И тут же сама выводит: – Вряд ли им было бы трудно просто перебить этих несчастных школьников… а тут – кружили их по лесу, вызвали тебя… – Да. Или взять Ёса и Тиу. Чего было бы не уморить одно пискло голодом. По-всехному, по-бывалому? А нет, обоих малых к сердцу взяли. И старшую слётку ведь могли бы пока при себе оставить впроголодь, на лягушках. Да рассудили, что с девичьей ватажкой ей всяко сытнее будет, и добычу брать скоро научится, при многих-то охотницах. И когда Ю летать уже устарел – его отродия его же и кормили. Ю за это их дураками звал. О том, насколько легче было бы перебить одуревшую, перепуганную и отчасти со страха злобную «школоту» и не морочиться, Ййр не хочет подробно говорить. Ришка и так натерпелась уже тревоги. – Бугайчику-то нашему решила не докладываться? – уточняет орк на всякий случай. Рина вздыхает. Сэм… ведь он может всё понять совсем по-другому. Как ни крути, в результате пострадали «настоящие люди». Рина не будет спрашивать, нельзя ли было обойтись с нарушителями как-то помягче, это глупый и обидный вопрос на фоне того простого чуда, что все они до сих пор живы. – Думаю, не стоит… его огорчать, – отвечает она. Тонкий бумажный лист наконец-то ложится под пальцами, как надо. Рина допивает последний глоток остывшего какао, Ййр забирает кружку, чтобы помыть. «Эх, орчара-орчара, глупая ты горхатова тварь. Повезло дожить до седых щетин, а ведь прикипаешь к этим людятам, накрепко прикипаешь», – от возможной Ришкиной обиды аж заныло нутро, давно уже каменное… На кухонном столе, с самого краешку, остаётся лежать лёгкий бумажный цветок о восьми выгнутых лепестках, с сердцевинкой вроде сросшегося бутона-фонарика – Ришкино рукодельное чудо. Глава 23 Всему на дикой земле Ййра подходит своё время, свой черёд. Сегодня орк выволок на веранду около сотни жестяных банок из хламовника, мастерил из них добавочные «брякалки». И как-то так вышло, что к этому занятию присоседились все теперешние жильцы станции. Савря дырявит донышки крепким когтем, ей ни к чему и пробойное шило. Людята продевают и подвязывают обрезки шнура, и работа идёт весело, приятно и посмотреть. Бугайчик и тот увлёкся, хотя и хмурится иногда, поджимает плечи, как будто не пойми с чего стыдно ему делается вот так сидеть и с жестянками возиться. – И куда их, в таком количестве… – ворчит Кнабер. Да только в голосе-то у него интереса куда больше, чем ворчания. – Найду куда, – отвечает Ййр. – Годных мест полно. Может, на дубу старикана Ю развешу. Если с осени никто его дом не займёт… пока всё пустует. Новые брякалки готовы. Не только воду таскать веселей бывает артелью. Вот и денёк ясный поворачивает к вечеру, не велит солнцу жечь жаром тонкую человечью кожу, а море небось успело погреться. Не успевает Ййр спросить – Ришка сама подаёт голос: – А давайте к морю? Как не улыбнуться одной мысли на двоих. – И то засиделись, сходим, попляшем. * * * Сэм берёт с собой драгоценный фотоаппарат, отлаженный под незлое солнце. Вряд ли будет правдой сказать, что маленькая страфиль хорошеет с каждым днём на станции, однако новенькие пёрышки на крыле и хвосте уже хорошо заметны – дымчато-серые, со стальным проблеском – и силуэт делается менее нелепым. И опаловый отсвет в остром и любопытном взгляде при ясном дневном освещении уже хорошо различим. Благодаря кратковременной, но бурной популярности среди страфильей холостёжи Сэм может рассчитывать на изрядное количество удачных кадров с уже взрослыми страфилями с их завораживающей, пугающей хищной красотой; дряхлый старик с дуба на плёнке наверняка вышел удивительно фактурным; пучеглазый птенец-младенец вряд ли вызовет у зрителя что-нибудь кроме насмешливого отвращения, но и это большая удача, для наиболее полной картины. А если бы только передать вот эту дикую смесь неуклюжего детства и уже проглядывающей опасной стати, дикарских повадок и домашней обыкновенности! Про себя Сэм даже заранее гордится, что догадался нащёлкать Саврю в тапочках. Это же просто бомба. Вот и теперь – подгадывать и ловить идеальные моменты: обманчиво-неторопливая волна, Саврин лихой прыжок, взмах руки-крыла в невесомых брызгах, шальное носатое личико, озорной прищур. Основательно вымокнув под орчьим присмотром, слётка отправляется ворошиться в горячем песке. Всё-таки здорово проводить время рядом с этим существом. Ну если она не пытается оторвать тебе голову. – Чтоб красиво? – уточняет она с лукавством в голосе, словно бы только что заметив Сэмовы труды и старания. Орк ей давно уже объяснил, правда очень кратко и варварски, насчёт целей изящной светописи. Видимо, по-своему страфилька ухватила понятную для неё суть. – Конечно красиво, – улыбается Сэм. – Люди будут любоваться. Савря шевелит в песке пальцами длинных чешуйчатых ног и заливается звонким хохотом. Вертит головой по сторонам. – Надо Ййр щёлкать, – выговаривает она с убеждённостью, найдя подсобщика обожающим взглядом. – Чтоб так красиво как никто! Сэм не оборачивается, усмехнувшись. – Ну, его я уже как-то пощёлкал. Ещё до того, как мы тебя встретили. Тоже ведь правда. Хотя те несколько кадров Сэм снял не по собственной воле, а проявлять их даже не планирует. – Тогда Ришка, Рина, красота, щёлкай, – не унимается маленькая страфиль, не отводя восхищённого взора от чего-то за плечом Сэма. Сэм оглядывается и видит Рину, обыкновенную Рину с её курносым профилем, с растрёпанными ветром волосами. Красная майка завязана по-дурацки над бледноватым животом. Крупный песок прилип высоко на бедре, смокшем от водяных брызг. Мать Сэма в разговорах с подругами жалела Рину: никакой настоящей породы, счастье, что даже не пытается лепить из себя красавицу – это выглядело бы жалко, с её-то лицом и сложением!.. Но прямо теперь рядом с ней орчара, поджарый, подвижный, тёмный, весь собранный из жил и костей, а девушка просто преступно хороша. – Нет, я сегодня не утерплю! – Рина хватается за орчью руку, потому что отбегающая волна шатнула её под колени. – Я хочу в воду! Видеть её такой отчего-то невыносимо. Будто вместе с шальными брызгами рушится и пропадает настоящий порядок вещей. Видеть их обоих, об руку, с одинаковым азартом на таких несхожих лицах – неправильно, и никто на свете не подскажет, как это прекратить. – Рина, – окликает он растерянно. – Ну как ты собираешься в воду, у тебя даже нет купальника. – Ничего страшного, – она пытается заправить за ухо прядь волос, но ветер треплет их ещё пуще. – Дома сразу переоденусь в сухое! – Ты плохо умеешь плавать, – напоминает Сэм, постаравшись придать своему голосу всю возможную заботливость. – Я держу, – отзывается бледноглазый. – Ййр-Земля Ришу де-е-ержит. Морю – не отнять, – говорит страфилька и добавляет в утешение когда-то запавшие в память слова: – не ссы, Кнабер. Нет, фотоаппарат не падает из руки Сэма, не утыкается тяжко в здешний грубый песок драгоценным тонко настроенным объективом. Но благодарить за это следовало бы не столько похвальное хладнокровие художника светописи, сколько надёжный разгрузочный ремешок. * * * Прежняя Рина обязательно обратила бы внимание на то, что Сэм молчит, не принимает участия в болтовне с нелюдями, на то, что настроение у него неважное. Прежняя Рина постаралась бы деликатно выяснить, что его огорчило, и по возможности исправить ситуацию. Прежняя невзрачная Рина нравилась Сэму гораздо больше, и водить с ней дружбу всегда было легко. А эта, новая, внезапно привлекательная, вызывает у него горячую оторопь и даже некоторую злость. Ещё в старших классах Сэм между собственными романтическими увлечениями иногда призадумывался о том, что Рину вот-вот очарует какой-нибудь унылый стихоплёт из её литературного клуба, и тогда многолетняя дружба полетит псу под хвост. Но со временем убедился, что флирт и всякие шашни абсолютно не в её натуре, и успокоился. Рина всегда будет рядом, если понадобится умный и сочувствующий друг, она всегда поддержит и выручит, без малейшей насмешки или сомнения. Чёрт, да он бы Рину даже на свою гипотетическую свадьбу бы позвал в качестве шафера, если бы это не шло настолько вразрез с традициями… Ну, то есть ПРЕЖНЮЮ тихую Рину – позвал бы. А что с этой новой прикажете делать?.. * * * Арине Стаховой хорошо. Она идёт домой, завернувшись в широкое полотенце прямо поверх промокших одёжек. С Ийром хорошо говорить о море, с которым они только что расстались, и умница Савря тоже вставляет иногда словцо-другое. Получается у неё и смешно, и к месту. Сэм идёт, немного от них приотстав; так славно поработал нынче, что даже не захотел искупаться толком. Но думать о Сэме некогда. – Столько лет море обнимаю, а что ни раз – как в первый, шкура веселится, жилы радуются. Это, конечно, когда я в добрую пору прихожу играть. По льду когда его мерю – слышу, спит, и то меня помнит. Чудно слушать, и сразу верится, что вся стихия, ворочающая зеленоватые волны залива – живое, своенравное созданье. Потому что о здешнем море голос-гармонь звучит любовью, искренней, щедрой и счастливой. Рина чувствует под собственной немного озябшей после воды кожей упругое тепло, силу и радость каждого мускула. Как удивительно хорошо, что можно без всякого смущения немного побыть причастной к такой любви. * * *