— По-моему, вот что крайне важно, — вмешался Ресслер. — Забудем на минутку об этом автомобиле. У нас девушку очень изощренным способом выманивают из дому и затем убивают ножом, а такой выбор оружия обычно указывает на заранее спланированное убийство. При этом жертва и убийца находятся наедине друг с другом довольно долго, но жертва выходит из машины целой и невредимой. И теперь некоторые из вас говорят, что это убийство было непредумышленным, а орудие убийства случайным. Чертовски смелый вывод из факта наличия всей этой подготовки и зарезанной девушки. — Наверно, дело в чем-то, чего мы пока не знаем, — возразил Дуглас. — Должно же быть какое-то объяснение этому долгому сидению в машине и такой импульсивности нападения. — Давайте вернемся к портретированию, — сказал Уокер. — Мы согласились, что это дезорганизованный тип убийства. Похоже, что мы согласны и в том, что преступница как минимум какое-то время проучилась в старших классах и, скорее всего, жила в этой местности. Что касается этих «бобби», то для них характерен средний или выше среднего уровень интеллекта, но учатся они довольно посредственно, поскольку их больше интересует положение в обществе, а не получение знаний. На момент совершения преступления нападавшая жила или работала в этой местности. Хотя определенные способности к общению с окружающими у нее есть — опять-таки исходя из ее принадлежности к этому клубу, — но экономически она относится к более низкому слою общества и поэтому испытывает дополнительные трудности с обзаведением настоящими друзьями. Я бы сказал, что это указывает на вероятность регулярного употребления алкоголя и наркотиков, которые компенсируют комплексы и подавляют нервозность. Полагаю, с учетом возраста наличие судимостей можно исключить, хотя факты связанных с наркотиками мелких правонарушений могли иметь место. — Да, примерно так, — сказал Ресслер. — Хотя неплохо бы получше разобраться в том, что произошло в машине. Конфликт наверняка был очень серьезный, раз вызвал такую агрессию. — Наркотики, — отозвался Дуглас. — Может быть, сделаем краткий экскурс в постпреступное поведение? — предложил Хэйзелвуд. — Энн, здесь очень пригодились бы твои соображения. У тебя лучше получится с психологическим обоснованием, потому что даже после двадцати лет в браке я все равно не понимаю, как мыслят женщины. — Вообще-то дельная мысль, — сказал Уокер. — Постпреступное поведение в данном случае имеет важное значение. В первую очередь налицо вопрос об орудии убийства. Кто хочет высказаться? Первым был Ресслер: — Исходя из дезорганизованного характера нападения, преступница, вероятнее всего, избавилась от орудия убийства по пути домой. Скорее всего, недолго думая, она просто выбросила нож из окна. Я так уверенно говорю, что она села в машину и поехала прямо домой, потому что считаю, что прежде она ничего подобного не совершала. — Соглашусь с Бобом, — сказала я. — Это был травмирующий опыт, а люди, не склонные к гомицидному[19] поведению, совершив нечто подобное, сразу же отправляются в какое-нибудь безопасное место. Туда, где можно отключиться от того, что произошло. Если рассматривать в данном случае старшеклассницу, она тут же вернулась бы в родительский дом. — Ну, хорошо. Нож выброшен из окна машины по дороге домой. И если полицейские получат список подозреваемых, то смогут поискать вдоль самых вероятных маршрутов и найти этот нож, — сказал Дуглас. — И еще: ей было нужно зачистить все следы внутри машины. Особенно если это был не ее автомобиль. Наверное, на следующее утро она даже встала ни свет ни заря, чтобы поехать на автомойку, — добавил Хэйзелвуд. — Это очень показательный отрезок времени, — сказала я. — Она должна была заметно измениться сразу же после совершения преступления. Вполне возможно, что, вернувшись домой тем вечером, девушка ни с кем не общалась. Но ведь это старшеклассница, она живет с родителями, так что домашние могли обратить внимание на ее отрешенность и замкнутость в течение как минимум нескольких последующих дней. Она могла выглядеть нервной, раздраженной, встревоженной, погруженной в собственные мысли. Ее обычный режим дня мог сбиться. Она могла стать менее внимательной к своей одежде, меньше заботиться о своем внешнем виде. — Слушай, Уокер, а местные полицейские не заметили ничего необычного на похоронах? — спросил Дуглас. — Мы знаем случаи, когда убийцы приходили на них и выглядели странно безучастными. Обычно они и с церковной службы уходят пораньше. — Полиции она наверняка известна, — решительно заявил Ресслер. — У них не так много подозреваемых. Возможно, они уже опрашивали ее в ходе расследования и обратили внимание, что по сравнению с другими ребятами она заметно больше нервничала и огорчалась. Может быть, даже вызывалась помочь следствию. — Ладно, народ, наверное, этого достаточно, — завершил обсуждение Уокер. — Я составлю психологический портрет и направлю его в полицию Оринды. Когда появятся новости, снова соберемся. * * * Вот и все. По окончании совещания привыкшие к такого рода трансформациям сотрудники мгновенно перешли от анализа страшных подробностей кровавой поножовщины к трепу о планах на предстоящие выходные, внутренней кухне офиса и бейсболе. Это было удивительно, но в то же время отчасти людей брали в ФБР именно по этой причине. Несмотря на различия между собой, все сотрудники ОПА обладали способностями сопереживать, не поддаваясь своим чувствам, и раскладывать по полочкам ужасы, не ужасаясь. Умение сохранять невозмутимость помогало им жить. Мое же восприятие было иным. Работа с жертвами изнасилований не притупила мои чувства. Скорее, она помогла мне более полно осознать природу насилия и научила распознавать модели поведения и умыслы. Для этого я устанавливала своеобразный контакт с жертвой, знакомилась с ее историей и анализировала психологические основы случившегося. Таким образом я получала уникальное представление о психологическом портрете жертвы. За это меня ценили сотрудники, в центре внимания которых обычно находился преступник. Меня часто привлекали к работе по делам, в которых нужно было объяснить различия в серии преступлений одного и того же преступника. Я помогала разобраться в межличностной динамике, например, в способах сопротивления жертвы или ее уступках ради самозащиты. Или высказывала мнение о том, какие ситуации могли спровоцировать или разозлить преступника. Но такой подход делал меня более подверженной эмоциям. Дела буквально застревали в моей голове. А когда преступников наконец ловили, я гордилась проделанной работой, но прежде всего испытывала облегчение. Особенно это касалось дела «бобби». Из дюжины или около того дел, отработанных нашей командой профайлеров с начала 1980-х годов, оно было первым, где и нападавшей, и потерпевшей стороной были лица женского пола. В случае нашего успеха оно послужило бы громким утвердительным ответом на вопрос руководства Бюро о возможности применения профайлинга в работе по более широкому кругу дел. Такой ответ поступил спустя несколько месяцев, в декабре того же года. Уокер сообщил мне, что арест наконец-то произведен. И добавил, что назначил повторное совещание с участием всех сотрудников. * * * — Итак, вот о чем я не сказал вам на нашем предыдущем совещании. Еще до начала нашей работы по этому делу у следствия уже был достаточно короткий список подозреваемых лиц. Вплоть до того, что одна из подозреваемых имела доступ к оранжевому Pinto, дружила с жертвой, училась в той же школе, состояла в организации «бобби» и по неизвестной причине отсутствовала дома в течение двух часов, соответствующих времени убийства. — Прежде чем продолжить, Уокер опередил нашу возможную реакцию: — Понимаю, понимаю ваши эмоции. Но местные полицейские исключили эту девушку после проверки на полиграфе, поскольку результаты не выявили ни одной попытки обмана. — А как она объяснила свое двухчасовое отсутствие? Этот вопрос на полиграфе ей задавался? — спросил Дуглас. — Она ответила, что подрабатывала няней. Кстати, так она и заполучила этот оранжевый Pinto своей старшей сестры. Развела и сестру, и родителей на эту свою историю про эту работу. — Находчивая, — проворчал Рэй. — Однако тут такая штука. Узнав про полиграф, я попросил прислать мне по факсу протокол и отдал его на проверку нашим ребятам. Они сказали, что тест был проведен спустя рукава. Сказали, что при другой постановке вопросов или при более корректных вопросах результаты могли быть совсем другими. И одного этого было бы достаточно, чтобы оставить ее в списке подозреваемых. — Местным копам определенно нечасто случается расследовать убийства, — заметил Дуглас. — Поэтому далее нужно было составить психологический портрет и предъявить его следственной группе, подчеркнув все совпадения с подозреваемой, которую они вычеркнули. Но проблема была бы с самой этой подозреваемой. К тому моменту у нее образовалось бы достаточно времени, чтобы объяснить себе это нападение, внутренне оправдать совершенное убийство. Мы с таким уже сталкивались. Убийца включает психологический механизм самозащиты с мыслями вроде: «Она это заслужила, выскочка, избалованная хамка. Плевать мне на нее. Она заслуживала смерти». — Да, верно, — сказал Рэй. — Поэтому на нашем предыдущем совещании по делу мне потребовалась помощь Энн с постпреступным поведением. Я знал, что смогу заставить следователей допросить эту подозреваемую еще раз. Но нужно было что-то, что заставит ее расколоться. Необходимо было снова провести ее через все события того вечера, включая ее поступки и мысли, даже самые сокровенные. В противном случае результат был бы нулевым. Нам нужно было ее полное признание. Я передал следственной группе психологический портрет, составленный Энн. Она согласилась пройти повторную проверку на полиграфе в ближайшую пятницу. Но вот что было странно: четыре часа предварительного опроса, потом полиграф как таковой, и после всего этого девица не спешит домой. Ей хочется поговорить с полиграфологом. Когда ей, наконец, это удается, она говорит: «По-моему, вы считаете, что это была я». Он говорит: «Да». — Все понятно, — сказала я. — У нее было достаточно времени, чтобы выстроить защиту и внутренне оправдать содеянное. — Именно так я и решил, когда результаты легли на стол. Но потом выяснилось следующее: всю субботу и воскресенье она пыталась поговорить со своей матерью, но та все не находила времени. А в понедельник утром, перед уходом в школу, девушка положила на комод записку и сказала: «Мам, лучше прочитай это, когда я уйду на занятия». Это было собственноручно подписанное признание в убийстве Кирстен К. — Интересно получается, — сказала я. — Можно ознакомиться с этой запиской? Уверена, там очень понятно описано, что побудило ее сознаться. Уокер кивнул, взял со стола листок и начал читать: «Дорогие мама и папа. Я два дня хотела рассказать вам про это, но я так сильно вас люблю, что мне слишком тяжело. Так что я нашла простой выход. Фэбээровец… считает, что это сделала я. И он прав. У меня вышло смириться с этим, но я не способна выкинуть это из головы. Я не могу все время обманывать, это выше моих сил. Пожалуйста, все равно любите меня. Я не смогу жить, если вы не любите меня. Я погубила свою жизнь и вашу, не знаю, что мне делать. Мне стыдно и страшно. P. S. Умоляю, не говорите „как ты могла и почему“, потому что я сама не понимаю и не знаю, почему я это сделала». * * * Утром 12 декабря 1984 года мама Бернадетты Протти прочитала эту записку, после чего ринулась в школу, забрала оттуда свою дочь и отвезла ее в полицию. Шестнадцатилетняя Бернадетта отказалась говорить с кем-либо, кроме полиграфолога Рона Хилли, который проводил ее тестирование на «детекторе лжи». Давая признательные показания, Бернадетта рассказала, что не планировала убийство, вышло недоразумение, и что она хотела лишь одного — считаться своей. Согласно признанию Бернадетты, все было связано с вечеринкой, запланированной на 23 июня, на которую ее не пригласили. Она знала, что туда приглашена Кирстен К., и решила выманить ту из дому на якобы прием в члены клуба. По словам Бернадетты, она думала, что если покажется на вечеринке для избранных в компании одной из самых популярных в школе девушек, то и ее наконец сочтут своей. После того как на парковке у церкви выяснилось, что никакого приема в члены клуба не будет, Бернадетта сказала: «Зато я знаю про ту классную вечеринку. Давай мы туда и поедем». Сначала Кирстен согласилась, но затем произошло что-то, так и не получившее полноценного объяснения, что заставило ее передумать. Она обозвала Бернадетту говнючкой и вылезла из машины. Именно тогда Бернадетта решила, что должна что-то сделать с Кирстен. Она испугалась, что с подачи Кирстен в школе пойдут разговоры о том, что она не в себе. А неприятие окружения было бы для нее невыносимым. Бернадетта пояснила, что нож оставила в машине ее старшая сестра. Якобы она собиралась с друзьями на пикник, а потом просто забыла его в машине. Такая вот странная версия. * * * По окончании совещания я попросила Уокера уделить мне несколько минут. И в профайлинге, и в ОПА он был еще новичком, и я подумала, что мне будет полезно узнать его мнение об этом преступлении. — Это удачный исход. Родителям будет хоть немного легче, — начала я. — Наверно, ее бы так и не уличили, если бы она сама не сдалась. — Может быть. Правда, трудно сказать, как на это повлиял твой план с повторным допросом. Но вообще-то я хотела поговорить не об этом. Меня интересуют твои общие впечатления об этом деле. И вообще, почему ты решил сосредоточиться именно на нем? — В тесте Бернадетты на полиграфе было кое-что, что обращало на себя внимание, — сказал Уокер. — Мне бросился в глаза ответ на вопрос: «Считаете ли вы, что известность важнее убийства?» Было похоже, что внутренне она оправдала себя и использует это чувство, чтобы успешно пройти полиграф. Кстати, я выяснил, что в ходе проверок полиграфолог Рон Хилли задает специфические вопросы, ответы на которые может знать только преступник. Пройти такой тест непросто. — Как ты думаешь, это была просто ревность и страх быть отвергнутой? Уокер слегка качнул головой и сделал короткую паузу. — Думаю, что налицо кое-какие нестыковки. Но теперь все вопросы к суду. Мое мнение уже не имеет значения. — Имеет, если мы сделаем из этого определенные выводы. И может иметь огромное значение для нашего следующего дела, кто знает. — Ну, ладно, — начал Уокер, тщательно подбирая слова. — Если взглянуть на это дело ретроспективно, то, мне кажется, мы все еще очень многого не знаем. Посмотрим на алиби, которое ей предоставила старшая сестра. Она же соврала: пыталась как-то прикрыть ее отсутствие дома. Думаю, что и про нож она тоже сказала неправду. У меня сложилось впечатление, что врали и родители Бернадетты. Причем не потому, что догадывались, что их дочь совершила убийство, а потому, что знали, что она ездит без прав. Думаю, когда родителям впервые позвонили из полиции, они решили, что их дочь попала в аварию. И прикрывали ее, не зная, что она на самом деле натворила. — Ну а как, по-твоему, было на самом деле? — спросила я. — Я считаю, что в тот вечер девица взяла на кухне нож и положила его в машину. А иначе как: она просто пошарила под сиденьем да и нашла его? Это, извините за выражение, полная херня. Но при этом я считаю, что убийство она не замышляла. На самом деле, наверно, просто хотела припугнуть жертву этим ножом. Но, исходя из ее модели поведения, нетрудно догадаться, что было дальше. Ею овладел тот самый страх быть отвергнутой. Сойти за свою — это было единственное, что ее волновало. — А почему ты не сказал об этом на совещании? — Потому что все эти парни — опытные агенты, а субъектом расследования был не какой-нибудь знаменитый серийный убийца. Так, единичный случай. У этих парней есть дела и поважнее. В тот момент мне захотелось сказать Уокеру, что его дело имело важное значение именно по тем причинам, по которым он счел его незначительным. На каждого серийного убийцу, вычисленного ОПА, приходились сотни, если не тысячи единичных случаев, дела по которым так и оставались нераскрытыми. Само по себе количество таких дел свидетельствовало о том, что именно в них мы могли быть особенно полезны. А для того, чтобы профайлинг заработал в таких масштабах, мы не могли ограничивать себя в способах мышления и подходах. Для этих дел требовалось все разнообразие нашего опыта, взглядов и представлений. Ведь именно это и составляло реальную суть методологии профайлинга. Лучше всего мы проявляли себя в коллективных усилиях. Мы раскрывали дела, разбирая их на мельчайшие детали и вновь собирая в общую картину с учетом наших уникальных знаний о соответствующих моделях поведения. Совместная работа была главным преимуществом ОПА, на которое нам следовало опираться. Но я сформулировала все это короче: — Любое дело имеет значение. Все они одинаково важны.