– Ох, синьор комиссар! Смертонька моя пришла! Это ж дьяволическое пекло! – Держись! Монтальбано заперся в ванной. Разделся догола, ополоснулся, достал из пакета рубашку, трусы и брюки, надел, потную одежду оставил на вешалке в ванной, вышел в кабинет и включил свой крошечный вентилятор. – Катарелла! – Иду, синьор комиссар! Монтальбано как раз закрывал жалюзи, когда Катарелла вошел. – Слуш… Он резко умолк, схватился левой рукой за стол, правую поднес ко лбу и закрыл глаза. Ни дать ни взять картинка из старинного учебника по актерской игре с подписью: смятение и потрясение. – Ой, Матерь Божья, Матерь Божья… – затянул он. – Катаре, тебе плохо? – Ой, Матерь Божья, синьор комиссар, ну я перепугался! Видать, мне голову напекло! – Да что с тобой? – Ничего, синьор комиссар, как вы говорите, так я все слышу. Ухи-то в порядке у меня, это вот глаза как есть дурят! – Все это он произнес в той же позе: рука у лба, глаза закрыты. – Послушай, я переоделся, там в ванной моя одежда висит… – Вы переоделись?! – воскликнул Катарелла. Ему явственно полегчало. Он открыл глаза, убрал руку со лба и уставился на Монтальбано так, будто впервые его видел. – Так вы ж переоделись! – Катаре, ну переоделся я, что тут такого удивительного? – Точно, синьор комиссар, а я-то как обозначился! Я, значит, видел, как вы в одной одежде вошли, а потом смотрю – а вы уже в другой, так я и подумал, что мне по причине жары померещилося. Слава богу, что вы, значится, переоделись! – Слушай, возьми ее и развесь во дворе, пусть просохнет. – Исполню сию минуточку! Уходя, он хотел было прикрыть дверь, но комиссар его остановил: – Не закрывай, пусть хоть немного продувает. Раздался звонок по внутренней линии. Это был Мими Ауджелло. – Сальво, как ты там? Я звонил тебе домой, но ты трубку не берешь, я так и понял, что ты забил на Успение… – Ты все правильно понял, Мими. Как там Беба? Мальчишка? – Ох, Сальво, даже не спрашивай. Представляешь, с самого нашего приезда пацан без конца температурил. Мораль: ни единого дня отдыха у нас не было. Только вчера наконец отпустило. А завтра мне на работу выходить… – Все понял, Мими. Если хочешь остаться еще на недельку, я не против. – Правда? – Правда. Привет Бебе и поцелуй за меня сына. Еще через пять минут зазвонил другой телефон. – Ох, синьор комиссар! Тут синьор начальник, который вас хочет со скорейшей срочностью… – Скажи ему, что меня нет. – А куда я скажу, что вы пошли? – К зубному. – У вас чего, зуб болит? – Нет, Катаре, это ты ему так скажешь. Да что ж этот «синьор начальник» даже в Успение никак не отвяжется! Подписывая понемногу разные бумаги, с которыми, по словам Фацио, они затянули уже на несколько месяцев, он машинально поднял глаза. По коридору к его кабинету шел Катарелла. И какая-то странная у него была походка. Взглянув еще раз, он тут же понял, чем именно. Катарелла пританцовывал. Именно что пританцовывал. Вышагивал на носочках, разведя руки в стороны и то и дело норовил сделать пируэт. Что это с ним, впрямь голову напекло? Когда Катарелла вошел в кабинет, комиссар заметил, что и глаза у него закрыты. Мать честная, он что, лунатик? – Катарелла! Катарелла, который к тому времени уже поравнялся со столом, очумело открыл глаза. Взгляд его где-то витал. – А? – произнес он. – Ты чего? – Ах, синьор комиссар! Там такая девушка, что, если не увидишь, не поверишь! Тютелька в тютельку, как та убитая бедняжка! Мать честная, какая ж красотуля! В жизни ничего подобного не видал! Стало быть, это Красота с большой буквы сделала походку Катареллы танцующей, а взгляд – мечтательным. – Запусти ее и позови Фацио. Монтальбано смотрел, как она приближается из глубины коридора. Перед ней, буквально согнувшись пополам, семенил Катарелла и как-то странно помахивал рукой, будто подметая пол там, где должна ступить ее нога. Или расстилал перед нею невидимый ковер? По мере того как девушка подходила все ближе и мало-помалуй все явственнее обрисовывались черты лица, глаза, цвет волос, комиссар так же медленно привставал с места, блаженно чувствуя, что тонет в каком-то сладостном ничто. Бледное золото прядей, Синь небесная взгляда, Кто дал тебе власть такую, Что мне и себя не надо? Это четверостишие Пессоа вдруг зазвучало в нем песней. Усилием воли Монтальбано всплыл из небытия обратно в кабинет. Для этого пришлось нанести себе подлый, низкий удар – столь же болезненный, сколь и необходимый: «Она тебе в дочери годится». – Я Адриана Морреале. – Сальво Монтальбано. – Простите за опоздание, я… Она опоздала на полчаса. Они пожали друг другу руки. Рука у комиссара была чуть влажновата от пота, у Адрианы – сухая. И вся она была такая свежая, благоухающая мылом, как будто только что вышла из-под душа, а не с улицы пришла. – Присаживайтесь. Катарелла, ты сообщил Фацио? – А? – Ты сообщил Фацио? – Исполню сию минуточку, синьор комиссар. Он вышел, выворачивая голову и до последнего не сводя взгляда с девушки.