Я не должна была участвовать в выставке. Я стала заменой в последнюю минуту, второй в списке претендентов. И это оказалась не единственная причина, по которой я постоянно чувствовала пустоту в душе. Через три дня после того, как Вон разорвал мое сердце на куски своим письмом, пришло известие, что Гарри Фэрхерст покончил с собой в своем особняке в Сент-Олбансе. Эту смерть встретили с холодным, тревожным молчанием все его коллеги, близкие друзья и поклонники. Незадолго до того, как тело профессора нашли в ванной, плавающим в луже собственной крови, несколько бывших и нынешних студентов в Подготовительной школе Карлайл осмелились выступить и обвинить его в сексуальном насилии. Доминик Мейплз, нынешний выпускник, возглавил петицию против него. Очевидно, плакаты, что я развесила повсюду, в сочетании с травмирующим опытом, связанным с моим дядей, подтолкнули Доминика к этому решению. Он объяснил в новостях, будто разглядел в этом нечто зловещее и освобождающее, когда наблюдал, как лицо Фэрхерста на бумаге гнулось, мялось и пачкалось краской почти до неузнаваемости. Это сделало его менее могущественным, менее человечным. Мне пришло в голову, что многие смертные были обременены ложным статусом бога и почти никто из них не пользовался этой божественной силой. Вон Спенсер, например. В то время как Поппи не верила растущему количеству улик против нашего дяди и настаивала на том, чтобы присутствовать на его скромных, семейных похоронах, мой отец, казалось, кипел от ярости и испытывал отвращение к своему кузену. Он наотрез отказался говорить о нем. Мы оба отказались от любых почестей и поминальных мероприятий, посвященных Фэрхерсту. Отец не был дураком. Вероятно, он соединил все факты, ведущие к исчезновению Вона. Тем не менее папа никогда не ставил под сомнение так называемое самоубийство Гарри. Но я знала. Знала, что Гарри Фэрхерст не покончил с собой. Чтобы решиться на подобное, нужно сначала почувствовать острое сожаление, вину или несчастье. Я выросла рядом с этим человеком. И никогда он ни о чем не беспокоился и не жалел, находясь под своей двуличной маской. За неделю до выставки мою скульптуру вместе с картиной Поупа отправили в Тейт Модерн. Я собрала все свои вещи и в последний раз попрощалась с замком Карлайл. Вернула ключ миссис Хоторн, подарила цветы преподавателям, уничтожила свой студенческий билет и пропуск в кафетерий и выбросила форму. Осознание завершения этого этапа напугало меня до смерти. Я никогда больше не буду здесь жить. Возможно, я стану приезжать в гости, но нечасто, и уж точно не буду бродить по коридорам с такой уверенностью, как раньше. Однако у меня не было никакого желания возвращаться сюда, чтобы работать учителем. Эта мысль поразила меня. Я не хотела преподавать, я мечтала творить. Папа отвез меня в наш дом в Хэмпстед-Хит, где я планировала остановиться, пока не найду себе работу. Как и многие художники, я не стала выбирать высшее образование. У меня были инструменты, которыми я пользовалась во время учебы в Подготовительной школе Карлайл, и я верила в собственные силы. Я хотела работать в галерее, возможно, пройти стажировку у какого-нибудь творческого и терпеливого наставника, если мне повезет. Раньше у меня было столько планов, но сейчас появилось какое-то странное чувство – как будто пытаешься бежать под водой. – Скажи мне три вещи: что-то хорошее, что-то плохое и то, чего ты с нетерпением ждешь, – попросил папа посреди дорожной пробки, барабаня пальцами по рулю своей винтажной AC Cobra. Я посмотрела в сторону, постучав по краю окна. Трудно было думать о чем-то, что не касалось Вона. Он проник во все мои мысли, не оставляя места для всего остального, на чем бы мне хотелось сосредоточиться. – Что-то хорошее? Я с нетерпением жду завтрашнего дня. Что-то плохое? Боюсь завтрашнего дня. Чего я жду с нетерпением… – Я замолчала. Чтобы Вон вернулся. Но я знала, что это не произойдет. Он дал понять, что исчезнет после того, как убьет Гарри Фэрхерста, что, как только у него на руках окажется кровь, он не собирается пачкать ею меня или что-то еще в моей жизни. Он всегда был человеком слова. Мне следовало просто смириться с этим. Хотя он, конечно, сумасшедший, если думает, что я правда смогу провести жизнь с кем-то другим. – Я ничего не жду с нетерпением, – тихо закончила я. На самом деле ничто теперь не имело большого значения. Жизнь без Вона ничего не стоила. Я хотела, чтобы он бросал вызов каждому моему действию, чтобы держал меня в напряжении. Сводил с ума. Дарил мне свой смех, свои мысли, свою кровь. Это не означало, что я собиралась пустить свою жизнь на самотек. Но послевкусие пустоты, которое я ежедневно ощущала последние пару недель, будет преследовать меня до самой смерти. Больно было это осознавать. Ничто уже не станет таким вкусным, как эти пирожные с шоколадом. Мне следовало догадаться, что они были божественными не из-за какого-то уникального рецепта – Вон присылал их из разных мест, даже из разных стран. Они обладали восхитительным вкусом потому, что я подсознательно знала, что эти подарки от него. Вон не перестал присылать мне шоколад и пирожные после своего исчезновения, но я больше не забирала их к себе в комнату. Честно говоря, было облегчением переехать туда, куда он теперь не мог их отправлять. Он не знал моего адреса. – Грустно это слышать. – Папа вздохнул, проводя большим пальцем по рулю. С тех пор как Арабелла уехала, мы с ним проводили много времени вместе и вели душевные беседы. Я видела из своего окна, как отец Арабеллы при встрече поднял ее на руки и как они долго обнимались со слезами на глазах. Надеюсь, он чувствовал себя намного лучше и мог находиться рядом со своими дочерьми и поддерживать их. Я знала, как это бывает после душевной травмы: мой папа не мог прийти в себя после смерти мамы. – Я вернусь в свою колею, – солгала я, почувствовав непреодолимое желание опрокинуть бутылку джина. Теперь я понимала алкоголиков. Опьянение было самым лучшим средством от боли. – Я знаю, что ты это сделаешь. – Он кивнул и заговорил о погоде. Откинув голову на спинку сиденья, я закрыла глаза и расслабилась. * * * Сегодня я надела черное шерстяное платье-бюстье с одним плечом из драпированного тюля с кружевом. Оно красиво ниспадало по всему телу. Его отправила мне специальной доставкой Эмилия ЛеБлан-Спенсер вечером накануне выставки, и в коробке лежала записка, от которой у меня зачесались пальцы позвонить ей и спросить о значении этого неожиданного подарка. Ленора! Никакие добрые дела, какими бы незначительными они ни были, никогда не пропадают зря. Эзоп Спасибо тебе за то, что подарила моему сыну дом вдали от дома. Ты разрушила его стены, но все же подарила ему убежище. Я навсегда у тебя в долгу. Эмилия ЛеБлан-Спенсер Хотя за эти годы я несколько раз бывала в одном и том же месте с этой женщиной, нас никогда официально не представляли. Для меня она была известной художницей и матерью Вона. Я знала о принадлежащей ей в Лос-Анджелесе галерее и восхищалась талантом Эмилии издалека (и ее сыном вблизи). Почему она упомянула о нем? Связывался ли Вон с ней с тех пор, как исчез? Рассказывал ли обо мне? Эта мысль наполнила меня глупой надеждой, что, может, Вон скучает, думает обо мне. Что, возможно, он все-таки передумал. «Сладкие» подарки по утрам сейчас казались почти силой привычки. Или всего лишь извинениями. А что, если он будет на выставке. Мой разум ступил на опасную территорию – территорию надежды. Признание в любви, которое я прочла в его письме, с каждым днем становилось все более сомнительным, но, должна признаться, что, надевая платье Эмилии, мне захотелось броситься в его объятия. Я могла поклясться, что чувствовала его запах. В этом наряде я выглядела готично, изысканно и соблазнительно. Рождество витало в воздухе, как запах спелых фруктов. Сладкий аромат выпечки витал в прохладном лондонском воздухе, а белые и красные огни, подобно разноцветным лентам, обвивали английскую столицу. Тейт Модерн представлял собой коричневое здание квадратной формы в юго-восточной части Лондона. Оно было не таким шикарным и красивым, как Тейт Британия, но сегодня показалось мне просто идеальным. Поппи держала меня за руку, а папа обнимал мое плечо, когда мы шли через Турбинный зал к выставочному пространству. В ту минуту, когда я вошла в помещение, то заметила свое творение. Его невозможно было не увидеть. Скульптура находилась в центре зала, в окружении других произведений искусства, большинство из которых располагались возле белых стен. Вырываясь из глубин галереи с первозданным блеском и яркими цветами, жестяное лицо статуи с вызовом смотрело на меня. Индийский желтый цвет его плаща привлекал внимание вместе с кровоточащим рубиново-красным терновым венцом. Он был живым, смертоносным и благочестивым. Мой Жестокий бог. Сердце забилось быстрее, когда я поняла, что группа людей окружила скульптуру, с благоговением уставившись на нее. Некоторые, вероятно, читали маленькую пояснительную табличку внизу: Жестокий бог / Техника ассамбляжа / Ленора Асталис Материал: гвозди, дерево, шипы, бумага, ткань, металл, стекло, пластик, волосы, кровь. От художника: В самом начале работы над этим произведением я понятия не имела, что это значило для меня. Я хотела увековечить порочную жестокость прекрасного мужчины, сознательно идущего к своей собственной гибели. Название «Жестокий бог» происходит от – «Грешников в руках разгневанного Бога», проповеди, написанной христианским теологом Джонатаном Эдвардсом и прочитанной его пастве в Нортгемптоне, штат Массачусетс, в 1741 году. Говорят, что во время проповеди Эдвардса неоднократно прерывали и спрашивали: «Что мне сделать, чтобы спастись?» Что вы сделаете, чтобы спастись? Сможете ли вы зайти настолько далеко, что при этом потеряете любовь всей своей жизни? – Иди, иди, девочка, сегодня твой звездный час. – Альма Эверетт-Ходкинс сомкнула свои морщинистые тонкие пальцы вокруг моего запястья и потянула меня в толпу людей, знатоков искусства в черном. – Я заметила этот редкий талант, когда ей было всего восемь. – Альма усмехнулась моему отцу и Поппи, стоявшим рядом с нами, гордо улыбающимся с бокалами шампанского в руках. Сейчас я бы убила за выпивку, но мне следовало оставаться профессионалом и, к сожалению, быть трезвой. Люди задавали мне вопросы о произведении и говорили о собственном понимании моего творения. Я послушно отвечала, пытаясь уцепиться за этот момент, мыслями оставаться здесь, в галерее, переживать свой триумф и выкинуть Вона из головы – по крайней мере, на сегодняшний вечер. Это ведь пик моей карьеры, пик, которого я так долго ждала. И было несправедливо, что он пытался украсть его, даже не присутствуя здесь. Даже не пытаясь. Поуп стоял в другом конце помещения рядом со своей картиной огромного размера, разговаривая с группой молодых художников. На выставке было представлено много произведений искусства, но большинство гостей стояли вокруг моей скульптуры. Гордость переполняла меня. Может, я действительно талантлива в конце концов. Я вытянула шею, наивно высматривая Вона среди толпы, но, конечно, его здесь не было. Это было выше моих сил – не надеяться, что он появится. Как в кино ворвется в зал, измученный и томящийся от любви, с улыбкой Хью Гранта[65], и, заикаясь, произнесет очаровательный монолог, который вырвет сердце у всех, в том числе и у меня. – Когда вы создавали лицо, то имели в виду конкретного человека? – спросила потрясающая голубоглазая женщина с собранными в пучок каштановыми волосами, кончики которых отливали лавандово-розовым цветом. Она держала в руках бокал красного вина. Я повернулась, чтобы взглянуть на нее, и улыбнулась. – Что натолкнуло вас на эту мысль? – Разрез скул. – Она махнула рукой, в которой держала бокал, в сторону статуи. – Высокие брови, широкий лоб, сильный подбородок – каждая черта лица симметрична, даже больше, чем у царя Давида. Он подобен богу в своей красоте. Мне трудно поверить, что такой человек существует. – Теперь она задумчиво постучала по губам. Женщина выглядела знакомо, но я не могла понять, в чем дело. Я бы определенно запомнила, если бы мы встречались раньше.