– Что это у тебя такое, малыш? – спросила я, пытаясь улыбнуться. Она подошла ко мне поближе. Я почувствовала запах новой кожи. Перчатка была перевязана шнурком. – Это мне дала тетя Сьюзан, – пролепетала она. – Я должна была положить это себе под матрас. На недельку, сказала тетя Сьюзан. Ее дедушка подсадил ее к себе на колени. Крепко обняв ее, он уткнулся носом в ее волосы. – Я хочу, чтобы ты немножко посидела у себя в комнате, милая. Ты сделаешь это ради меня? Ненадолго? Она кивнула, не сводя с меня глаз. – Что там делают бабушка с Чарли? – Не знаю. Она слезла с его коленей и неохотно ушла. – Вы это уже говорили, – сказала я ему. Он непонимающе посмотрел на меня. – Вы сказали ей, чтобы она шла к себе в комнату, – сказала я. – Я уже слышала, как вы это говорили, – чтобы кто-то шел к себе в комнату. Кому вы говорили это? Он опустил глаза. – Ребенок – это сама душа. Она легкоранима, плачет, не может сдержать эмоций. Иногда ей нужно уходить к себе, как я только что сказал Хейли. Я усвоил это, когда был маленьким. Мне пришлось усвоить: мой отец плохо воспринимал мой плач. – В слезах нет ничего предосудительного, преподобный Доусон. Его глаза наполнились слезами. С лестницы донеслись шаги Марино. Когда он вошел на кухню, Доусон едва слышно, с трудом сдерживая отчаяние, вновь повторил ту же фразу. Марино оторопело взглянул на него. – Кажется, приехал ваш сын, – сказал он. Не в силах сдерживаться, отец Сьюзан зарыдал. Было слышно, как перед домом в зимних сумерках топнули дверцы машины и на крыльце раздался смех. Рождественский обед пошел насмарку, и вечер мы провели в тревожном расхаживании по дому и телефонных разговорах. Люси сидела у меня в кабинете за закрытой дверью. Необходимо было оговорить многие моменты. Из-за убийства Сьюзан на работе создалась критическая ситуация. Ее дело должно будет храниться как секретный материал, фотографии не должны видеть те, кто ее знал. Полиции придется осмотреть ее офис и ее шкафчик. Они захотят побеседовать с моими сотрудниками. – Я не смогу там быть, – сказал мне по телефону мой заместитель Филдинг. – Понимаю, – ответила я, чувствуя комок в горле. – Я не жду и не хочу, чтобы кто-то приезжал туда. – А вы? – Мне придется. – Боже. Не могу поверить, что это случилось. Просто не верится. Доктор Райт, мой заместитель в Норфолке, любезно согласился приехать на следующий день рано утром в Ричмонд. Поскольку это оказалось воскресенье, в здании никого не было, кроме Вэндера, который пришел, чтобы помочь своим «лума-лайтом». Даже если бы я и смогла совладать со своими эмоциями, я бы отказалась производить вскрытие Сьюзан. Самая большая угроза для ее дела, исходившая от меня, состояла в том, что защита могла бы поставить под сомнение объективность заключений, сделанных свидетелем-экспертом, оказавшимся ко всему прочему еще и ее боссом. Итак, я сидела в морге за столом, а Райт работал. Время от времени он по ходу дела что-то говорил мне на фоне металлического бряканья инструментов и шума льющейся воды, а я смотрела на шлакоблочную стену. Я не притронулась ни к одной бумажке из ее медицинских документов и ни к единой пробирке с ее именем. Я даже не поворачивалась и не смотрела. Раз я спросила его: – Вы не почувствовали никакого запаха от нее или от ее одежды? Что-нибудь вроде одеколона? Он прервался, и я услышала его шаги. – Да. Несомненно, от воротника ее пальто и от шарфика. – Вам не кажется это похожим на запах мужского одеколона? – Гм. Пожалуй. Да, я бы сказал, что это запах мужской парфюмерии. Может, ее муж пользуется одеколоном? – Райт был в предпенсионном возрасте, лысеющий, пузатый, с акцентом уроженца Западной Вирджинии. Он считался очень опытным патологоанатомом и почти читал мои мысли. – Хороший вопрос, – заметила я. – Я попрошу Марино заняться этим. Однако ее муж вчера был нездоров и после обеда лег спать. Это, конечно, не исключает того, что он мог воспользоваться одеколоном. Это мог быть одеколон ее брата или отца, и он мог попасть на ее воротник, когда они обнимали ее. – Похоже, это было что-то мелкокалиберное. Не вижу, где пуля вышла. Я закрыла глаза и слушала. – Рана на правом виске – четыре и семь миллиметра и двенадцать и семь копоти. Некоторая точечность и нечто порошкообразное, в основном в волосах. То же самое в височной мышце. Ничего существенного в кости и твердой мозговой оболочке. – Траектория? – спросила я. – Пуля прошла через заднюю часть правой лобной доли, через переднюю часть к базальному ядру, ударилась в левую височную кость и зацепилась за мышцу под кожей. И речь идет об обыкновенной свинцовой пуле, то есть покрытой медью, но не медной. – И никаких осколков? – спросила я. – Нет. Теперь у нас еще есть вторая рана здесь, в задней части шеи. Черные обожженные края, след от дула. Рана рваная, около полутора миллиметров по краям. Порошок в затылочных мышцах. – Тесный контакт? – Да. На мой взгляд, он с силой приставил дуло к шее. Пуля попала в цервикально-медуллярное соединение и вошла прямо в мозг. – Под углом? – спросила я. – Под небольшим углом вверх. – Я бы предположил, что если эти раны были нанесены ей в машине, то она сидела, подавшись вперед или уронив голову. – Однако нашли ее не в таком положении, – возразила я. – Она сидела, откинувшись назад. – Тогда, я думаю, ее так посадили, – говорил Райт. – После того как убили. И, на мой взгляд, та пуля, что попала в мозг, была последней. Я предполагаю, что она фактически уже была мертва, может быть, упала, когда в нее выстрелили второй раз. Временами я еще как-то держалась, словно забывая, что речь шла о знакомом мне человеке. Потом меня вдруг охватывала дрожь, на глаза наворачивались слезы. Дважды мне приходилось выходить на улицу, постоять на холоде возле автостоянки. Когда дело дошло до десятинедельного плода, девочки, я убежала наверх к себе в офис. По закону Вирджинии, неродившийся ребенок не являлся физическим лицом и поэтому не считался убитым, так как нельзя убить того, кого нет. – Двое сойдут за одного, – с горечью воскликнул Марино, когда я позже разговаривала с ним по телефону. – Знаю, – сказала я, доставая из своей сумочки пузырек аспирина. – Присяжным, будь они неладны, не скажут, что она была беременна. То, что он убил беременную, не будет учтено. – Знаю, – повторила я. – Райт почти закончил. Внешний осмотр не принес никаких существенных результатов. Ничего неожиданного не обнаружилось. А что по вашей линии? – У Сьюзан определенно были какие-то проблемы, – сказал Марино. – Трудности с мужем? – По его словам, причиной трудностей были вы. Он заявляет, что вы замучили ее, звонили домой, вызывали на работу, постоянно тыркали ее. Иногда она приходила домой сама не своя, словно запуганная до смерти. – У нас со Сьюзан не было никаких конфликтов. – Я положила в рот три таблетки аспирина и запила их холодным кофе. – Я просто рассказываю вам то, что говорил этот парень. И еще – думаю, это покажется вам интересным, – похоже, у нас появилось очередное перышко. Я не хочу сказать, что это как-то связано с Дженнифер Дейтон, док, вовсе нет. Однако – черт возьми! Может, мы имеем дело с каким-то типом, который носит или пуховые перчатки, или куртку. Не знаю. Это просто несколько необычно. Единственный раз, когда я еще обнаруживал перья, это в случае с одним мерзавцем, который вломился в дом, разбив окно, и распорол свою куртку о стекло. Голова у меня разболелась до тошноты. – То, что мы нашли в машине Сьюзан, конечно, мелочь – крохотную белую пушинку, – продолжал он. – Она прицепилась к обивке дверцы. Изнутри, ближе к полу, чуть ниже подлокотника. – Вы можете передать это мне? – спросила я. – Да. А что вы собираетесь делать? – Позвонить Бентону. – Я пробовал, черт подери. Они с женой, видимо, уехали из города. – Мне нужно узнать, может ли нам помочь Майнор Дауни[7]. – Речь идет о каком-то человеке или о веществе, смягчающем ткани? – Майнор Дауни занимается ворсом и волокнами в лаборатории ФБР. И перьями, в частности. – И его действительно зовут Дауни? – удивленно переспросил Марино. – Действительно, – подтвердила я. Глава 8