– Ничего удивительного, – сказала я. – Ее муж только что потерял работу. – Лучше бы он потерял вкус к роскошным покупкам. Через пару недель после того, как его уволили, этот тип идет и покупает себе на семьсот долларов лыжного снаряжения и отправляется в Уинтергрин на выходные. До этого он приобрел себе кожаную куртку за двести долларов и велосипед за четыреста. И вот Сьюзан работает в морге как не знаю кто, а потом приходит домой и ее ждут счета, оплатить которые с ее зарплатой просто фантастика. – Я и понятия не имела, – сказала я. Неожиданно представив Сьюзан, сидевшую за рабочим столом, я почувствовала, как у меня сжалось сердце. Она традиционно изо дня в день проводила час обеденного перерыва у себя в офисе, иногда я заходила к ней поболтать. Я вспомнила ее обыкновенные кукурузные чипсы, наклейки на ее бутылочках с содовой. Мне казалось, она всегда ела и пила только то, что приносила из дома. – Любовь Джейсона тратить деньги, – продолжал Марино, – и привела к тому, что вам сейчас из-за него приходится терпеть все это. Он льет на вас всякую грязь каждому встречному-поперечному, потому что вы – доктор-юрист-босс, разъезжающий на «мерседесе» и живущий в большом доме в Уиндзор-Фармз. Я полагаю, этот придурок считает, что, если ему как-то удастся обвинить вас за то, что случилось с его женой, ему от этого станет легче, может, и компенсацию получит. – Пусть трудится до посинения. – Не сомневайтесь. Подоспели наши диетические напитки, и я переменила тему разговора. – Утром я встречаюсь с Дауни. Марино перевел взгляд на телевизор над стойкой бара. – Люси займется АСИОП. И потом мне нужно будет что-то решать с Беном Стивенсом. – Вам бы следовало от него отделаться. – Вы представляете себе, насколько нелегко уволить государственного служащего? – Говорят, проще уволить Иисуса Христа, – сказал Марино. – И все-таки нужно от него как-то избавляться. – Вы с ним беседовали? – Да, конечно. В его глазах вы высокомерная, тщеславная и странная. Работать с вами – тоска смертная. – Он действительно сказал нечто подобное? – удивленно воскликнула я. – Суть была такая. – Надеюсь, кто-то занимается проверкой его финансов. Будет любопытно узнать, делал ли он в последнее время какие-нибудь крупные вклады. Сьюзан не могла оказаться в одиночестве. – Я согласен с вами. Думаю, что Стивенсу многое известно, и он сейчас как сумасшедший заметает следы. Кстати, я наводил справки в банке Сьюзан. Один из кассиров помнит, как она вносила три с половиной тысячи долларов наличными. Двадцатки, пятидесятки и сотенные билеты, которые она принесла в своем кошельке. – А что Стивенс говорил по поводу Сьюзан? – Говорил, что довольно плохо знал ее, но у него было впечатление, что у вас с ней какой-то конфликт. Другими словами, он подтверждает то, о чем говорится в новостях. Принесли нашу еду, но я смогла впихнуть в себя лишь маленький кусочек того, что было на блюде, настолько я была вне себя. – А что Филдинг? – спросила я. – Он тоже считает, что со мной ужасно тяжело работать? Марино вновь отвел глаза. – Он говорит, вы слишком много суетитесь, много дергаетесь, и он никак не может вас раскусить. – Я брала его на работу не для того, чтобы он меня раскусывал, и по сравнению с ним я, разумеется, больше суечусь. Филдинг уже давно потерял интерес к судебной медицине. Он свою энергию тратит в спортзале. – Док, – Марино посмотрел мне в глаза, – вы дергаетесь не только по сравнению с ним, и понять вас не может большинство людей. Вы не тот человек, у которого все чувства написаны на лице. Вы вообще можете сойти за бессердечного человека. В вас настолько трудно разобраться, что тем, кто вас не знает, кажется, что вас ничем не проймешь. Меня о вас спрашивают и полицейские, и адвокаты. Они хотят узнать, что вы из себя представляете, как вам удается то, чем вы занимаетесь ежедневно. Они представляют вас человеком, у которого ни с кем не может быть близких отношений. – И что же вы им на это говорите? – поинтересовалась я. – Ни черта. – Вы закончили свой психоанализ, Марино? Он закурил сигарету. – Послушайте. Скажу вам кое-что такое, что может вам не понравиться. Вы всегда были этакой сдержанной деловой дамой – вы не спешили допускать к себе кого бы то ни было, но как только кто-нибудь удостаивался этой чести, то у этого человека появлялся Друг до гроба, и вы были готовы сделать для него все, что угодно. Но в последний год вы изменились. После гибели Марка вы словно отгородились бесчисленными стенами. Тем из нас, кто знал вас достаточно хорошо, показалось, словно температура в комнате вдруг упала с двадцати до двенадцати градусов. Думаю, вы даже не заметили, как это произошло. И сейчас никто не испытывает к вам такой симпатии. Возможно, на вас даже немного обижаются, потому что люди чувствуют по отношению к себе некоторое пренебрежение. А может быть, они никогда и не испытывали к вам симпатии. Может, им просто все равно. В отношениях с людьми многое зависит от того, чувствуете вы себя хозяйкой положения или загнаны в угол, и они используют ваше положение так, как им удобнее. И если их с вами ничего не связывает, им становится гораздо проще урвать что-нибудь для себя, совершенно не заботясь о том, что случится с вами. Вот в таком положении вы сейчас и оказались. Многим очень давно хотелось вашей крови. – Я не собираюсь истекать кровью. – Я оттолкнула тарелку. – Док, – он выпустил дым, – вы уже кровоточите. А здравый смысл подсказывает мне, что, если, плавая с акулами, начал кровоточить, вылезай из воды к чертовой матери. – Мы можем на пару минут как-нибудь обойтись без избитых фраз? – Послушайте. Я могу сказать то же самое по-португальски или по-китайски, но вы же не станете меня слушать. – Если по-португальски или по-китайски, обещаю послушать. Даже если вы все же решите говорить по-английски, то, пожалуй, послушаю. – Подобными замечаниями вы вряд ли завоюете себе симпатии. Именно об этом я и говорил. – Я же сказала это с улыбкой. – Мне доводилось быть свидетелем того, как вы с улыбкой производили вскрытие. – Ничего подобного. Не с улыбкой, а со скальпелем. – Иногда между ними нет большой разницы. Я видел, как вы своей улыбкой наносили раны защитникам. – Если я такой жуткий человек, как же мы с вами оказались друзьями? – Потому что я отгородился еще большим количеством стен, чем вы. Суть в том, что я ловлю белок среди деревьев, а вы плаваете среди акул. И те и другие норовят нас укусить. – Марино, вы спятили. – Да, вы не ошиблись, и именно поэтому я бы хотел, чтобы вы на некоторое время притаились, док. Честное слово, – сказал он. – Не могу. – Могу вам честно сказать, что это будет похоже на столкновение интересов, если вы начнете копаться в этих делах. Вас только еще больше очернят. – Умерла Сьюзан. Умер Эдди Хит. Умерла Дженнифер Дейтон. У меня в офисе коррупция, и мы не можем точно сказать, кто отправился на электрический стул пару недель назад. А вы предлагаете мне, чтобы я просто отошла в сторонку и подождала, пока все само собой каким-то таинственным образом не уладится? Марино потянулся за солью, но я перехватила ее. – Нет. А перец – сколько угодно, – сказала я, пододвигая перечницу. – Да я сдохну от такой здоровой диеты, – проворчал он. – Еще немного, и она мне так осточертеет, что я возьмусь за все подряд. Выкурю одну за другой пять сигарет, бурбон в одну руку, кофе – в другую, съем бифштекс, жареную картошку с маслом, сметану, соль. И пропади все пропадом. – Нет уж, пожалуйста, не надо так с собой поступать, – сказала я. – Лучше уж позаботьтесь о себе и не умирайте хотя бы раньше меня. Некоторое время мы молча ели. – Док, вы не обижайтесь, но мне хотелось бы знать, что вы надеетесь выяснить по поводу тех чертовых перышек-пушинок? – По возможности, откуда они взялись. – Я могу разрешить ваши сомнения – от птиц. * * * Расставшись с Марино около семи вечера, я вернулась в центр города. Температура на улице поднялась почти до пяти градусов, вечер был теплым, дождь хлестал порой настолько сильно, что многие машины останавливались переждать очередной порыв. Желтые, как пыльца, фонари за моргом были похожи на расплывчатые кляксы, главный подъезд закрыт, на автостоянке ни одной машины. Войдя в здание, я пошла по ярко освещенному коридору мимо секционной и, по мере приближения к офису Сьюзан, чувствовала, как у меня учащается пульс. Я не знала, что могу там найти, но, открыв дверь, сразу направилась к картотеке, потом просмотрела ящики стола, каждую книжку и старое телефонное сообщение. Все выглядело так же, как и до ее смерти. Марино имел большой опыт осматривать чьи-то владения, не нарушая присущего им беспорядка. Телефонный аппарат по-прежнему косо стоял на правом углу стола, его перекрученный шнур был похож на штопор. На зеленой промокательной бумаге лежали ножницы и два карандаша со сломанными грифелями, ее халат висел на спинке стула. Памятка о назначенном каким-то врачом приеме все еще была приклеена к монитору ее компьютера, и, глядя на ее аккуратный, слегка наклонный почерк, я внутренне содрогнулась. Когда она сломалась? Когда вышла замуж за Джейсона Стори? Или разрушительный процесс начался гораздо раньше, еще когда она была просто дочерью щепетильного священника, одной из близнецов, у которой убили сестру. Сев на ее стул, я пододвинулась к картотеке и стала просматривать содержание ее материалов. В основном это были проспекты и другая печатная информация по поставкам хирургических материалов и других принадлежностей для морга. Ничто особо не привлекло моего внимания, пока я с любопытством для себя не обнаружила, что она сохранила практически все записки с указаниями, полученные ею от Филдинга, но ни одной ни от меня, ни от Бена Стивенса, хотя я знала, что мы посылали их в огромном количестве. Дальнейший осмотр ящиков и книжных полок был также безрезультатным, и тогда я сделала вывод о том, что наши записки кто-то взял. Поначалу я решила, что их мог унести Марино. Потом меня словно что-то кольнуло, и я кинулась к себе наверх. Открыв дверь своего офиса, я прямиком направилась к ящику, где лежали подшитые бумаги и документы – письменные указания по работе, телефонные переговоры, распечатки полученных мною сообщений, корректировки бюджета и наброски долгосрочных планов. Я начала рыться в ящиках и скоросшивателях. Я искала толстую папку, в которой хранились копии всех письменных указаний для моих сотрудников и сотрудников других организаций за последние несколько лет. Я обыскала и офис Роуз и, вернувшись к себе, вновь досконально осмотрела все, что можно. Папка исчезла. – Ах ты мерзавец, – еле слышно вымолвила я, выйдя в коридор вне себя от негодования. – Мерзавец. Офис Бена Стивенса был настолько вылизан и продуманно обставлен, что он напоминал витрину мебельного магазина. Его письменный стол с яркими медными ручками и отделанной красным деревом столешницей был выполнен в уильямсбургском стиле, на полу стояли медные лампы с темно-зелеными абажурами. Пол был закрыт персидским ковром машинной работы, стены украшены большими фотографиями горнолыжников, игроков в поло на норовистых лошадях и бесстрашных моряков в бушующем море. Я начала с того, что взяла личное дело Сьюзан. Резюме и все положенные документы были внутри. Отсутствовали несколько благодарностей, выписанных и подшитых лично мною к ее делу. Я стала просматривать ящики стола и обнаружила в одном из них коричневый несессер с зубной щеткой, зубной пастой, бритвой, кремом для бритья и небольшим флаконом одеколона. То ли это было едва ощутимое движение воздуха, когда бесшумно открылась дверь, то ли я просто по-звериному почувствовала чье-то присутствие. Подняв глаза, я увидела стоявшего в дверях Бена Стивенса, наблюдавшего за тем, как я завинчивала крышечку на флаконе с одеколоном. Наши ледяные взгляды встретились, последовала долгая пауза. Я не чувствовала страха. Меня совсем не смутило то, за чем он застал меня. Во мне лишь кипело негодование. – Что-то вы сегодня неожиданно поздно, Бен. Застегнув молнию на его несессере, я опустила его обратно в ящик. Я положила сложенные руки на стол, мои движения и речь были нарочито неторопливыми. – Мне всегда нравилось оставаться после работы, потому что вокруг никого больше нет, – сказала я. – Ничто не мешает. Никто не войдет и не отвлечет тебя от того, что ты делаешь. Ни лишних глаз, ни ушей. Ни звука, за исключением редких шагов охранников. А мы хорошо знаем, почему их шаги раздаются так редко, только в том случае, если что-то привлекло внимание, потому что они страсть как не любят захаживать в морг когда бы то ни было. Я не знала ни одного охранника, который бы отличался в этом плане от других. То же самое и с уборщиками. Они даже не спускаются вниз, а здесь делают лишь самый минимум. Но это спорный вопрос, не правда ли? Сейчас уже около девяти. А уборщики к половине восьмого уж наверняка уходят домой. Удивительно, как я до сего момента не догадалась. Ни разу не осенило. Возможно, это печальное свидетельство того, насколько я была занята. Вы говорили полиции, что практически не знали Сьюзан как человека, хотя частенько подбрасывали ее на работу и домой, как, например, в то снежное утро, когда я делала вскрытие Дженнифер Дейтон. Я помню, что в тот день Сьюзан была сама не своя. Она оставила тело посреди коридора, набирала какой-то номер по телефону и тут же повесила трубку, стоило мне войти в секционную. Я сомневаюсь, что у нее был какой-то деловой звонок в семь тридцать утра, когда большинство людей не могли в непогоду выехать из дому. И в офисе звонить было некому – еще никого не было, кроме вас. Если она набирала ваш номер, почему же она так судорожно попыталась скрыть это от меня? Может быть, потому, что вы являлись для нее кем-то еще, кроме прямого начальника?