Послесловие 3 Земля Последний снег ещё держится по самым тенистым лесным смычкам, а холостые парни и даже некоторые страфили из матёрых уже начинают хвалиться расцвеченными перьями на груди, подымают на пробу хохольники, пробуют голоса задиристо и отважно. Море совсем проснулось. Студёной лаской обжигает руки. Уже совсем скоро можно будет дождаться от моря и первого настоящего танца, и Брук с припасом; не то чтобы здоровому орку на Диком когда-нибудь всерьёз угрожал голод, к тому же крупа и тушёнка ещё остались. А вот персики вышли, ещё когда море вовсю ломало свой ледяной доспех. Минувшая зима из последних семи, пожалуй, точно была самая лёгкая. Не так уж она тянулась. Одна молодая опасная летунья в серебряном пере полагает, что это всё из-за людских чудес: электричества и календаря. Хотя, может статься, что тяжёлый деревянный дом на горке веселее жил в эту зиму, потому что берёг от холода не только орчару и его коз, но и саму летунью… На днях явилась довольнёхонька, после полных трёх суток отлучки – гордясь и красуясь, поведала: теперь звать её Сур. За такое славное имя пришлось даже подраться с двумя девицами, вздумавшими её обсмеять! Вот и следи теперь за своим языком, горхатова тварь, чтобы не позвать лишний раз по-бывалому, Саврей. Раз уж стало мало прежнее прозвище, разве гоже его трепать? Пискло махонькое, и то обратно в скорлупку-то не запихнёшь. А тут такая летунья! Пусть и поджимает иной раз сердце: ведь скоро, совсем скоро, глядишь, насовсем отселится. Может, и навестит когда, а может, и нет. Одно можно сказать точно: когда бы Сур ни надумала обзавестись своим собственным домом, а выйдет он небывалым, всем крылатым на удивление. Поздней осенью, при начале ученья, она ещё, бывало, рвала когтями свои первые плетения из липника и черетянки: выходило сперва вкривь и вкось. Минька и Мэгз быстро отвыкли тогда пугаться её яростных воплей, тем более что обрывки неудавшихся половиков умные козы доедали только в охотку. А уже к исходу зимы летунья даже сама выдумала, как орчанским манером можно выплести и нечто вроде короба, и подобие крепкой круглой корзины: нужная вещь на любом хозяйстве, пускай у страфилей оно ещё долго будет за небывалое диво. Нынче с утра Сур ещё дома. Доплетает край своей второй корзины, и край выходит зримо ровнее, чем прежде. Летунья шипит на сонную Мэгз, чтобы не подбиралась та к подготовленным прядям черетянки, но поглядывает ласково и лукаво. – Земля! Земля! – Чего? – У тебя что же, хохольник?! – Отросли, чалые… Видишь, в косы убрал. Три коротенькие тугие косы, длиной в ладонь – одна ото лба и две пониже – и впрямь торчат по затылку, словно какие-то перья. – Земля! Ты чего так улыбаешься? Хорошее думаешь? – Ай, сон приснился глупый. – Расскажи! – Дану. – Расскажи-и. – Ох… На самом деле трудно подобрать верные слова – орчьи-правские, людские ли, страфильи? – чтобы рассказать такой сон. Сон, который радует, и смущает, и наполняет невесомой печалью. Однажды, ещё давно, снилось такое: будто на островных яблонях, прямо меж густого весеннего цвета, вдруг выросли крупные незнакомые плоды, и совершенно ясно было, что это персики. Словами пересказать – ну, чушь и чушь; а как передашь, что сладкий сок тёк по пальцам, по подбородку, а был он отчего-то тёмнокрасным, и обмирало нутро ужасом и восторгом, и заходилось от сладости?! – Сплю и гляжу: у меня дитё родилось, – произносит Ййр. – Маленькая маляшка. Чудная… Будто и не орчонок – вся, значит, кругом себя пушистая. С коготками. И пахло оно по-Ришкиному. И глаза такие же были серые. Вот. – Хороший сон, – одобряет Сур. – Мамушка говорит: хорошее пискло снится всегда к большой радости. Вот Риша вернётся скоро… Ййр вздыхает. Приедет ли, как знать. * * * Легко ждать по времени осенних бурь, обдирающих с деревьев последние листья. Легко ждать по чёрному предзимью. Легко прождать насквозь всю холодную зиму, выплетая своё ожидание между прочих необходимых дел, будто ещё один длинный половик – день ко дню, как стебель к стеблю. (А ещё эта длинная яркая куртка, Ришкин подарок – Эсгрин-Малой сам-один привёз предпоследним разом, со съестными припасами из лавки. Стоял перед воротами, и ломало парнишку от страха, как бы он ни старался это скрыть. Под орчьим же вопросительным взглядом принялся молоть околесицу про какую-то соседку тёть Оливию, которая уехала в город, к детям, договорилась с отцом, вот его, Малого, вместо себя и прислала. «Погоди, не клопочи. Оливия – это кто такая?» «Ну Брук…» Уехала. В город, к детям. Наверное, Малой углядел тогда что-то такое на Ййровом лице, от чего счёл нужным поскорее добавить: «Да она не насовсем! Она только в гости…» Оба тогда после этих слов даже дух перевели. «Замёрз, гляжу, – забрать часть поклажи в руки, удивляясь про себя на пухлый и лёгкий чёрный целлофановый пакет, крест-накрест оклеенный почтовой липкой лентой. – Идём, что ли, чаю пошвыркаем». Что ж, навряд ли то чаепитие можно было назвать особенно весёлым или таким уж дружеским, да Ййр и сам толком не понимает, с чего это взбрело парнишку позвать. Зато в чёрном пакете обнаружилось чудо: новенькая куртка цвета пламени, тёплая, как печка. Сама Риша её Ййру сосватала, по журналу. Приятно, когда на мороз есть такая куртка. И ещё отчего-то приятно вспомнить, как Малой чаёвничал, глаз не сводя с молодой страфили, которая за тем же столом городила башенку из доминошных костяшек. До того на неё глядел – даже кружку мимо рта проносил то и дело). Но теперь на весеннем тепле славную куртку уже особенно не поносишь. И ждать становится трудно. * * * Зачеркнуть с утра вчерашний квадратик календаря – из-под карандашного следа проглядывает блестящая угловатая цифра. Распороть макушку оранжевой шапки и подшить край, чтобы непокорным новым косицам удобнее было торчать. Проводить Миньку и Мэгз на выгон – сам же вчера подновлял и готовил деревянную ухоронку, да и весна в этом году нахальная, быстрая: по луговинам уже полно молодой травы. Нащипать в горсть нежных верхушек с еловых лап, для пахучей заварки. Над островом гуляют песни – ярые и шальные, а то полные совсем особенной тоски. Иногда Ййр может различить голоса Сур и рыжего Ки, и эти два голоса, кажется, звучат согласно. Не то чтобы юной Сур было так уж интересно всерьёз обзавестись парой прямо теперь, но уж побахвалиться-то на Весенних Песнях – дело. Дома Ййр принимается приводить в порядок Ближнюю. И всего-то делов – аккуратно вынести старые подстилки, подмести, вымыть гладкий пол. Снова пустеет дом. А в груди стучит глухо, и от ожидания горечь эта над горлом. Жжёт. Ни половинки персика не осталось, чтобы толком её заесть… Может, вымыть ещё окошко – всё руки занять. Почему бы нет. Гожая мысль. * * * Немного опомнившись, Ййр обводит взглядом преобразившуюся Ближнюю. Одно да другое. Руки занять.