– Ты опрокинул стопку каталогов на стойке у входа, а потом пролил свой кофе на администратора. Но да, ты был молодцом. – А я-то надеялся, что ты уже забыла эти подробности нашей первой встречи. – Они понравились мне больше всего. Было интересно наблюдать за красивым молодым человеком, который так волнуется. – Твой вид вызывал у меня робость. Вся в черном, с короткой стрижкой, да еще и эта татуировка на запястье, прямо под браслетами, которые ты тогда носила. Господи, ты была горячей штучкой! – Была? То есть сейчас уже нет? Берегитесь, мистер! – Сейчас – тем более. И с каждым днем становишься все горячее… – Ты скучаешь по моей короткой стрижке? Мэтью оценивающе оглядел жену, слегка склонив голову набок. – Иногда, – ответил он, едва заметно улыбнувшись. – Но такой ты мне тоже нравишься. Длинные волосы тебе очень идут. Он поцеловал Аннабель и отстранился – быстрее, чем ей бы того хотелось. – Я хочу, чтобы эта картина была твоей, – продолжил Мэтью серьезным тоном. – Понимаю, тебе пришлось от многого отказаться, чтобы быть здесь со мной. Я знаю, что ты любишь находиться в окружении прекрасных произведений искусства и скучаешь по ним. Одной из причин, по которым я согласился на эту работу, была возможность покупать для тебя эти красивые вещи. Чтобы ты могла владеть тем, что тебе понравится. Чтобы у тебя была собственная галерея. Аннабель промолчала. Что-то в этом заявлении неприятно ее поразило. Ей нравилось работать в галерее. Обладать предметами искусства, конечно, тоже здорово, но это не могло заменить ей работу. – Ты очень внимателен, но в нашем доме эта картина мне не нужна. Нет, правда. Надеюсь, она стоила не слишком дорого. – Не слишком, – подтвердил Мэтью, и Аннабель заподозрила, что он ей солгал. – Честно говоря, наиболее дорогой оказалась рама. Я хочу, чтобы ты кое-что запомнила. Если со мной что-нибудь случится… – Не говори так. – Просто хочу, чтобы ты знала: рама, в ней вся ценность, о’кей? – Она просто потрясающая, – сказала Аннабель, и так оно и было. Массивное дерево, покрытое сусальным серебром. Грубоватая и современная одновременно, рама выгодно подчеркивала синевато-серые тона картины. – Давай повесим это полотно над нашей кроватью, – предложила Аннабель, и ее лицо смягчилось. – Тогда каждый раз, укладываясь на ночь в постель, мы с тобой будем видеть сны о любви. Появление этой картины ознаменовало начало их второго года в Женеве. Аннабель умышленно оставила эту годовщину без комментариев. Последующие несколько недель она много думала о том, не является ли этот холст подкупом, своеобразной взяткой за то, что они здесь остаются. Мэтью начал поговаривать о том, что ему нужно больше времени. На что именно, Аннабель не совсем понимала. Денег у них было много, но все же недостаточно, чтобы совсем отойти от дел и купить домик на побережье в Монтоке, о котором они столько говорили в свое время: с верандой по периметру и большим сараем на заднем дворе, который они превратят в художественную мастерскую. Однако денег все равно было больше, чем они когда-либо могли мечтать. Так для чего же Мэтью здесь оставаться? И сколько нужно денег, чтобы было достаточно? Аннабель пыталась уговорить себя: им совсем не помешает еще немного пожить в Женеве; это не имеет большого значения; ее дом там, где Мэтью. Но правда заключалась в том, что это было важно. Это все-таки имело значение, и так было всегда. Женева никогда не сможет стать ее домом. Аннабель скучала, становилась апатичной, вялой. Она тосковала по работе. И хотела иметь детей. Хотела вернуть себе прежнюю жизнь. Она не могла вечно существовать в подвешенном состоянии реальности, откладываемой на потом. От этого можно было сойти с ума. Чтобы как-то скоротать время до возвращения Мэтью, Аннабель делала вид, что при свете дня, клонившегося к вечеру, читает книгу, но ее взгляд скользил по строчкам, и она то и дело поглядывала на телефон. Это был остросюжетный роман о семейной жизни, о жене, которая исчезла по дороге с работы домой. Странная книжка под названием «Девушка» незнакомого автора – Аннабель казалось, что она читала это уже миллион раз, но все время забывала имена действующих лиц. Почему же Мэтью ей не позвонил? На него это совсем не похоже. Если он задержится еще больше, ей придется отправиться на званый ужин к Клаузерам одной. Аннабель всегда чувствовала себя у них неуютно в присутствии прислуги, облаченной в униформу, и чопорных гостей, большинство из которых были старше ее лет на десять, а то и больше. Мэтью прекрасно это знал. Когда речь заходила об этом, он всегда был внимателен к ней. Он не стал бы просить, чтобы она пошла туда одна. – Если бы Йонас не был моим боссом… – говорил он с виноватой улыбкой. И никогда не заканчивал фразу. Но Йонас Клаузер был не просто боссом Мэтью. Он возглавлял «Свисс юнайтед» – крупнейший банк Швейцарии. Он был крестным отцом Мэтью и главной причиной, по которой они сейчас находились в Женеве, если уж на то пошло. И пока Аннабель и Мэтью Уэрнер были здесь, они обязаны были поддерживать хорошие отношения с Клаузерами. – Это просто бизнес, – говорил Мэтью. Но у него становилось бизнесом абсолютно все. Зазвонили церковные колокола, и Аннабель отложила книгу в сторону. Жена отсутствовала уже десять дней, но Аннабель не интересовало, что с ней произошло, она даже не заложила закладку. На открытых верандах в соседних квартирах было пусто: большинство людей считали, что было слишком холодно сидеть там, как это делала Аннабель, даже под нагревательными лампами. А ей холод нравился: он помогал Аннабель чувствовать себя живой и бодрой. От налетевшего резкого порыва ветра у нее заслезились глаза. С потемневшего неба посыпал снег. Прием вот-вот должен был начаться. Если и вправду произошло какое-то недоразумение, она на самом деле должна встретиться с Мэтью уже у Клаузеров; опоздав, она поставит его в неловкое положение. Аннабель терпеть не могла огорчать своего мужа. В Штатах он находил ее опоздания очаровательными, это было составляющей богемного шарма крутой галеристки – в противоположность светским львицам из Верхнего Ист-Сайда, с которыми Мэтью встречался прежде. Аннабель называла их «Тщеславные Блондинки» – по ассоциации с худыми, как скелеты, женщинами из фильма «Костер тщеславия». Мэтью, который вырос в Верхнем Ист-Сайде, похоже, знал их всех. Всех этих Линдси, Битси и Кикси. Девиц с весьма странными фамилиями для таких имен: Леннокс, Меррилл и Кеннеди. Девушек, которых с детских лет учили писать благодарственные записки на тисненой почтовой бумаге и повсюду являться с опозданием; правда, опаздывали они совсем не так небрежно, как это зачастую делала Аннабель. Здесь же, в Женеве, ее опоздания раздражали Мэтью, особенно если это происходило в присутствии его банковских коллег. Потому что здесь у нее вроде бы не было причин опаздывать. Она ведь не работает. И детей у нее нет, как и друзей, за исключением Джулиана. Она не могла себе это позволить. Так что вперед – опять на высокие шпильки. Клаузеры жили в Колоньи – районе на северо-восточной окраине города, с извилистыми дорогами и открытыми пространствами. Была у них квартира и в центре, чтобы Йонас мог ночевать там, если задержится на работе допоздна (а на самом деле, как подозревала Аннабель, чтобы поразвлечься со своей любовницей, второразрядной французской актрисой, с которой он познакомился в Каннах и с которой открыто появлялся на людях, пока его жена каталась верхом или посещала парижские показы мод, чтобы сделать покупки), но там они никогда никого не принимали. Да и зачем, собственно, если в их шале – на самом деле это было шато – было поле для игры в гольф на девять лунок, теннисный корт, бассейн и гараж на десять автомобилей из личной коллекции Йонаса? Что же касается их собрания картин, то они были не во вкусе Аннабель: вульгарное, легко узнаваемое барахло, подборка, которую арт-консультанты всучили своему клиенту, не обладающему собственным вкусом, но и не ограничивающему их расходы, однако при этом обескураживающе, сногсшибательно дорогая. Аннабель даже подумала, что эта коллекция стоила дороже, чем картины в лучших частных галереях Нью-Йорка. Почти в каждой комнате дома Клаузеров было по крайней мере по одной значительной картине: Дэмиен Херст, Джаспер Джонс. Прямо в центре гостиной стояла скульптура Ботеро – отвратительно тучная голая женщина на кушетке. – С таким же успехом они могли бы все стены своего дома оклеить денежными купюрами вместо обоев, – сказала Аннабель Мэтью, когда они побывали у Клаузеров впервые. – Нужно быть богаче Всевышнего, чтобы иметь такую коллекцию. Но еще более грандиозное впечатление, чем коллекция предметов искусства, произвел на Аннабель ничем не заслоненный вид на Альпы, на пик Монблана, открывавшийся из окон. Она была в этом доме уже с десяток раз, но неизменно погружалась в благоговейное молчание, глядя на эти заснеженные горные вершины. Выглядело это, как открытка или иллюстрация к какой-нибудь сказке. Просто не верилось, что такой пейзаж может быть реальным. Небо было настолько пронзительно-синим, снег – настолько ослепительно белым, а контур гор – настолько четким, что казалось, будто это отретушированный цифровой снимок. Впрочем, в доме Клаузеров такое ощущение вызывало буквально все. Взять для примера хотя бы Эльзу Клаузер. Она утверждала, что является дальней родственницей королевской семьи, дочерью австрийского дворянина невысокого ранга – виконта, наверное, или еще кого-то, чей титул звучал не менее нелепо. Аннабель подозревала, что это вымысел, часть несуществующей родословной, которую Эльза тщательно подделала, стремясь заполучить в мужья Йонаса Клаузера. Заявленные породистые корни никак не вязались с ее, пожалуй, слишком большим бюстом, копной очень светлых волос и невнятным акцентом, по которому невозможно было определить, откуда она родом. Вещи у Эльзы были дорогими: от Лоро Пьяна, Шанель или Брунелло Кучинелли, – но кожаные брюки на ней всегда были слишком узкими, юбки – слишком короткими, а декольте – слишком соблазнительно глубокими как для женщины, претендующей на благородное происхождение. К тому же она постоянно носила меха, даже летом. – Прямо как персонаж из «Игры престолов», – пошутил как-то Мэтью, выпив слишком много вина. Как бы там ни было, все это не имело значения. Потому что Клаузеры могли похвастаться принадлежностью к королевскому клану иного рода: в мире скрытых банковских счетов и тайных финансовых потоков Йонас Клаузер был настоящим монархом. В отличие от своей жены он держался как самый настоящий аристократ. С кем бы Йонас ни общался, он помнил имена детей своего собеседника, его родителей, супруги и любовницы, даже если пересекался с ним всего только раз, много лет назад, на какой-то вечеринке с коктейлями, где этот человек был далеко не самой важной персоной. Клаузер умел непринужденно поддерживать беседу об искусстве, о винах, о парасейлинге[2] или филателии – да о чем угодно – и мог делать это на пяти языках. Муж Аннабель говорил о нем, что это настоящий банкир-джентльмен. Когда разговор заходил о Йонасе, в голосе Мэтью звучало глубокое почтение. В первую неделю после приезда в Женеву Клаузеры устроили в честь Мэтью и Аннабель прием в галерее Скопия, известной тем, что там представлена швейцарская живопись. Взяв Аннабель под руку, Йонас познакомил ее с местными кураторами, галеристами и художниками. Он сказал, что хочет, чтобы она чувствовала себя здесь свободно. Мэтью был для него членом семьи, а теперь то же самое можно сказать и о ней. И если он может сделать что-нибудь, чтобы она чувствовала себя в Женеве как дома, ей стоит на это лишь намекнуть… Аннабель позвонила Арманду, их шоферу. Торопливо написав на салфетке короткую записку, она оставила ее на столике в фойе, где Мэтью обязательно ее заметит. Он хранил все их записки в отдельной коробке у себя в шкафу. Причем даже самые банальные, написанные на салфетках, кассовых чеках или корешках старых билетов в кинотеатр, которые его жена находила на дне своей сумочки. Аннабель обнаружила этот факт вскоре после свадьбы и по сей день полагала, что это ужасно романтично. Зная, что все будет сохранено, она теперь гораздо внимательнее относилась к своему почерку. Иногда Аннабель сопровождала текст каким-то маленьким рисунком, зная, что это вызовет улыбку у Мэтью. За последние несколько лет она открыла в себе настоящий талант к подобным шалостям. Но сегодня рисунка не будет. Она подписалась: Х[3], А. Конечно, это менее эмоционально, чем Люблю тебя, А., как она подписывалась время от времени, но зато нежнее, чем просто А. «Хорошо бы Мэтью иметь достойное оправдание, – подумала Аннабель. – И хорошо бы, чтобы он был не с Зои». Едва открыв входную дверь, она испуганно охнула. В вестибюле перед ее квартирой стояло двое мужчин с мрачными лицами. В руке у одного из них был дипломат. Незнакомцы были в костюмах и пальто. Их волосы были влажными от снега; у обоих щеки раскраснелись от холода. – Аннабель Вернер? – спросил тот, что с дипломатом. Он произнес ее фамилию на немецкий манер – Вернер. Из-под очков с прозрачной оправой на нее щурились темные колючие глаза. – Да, а что? – Простите, что напугали вас. Он полез в боковой карман и, вытянув оттуда значок, показал его. Второй мужчина сделал то же самое. – Меня зовут Конрад Блох, я из федеральной службы полиции. А это мой коллега, Филип Фогель. Можно мы войдем? Нам необходимо обсудить с вами один личный вопрос. Не успела Аннабель что-либо ему сказать, как у нее зазвонил телефон. – Мне нужно ответить, – произнесла она. – Прошу меня извинить. Подождете минутку? Блох понимающе кивнул, но с места не сдвинулся. И пока Аннабель рылась у себя в сумочке в поисках телефона, она все время чувствовала на себе его пристальный взгляд. Но звонил не Мэтью. – Алло? Да, Арманд. Я как раз спускаюсь. Подождите секундочку. – Аннабель прикрыла ладонью микрофон телефона. – Это наш водитель. Я собиралась уходить. Может быть, вы зайдете в другое время? – Миссис Вернер, дело, по которому нам с вами нужно поговорить, весьма срочное. Поэтому предлагаю вам отпустить машину. В квартире Аннабель жестом пригласила мужчин присаживаться. У нее мелькнула мысль предложить им воды или кофе, но она не стала этого делать: ей хотелось, чтобы они ушли как можно скорее. Небо за окнами стало совсем темным. На отливах уже лежал слой снега. Ехать в Колоньи придется медленно. Полицейские сняли свои пальто, Аннабель же раздеваться не стала и просто присела на край дивана. Ей было жарко в шубе, и она почувствовала, что у нее кружится голова. – Миссис Вернер, – начал Блох, – самолет вашего мужа, вылетевший из Лондона, не приземлился по расписанию. Мы считаем, что где-то в Альпах случилась катастрофа. Аннабель уставилась на него пустым, невидящим взглядом. – В горах де Бож к востоку от Шамбери уже началась поисковая операция. Сейчас там метель, и это сильно затрудняет поиски. Но какие-то обломки – от самолета, как мы полагаем, – были замечены на вершине Мон-Трелод. Аннабель нахмурилась, обдумывая услышанное. – Нет, – наконец сказала она после долгой паузы и покачала головой. – Это неправда. Мой муж был по делам в Цюрихе. Это какая-то ошибка. – Вашего мужа зовут Мэтью Стивен Вернер? – Да. – И он служащий «Свисс юнайтед бэнк». За окном взвыла сирена проезжающей машины. Прежде чем ответить, Аннабель подождала, пока этот звук затихнет. Здешние сирены лишали ее присутствия духа: они были не похожи на сирены в Нью-Йорке. Тут они не просто громкие, а какие-то жутковатые, зловещие, как вой собаки или крик о помощи. – Да, он работает именно там. – Он был зарегистрирован как второй пассажир на борту частного самолета, который сегодня утром вылетел из аэропорта Нортхолт в Лондоне. Посадка в Женевском аэропорту была запланирована на 8:20 утра. Еще одним пассажиром этого рейса была женщина по имени Фатима Амир. Самолет принадлежал ей. Аннабель упрямо покачала головой. Она никогда не слышала о Фатиме Амир. – Но это невозможно, – сказала она. – Мэтью был в Цюрихе на выездном совещании. Они проводят их раз в квартал. И я беседовала с ним вчера вечером. Только произнеся это, Аннабель вдруг сообразила, что говорит неправду. С Мэтью они созванивались позавчера. Он был в своем офисе и сказал, что после собрания сядет на поезд до Цюриха, так что будет дома вовремя и успеет на прием к Клаузерам. Говорил он торопливо, отрывисто, даже резко. Аннабель слышала на заднем плане какие-то голоса и понимала, что Мэтью что-то отвлекает. Но он не сказал, что перезвонит попозже, чтобы они могли пожелать друг другу спокойной ночи. Это задело Аннабель, и она раздраженно сказала что-то насчет того, что он вообще не бывает дома. Мэтью заявил, что ему и самому очень не нравится быть в разлуке с ней, больше, чем она думает. И добавил: – Ты ведь сама знаешь, что я всегда возвращаюсь домой, не так ли? Возвращаюсь, как только у меня появляется возможность. Скажи мне, что знаешь это. – Да, конечно, – ответила Аннабель. – Я знаю, что ты обязательно вернешься домой. Это успокоило ее, но лишь немного. И это было последнее, что она услышала от Мэтью. Но Блоху Аннабель ничего этого не сказала. В главном она не ошиблась: Мэтью был в Цюрихе, а не в Лондоне. У ее мужа были недостатки, но лживость к ним не относилась. Аннабель вдруг мысленно встала на защиту Мэтью. Ей не хотелось, чтобы эти люди подумали, будто он принадлежит к числу мужчин, которые могут не позвонить жене, уезжая куда-то по делам. Такой себе типичный американский банкир, голова которого занята только тем, как бы заработать деньги, и который меньше всего думает о семье. Мэтью таким не был. – Возможно, имело место какое-то недопонимание. Либо же в последний момент его планы изменились. Мне очень жаль, миссис Вернер. В интонации Блоха была некая завершенность, как будто он полностью исключал, что сам может ошибаться. Аннабель посмотрела на его коллегу, Фогеля. Тот глядел на нее с сочувствием. И только сейчас она поняла, что произошло: эти люди пришли сообщить ей, что Мэтью мертв. – Здесь какая-то ошибка, – повторила Аннабель. Слова с большим трудом срывались с ее губ. Горло сжало спазмом, и ей было тяжело не только говорить, но даже дышать. – Ведь так, верно? Вы ошиблись?