль. – Им нужны вы. Что им сказать? – Чтобы проваливали. Я выключила связь, нашла в гостиной очки для дали и выглянула в окно. Тревор не соврал: на тротуаре напротив «Ланкастера» сгрудились два десятка журналистов. Стервятники, крысы, гиены – неизменный зверинец, регулярно собирающийся в надежде попировать на трагедии – исчезновении моей дочери. Я в который раз изумилась, как люди доходят до подобной низости, как умудряются заниматься такой гадостью день за днем, во что заставляют себя верить, чтобы заглушить угрызения совести, что рассказывают по вечерам своим детям о прошедшем дне… Почему они собрались такой толпой именно сегодня? Я взяла телефон, чтобы проверить сообщения, но он разрядился. Подключая зарядку, я увидела, что Рутелли забыл на рабочем столе кухни свою кобуру с пистолетом. Отвернувшись от «глока» – огнестрельное оружие всегда вселяло в меня ужас, – я включила телевизор и стала перебирать новостные каналы. Долго искать не пришлось. К новостям о деле об исчезновении малышки Кэрри Конвей. 50-летний мужчина, задержанный вечером, отпущен без предъявления обвинения. Шатан Богат, хозяин антикварного магазина в Ист-Виллидж, выставил на продажу тапочку Кэрри Конвей, которую девочка якобы носила в день ее исчезновения. Идентичность предмета не подтвердилась, а г-н Богат признал, что неудачно пошутил. Расследование возвращается в прежнее состояние, а оно… Я выключила телевизор, не выдержав больше двух минут. Сама я ни минуты не верила в эту вымышленную улику. Телефон подзарядился, на него пришло несколько сообщений от Рутелли, просившего ему перезвонить. – Это я, Марк. – Флора? Они выпустили Шотана Богата! – Знаю, – ответила я со вздохом. – Я только что смотрела новости. Вы знаете, что забыли у меня свою пушку? Рутелли пропустил мои слова мимо ушей. – Они совершили грубую ошибку, Флора! Ручка! – Что «ручка»? – Я отдал ручку в частную лабораторию. Результат исследования готов. – Уже? Что же из него следует? – Проблема не в самой ручке… Я знала, что он скажет: дело в чернилах. – Дело в чернилах. В их составе. – Что за состав? Теперь я ждала чего угодно. – Там нашли воду, красители, этиленгликоль, а еще… кровь. – Человеческую кровь? – Лаборатория совершенно уверена, что это кровь вашей дочери.