Невозможно ослушаться этого обыкновенного голоса. Просто немыслимо. Ййр, хмыкнув, снова оглядывает кроны. И добавляет тяжело: – Это слёток… Глава 14 Бледноглазый подсобщик, усевшись поудобнее, разговаривает с кустом бирючины. То есть на самом деле орк толкует о чём-то с той жуткой хренью, которая напала с лиственницы и явно пыталась убить. Сэм тяжело дышит, всё ещё не решаясь толком пошевелиться, но с некоторым облегчением замечает возле себя Рину. Раскрасневшаяся, взлохмаченная, она осторожно осматривает его порванную одежду и саднящие ранения. – Царапины, – утешает Рина. – Вот тут довольно глубокие, но ничего страшного. Голос у неё на диво спокойный, только немного сиплый. – Придём домой, обработаем как полагается… Я два дня назад просила Пира посмотреть станционную аптечку; у обезболивающего уже три года как вышел срок, но средства для обработки ран в полном порядке. И я помню, что прививку от столбняка тебе обновляли совсем недавно, правда? – После того, как тётин шпиц вцепился мне в ногу, – отвечает Сэм. – О, тогда твои раны были го-раз-до ужаснее, – уверяет Рина. – У него ещё такое смешное имя, я забыла… – Муффель… – Точно, Муффель. Как я могла забыть. Вот уж без чего сейчас Сэм точно мог бы обойтись, так это без воспоминаний о старине Муффеле, но становится гораздо легче. По крайней мере, столбняк ему пока не грозит, как и смерть от кровопотери. – Ийр, – окликает Рина. – Мы подождём тебя у тропы, ладно? Чёрт, неужели даже теперь она спрашивает у орка разрешения?! – Мы… – выговаривает Сэм, но тут проклятый куст принимается мелко трястись и шипеть, как кипящий чайник. Орк едва поворачивает к ним голову: – Да, это можно. * * * – Чадо, кто твои родители? Скорчившийся под густой зеленью в белых метёлках пахучих цветов, слёток перестаёт чуть слышно подвывать. Отвечает не сразу, но внятно: – Тиу- Стремительная и Ёс… Хм, Тиу с Ёсом живут возле южного мыса. Как это их ребёнка, толком ещё не умеющего летать, угораздило здесь оказаться? – Ты далеко от дома, чадо. Что стряслось? Какое-то время бедолага шмыгает носом и пыхтит, потом сообщает с какой-то взрослой важностью: – Не зови меня «чадо». Я ведь уже взрослая летунья и держу путь к Каменной Твердыне, чтобы жить и охотиться с другими летуньями. Если Ййр не ослеп и не спятил, этой «взрослой летунье» по-хорошему надо ещё годок ночевать под тёплым родительским крылышком, хотя бы до будущей весны. – Я ведь уже умею охотиться, – горделиво говорит она. – Недавно я убила хорька. Я крепкая и хитрая. Мать и отец иначе не согласились бы меня отпустить. Ещё чуднее. Ёс – родитель каких поискать, пусть и не слишком успешный добытчик, Тиу – заботливая умная мать. Слётки-девчата и впрямь иногда присоединяются к холостой ватажке, если их родители живут не слишком далеко от развалин форта и к тому же рановато обзаводятся младшей маляшкой, но что должно было случиться, чтобы Тиу и Ёс пустили свою недоросль через весь долгий остров, да ещё без зоркого присмотра… – В доме твоих родителей нынче снова появилось мелкое пискло, верно? – Два. Два пискла. И они кормят обоих… Такие смешные, маленькие, жалкие… Отец и мать не смогли решить, которого оставить, и кормят обоих. Я взрослая и умная, я всё вижу. Быстрокрылая мать немолода. Добрый, храбрый отец из шести охот приносит только одного кролика. Он провожал меня до самой середины пути, с дерева на дерево, целых три дня! Ах вот оно в чём дело. Одного-то пучеглазого страфилёныша растить – умаешься. Каково же мелкую двойню подымать, да при старшеньком прожорливом слётке? – Ясно. Я не вижу здесь твоих перьев, а ведь кто-то успел обтрепать тебе хвост и крылышко… Шальные горхаты, хоть бы повреждения были не лише вырванных перьев, ушибов и ссадин. Надо выманить дурёху из-под куста и хорошо осмотреть. Окликает Ришка, и Ййр отпускает её и Кнабера ждать у тропки. Во всяком случае, налёта разгневанных родителей бугайчик нынче может не опасаться. Тем временем найдёнка, сердито шипя, рассказывает о каком-то огромадном страшном хорьке, который не хотел по-хорошему послужить ей первым в самостоятельной жизни ужином, а очень даже покусился задрать и съесть саму храбрую охотницу. Ух, видать, нарвалась сглупу на молодую соромаху. Этих угрюмых зверей облетают стороной и матёрые страфили. Едва отбившись, утеряла почти весь короткий слёточий хвостик и изрядную часть маховых перьев с левого крыла. Можно сказать, отделалась почти даром. Однако новые пёрышки растут небыстро, чать не щетина, а пешком страфили не особенно сильные ходоки. Но по-маляшьи карабкаться на деревья она после этого ещё могла. «Хороший знак», – думает Ййр. – И сколько дней ты живёшь одна? – Семь. Восемь. По крайней мере до восьми хорошо умеют считать почти все знакомые Ййру страфили. – И ты никого не звала на помощь? Вот это уж совсем загадка. В этой части леса охотится Эри и некоторые другие крылатые. Подкормили бы малость эту «взрослую летунью», оповестили бы родителей… Хотя… У Ййра мелькает одна невозможная догадка: – Я лучше умру, – в тонком голосишке звучит древний лёд. – Лучше умру. Тут она надолго смолкает и только тихонько всхлипывает. – Отечик… мамушка… они же не сдюжат снова кормить троих, – выговаривает отчаянно. – А если останусь калекой? Ох. – Ты знаешь, кто я. – Сейчас надо бы подпустить в речь зимней суровости, да что-то плохо выходит. Из куста является мокрое, чумазое личико с гноящейся царапиной возле самого глаза. – Ты – Чистая Смерть. Ты – Мать Гиблых и Брат Пропащих. Ты – Земля. – Иди сюда, – орк протягивает руки. – Дай-ка я на тебя посмотрю. В светлых глазах слётка, ещё не обретших яркий красивый цвет, нет никакого страха. Один восторг, пропади он пропадом. * * * Вот так. Знать не знала про злую соромаху, а про Чистую Смерть в рыжей шапке успела, значит, наслушаться. Пока Ййр осторожно шарит по взъерошенным дымчатым перьям, пока расправляет пострадавшее левое крыло, эта савря тихонько охает. Бугайчик с перепугу неслабо её ушиб. Виноватить его не приходится. В брюхе у неё бурчит от голода. Хвалится, что вчера изловчилась скогтить жирную мышь, а до того перебивалась холодными квакушками. Но разве же это серьёзная сыть. – А чего на бугая моего напала? – спрашивает Ййр с интересом. – Не с голодухи ли? Впрочем, если это чадушко тут восьмой день в одиночку мыкается, то о людятах на Диком оно и не слыхало. Шут знает что могло прийти в голову.