– Я умею курить, – говорит он. На самом деле курить он ни разу не пробовал. – Отлично. Просто я хотела сказать, может быть, ты не привык к марихуане. Не привык. Майлс кашляет так сильно, что спазмы сжимают ему грудь, сгибают его пополам, горло у него болит, он всхлипывает, никак не в силах откашляться. – Крепись, чувак! – говорит Билли, хлопая его ладонью между лопатками, что не помогает, потому что нельзя безболезненно прогнать дым из легких и горящего горла. – Все в порядке, – говорит Майлс, слова раздражают ему горло, вызывая новый приступ кашля. Билли безучастно наблюдает за ним, поднося самокрутку ко рту похожей на шарнир рукой. Когда кашель заканчивается, она снова протягивает самокрутку ему. – Не желаешь еще одну затяжку? – Все в порядке, – отмахивается он. – Слушай, не говори ничего маме, хорошо? – Она не будет ничего иметь против. Наш отец провернул с нами такую же шутку, когда мы были совсем маленькими, но только он настоял на том, чтобы мы докурили сигарету до конца, не отставал от нас до тех пор, пока мы не блеванули. – И как, сработало? – В отношении твоей мамы – да. Она курит только когда очень-очень разозлится или когда очень много выпьет. – Я никогда не видел, чтобы мама курила. – Значит, ты никогда не видел ее очень-очень злой и очень пьяной. А вот со мной папин фокус не сработал. – Почему? – Просто у меня бунтарская натура. И на моей первой работе, я была официанткой в «Кантине», курильщиков отпускали на перекур. Но на старших сестрах ответственность. А младшим в семье дозволяется все. У нас значительно больше свободы. – А что насчет единственных детей? – Наверное, ты можешь выбирать то, что тебе ближе по душе. – Она делает глубокую затяжку. – Но только не здесь. – Я хочу его убить, – признается Майлс. – По-моему, слишком хлопотное занятие. – Ну и пусть! – А ты не хочешь отсюда выбраться? – Не шути так. – А если это не шутка? – Это об этом вы с мамой шептались? – Когда? – Да постоянно! – негодует он. – Я вас видел. И эта пластмассовая штуковина в духовке. – Крышка карбюратора? Блин, ты не должен был туда заглядывать. Ладно, ты взял меня с поличным. Это правда. Мы планировали наше великое бегство. Но… – Она не договаривает и смотрит на него, словно решая, можно ли ему довериться. Решая, настоящий ли он мужчина. – Говори. – Блин! – Билли выпускает носом долгую струю дыма. – Твоя мама меня убьет. – Это тоже будет выход. – Это серьезно, Майлс. Я не шучу. – Я не маленький. Трусливый гаденыш. – Тогда, наверное, ты заметил, что в последние несколько дней наши с твоей мамой отношения стали довольно напряженными. – Да. Заметил. – Ничего он не заметил. Абсолютно ничего. – Я не хотел спрашивать. Думал, между сестрами такое бывает. – В определенном смысле. И, знаешь, я ее ни в чем не виню. – Билли пожимает плечами. – Честное слово. Она старается тебя защитить. – Я не нуждаюсь в защите! – Нет, она, пожалуй, права. Ты еще недостаточно взрослый. Это была глупая затея. Наверное, нам нужно пока что остаться здесь. Тут не так уж и плохо, а? – Прикоснувшись головой к стенке теплицы, она проводит рукой с сигаретой дугу, охватывая все вокруг. – Уж если где-нибудь и застрять, так в раю. Бывают места и похуже. – Я сам могу принимать решения. Ты же знаешь мою маму. Она чересчур заботливая. – Как тигрица. – Билли морщит нос в оскале, обнажает зубы, поднимает руки, изображая когти. – Р-ррр! – Это опасно? – Нет. Ничуточки. Но тебе это может не понравиться. – Выкладывай! – Но у него есть нехорошее предчувствие. Отвратительное семя догадки относительно того, о чем говорит тетка. Сделав еще одну затяжку, Билли протягивает самокрутку ему. Майлс делает заговорщический жест, и она смеется. Ему хорошо оттого, что она относится к нему серьезно. Оттого, что наконец кто-то объясняет ему, что происходит. – Ну хорошо, хорошо. Видишь, я придумала один план. Хороший. На воле нас ждет машина, мои друзья помогут нам бежать, вернуться домой, если ты захочешь, или попасть в любую другую точку земного шара. Но они хотят получить кое-что взамен, и это сущая мелочь. Твоя мама думает иначе, но на самом деле это пустяк. – Мне все равно. Я хочу услышать все сам. – Но только никаких попятных, – говорит Билли. – Поклянись на мизинцах! – Майлс закатывает глаза, и она снова смеется, грудным пыхтением. – Все в порядке, малыш. Отлично. Как бы это сказать? Это риск. – Вся жизнь – это риск, – говорит Майлс. – Умница, молодец. Значит, ты знаешь, что иногда приходится делать отвратительные вещи. – Например, кого-нибудь убивать? – Нет, боже упаси, не настолько отвратительные. Кое-кто, может быть, и скажет, что это плохо, но на самом деле это совершенно нормально. Вот почему тут все запутано, правильно? И врачи ведь все равно берут образцы, и с какой стати они должны получать от этого выгоду, с какой стати они должны принимать решение, когда это твое дело? Ты ведь понимаешь, о чем я говорю, так? – Сперма. – Его лицо пылает огнем. Хуже того, кто-то вонзил раскаленное лезвие ему в поясницу, жидкая лава разливается по промежности. Нет. Нет, нет, нет! – Тут нечего стыдиться. Мы близкие родственники. Это совершенно нормально, вот что я хочу сказать. И можно позволить врачам и дальше заниматься тем, чем они занимаются, а можно воспользоваться этой абсолютно нормальной штукой, для того чтобы убраться отсюда ко всем чертям, получив золотой билет к той жизни, о которой ты всегда мечтал. Куда ты хотел бы отправиться? Называй любое место. Абсолютно любое. – Антарктика? – Ну да, а почему бы и нет? Один билет первого класса до ледового континента, пожалуйста. – Но… – Ты знаешь, что сейчас никто не может заводить детей, так? – Установлен запрет. Полный запрет на воспроизводство, чтобы остановить распространение вируса… – Верно, верно. И ты знаешь, что ни один запрет в истории человечества не работал? Ни «сухой закон» в двадцатые годы с Аль Капоне, ни война с наркотиками. Все становится только еще хуже. Нельзя запретить людям делать то, что они хотят. Они обязательно найдут способ обойти запрет. И это не наркотики, и это не какая-то группка людей, которые хотят напиться, снять шлюху и немного пострелять, что разрешается, поскольку жизнь очень тяжелая и людям необходимо расслабляться, особенно сейчас, полагаю. Такое было в нашей истории всегда, с незапамятных времен. Черт возьми, животные возбуждаются, наедаясь забродивших ягод или волшебных грибов. Но это другое. – Знаю, тут речь о выживании биологического вида. Я знаю. – Все эти научно-популярные мультфильмы. Лицо у него по-прежнему горит. – Нет. Послушай меня. Тут речь идет о свободе выбора. О праве на жизнь. Это самое основополагающее право человека – заводить детей, а эти люди, эти наши правительства пытаются это контролировать, пытаются контролировать нас. Тебе это кажется справедливым? Тебе это кажется правильным? – Что? – Разговор принял неожиданный оборот, резкий поворот влево-вправо-вправо, с дороги, через ограждение, и вниз в ущелье. – Это неправильно, и, как и всякий запрет, это не работает. У меня есть на воле друзья, готовые нам помочь, они смогут вытащить нас за пределы Соединенных Штатов, вернуть домой или отправить в любую точку земного шара, куда мы пожелаем. Хоть в Антарктиду. Но твоя мама… она слишком щепетильная, блин, не хочу говорить о ней такое, самая настоящая ханжа, твою мать, прошу прощения за мой французский. Вот я и обращаюсь к тебе, потому что у тебя есть обязательства, ты человек. И это твой выбор, не так ли, как поступать со своим телом. – Да? – Итак, мои друзья – они хотят знать. И помни, ничего страшного тут нет, и это ради нас всех, приятель. Я должна спросить: ты дрочишь? Они ругаются шепотом, что гораздо хуже криков. Мама врубила на полную громкость тяжелый рок, душ льется во всю силу, а они с тетей Билли закрылись в ванной, где, как они надеются, установленное повсюду вспомогательное оборудование их не слышит. Майлс надел наушники и включил старую игровую приставку. Новой, наверное, больше не будет. Потому что приоритеты в мире изменились и игровые приставки в них больше не значатся. Но он убрал звук и напрягает слух. Не надо было ничего говорить. Он в ужасе. Почему она его об этом спросила? О сексе, об онанизме и о сперме. Это просто омерзительно. А также немного волнующе. Разве не так? Нет. Нет. Нет! Это просто его тупой рассудок и тупое откликающееся тело, и на его месте мог бы быть зомби со снесенной половиной черепа и вытекающими мозгами, трогающий себя, а его член откликнулся бы словно глупый щенок. Майлс сплетает ноги, со злостью сжимает их, стараясь подавить… свою реакцию. От одного только слова «член» туда приливает кровь, что-то вроде: «Кажется, ты упомянул мое имя? Позвал меня? Я здесь! Потрогай меня. Это так классно!» Так классно. Прекрати. Просто прекрати! Думай об умирающих китах. О папе. Майлс помнит, что сказал Джонас на базе Льюис-Маккорд. Обрывок разговора, подслушанного в тренажерном зале, шутка насчет дойных мужчин и дойных мальчиков. У него горит лицо. «Папа, почему тебя нет рядом?» Это плохо – иметь эрекцию, когда мама и Билли ругаются в ванной. Это гадко, отвратительно.