– Да, а также бывшие сотрудники центров поддержки, и мы стараемся сделать мир лучше. – Каким образом? – Это секрет, хорошо? – Энджел улыбается, однако ему становится неуютно, взрослые откровенничают с ним, как тетя Билли, накануне той ночи, когда все переменилось. И он по-прежнему не хочет спрашивать у мамы подробности. – На самом деле это сложно; ты знаешь, что такое атака «отказ в обслуживании»[17]? – Нет. – Ну хорошо, хорошо, мы пытаемся стереть наши долговые обязательства, обрушить банковскую систему. – Но разве вам не нужны деньги? – Не больше, чем нам нужны границы. Это другое направление, в котором мы работаем: уничтожение иммиграционных архивов. – Но как же насчет тех, кто захочет вернуться домой? – Если нельзя доказать, кто есть кто и как он сюда попал, нужно предоставить всем свободу передвижения. Границы такие же воображаемые, как и деньги. Как и права собственности. У нас есть хакерская программа, взламывающая систему безопасности гостиниц, то есть мы можем отпирать замки и впускать в номера тех, кому это нужно, не заставляя их заполнять долбаные регистрационные карточки, навязанные правительством. Прошу прощения, я не собиралась сквернословить. – Ничего страшного. – Майлс продолжает нарезать лук все более мелкими кусочками, и тут бурей счастливого повизгивания на кухню врывается такса, а из улья спален наверху появляется девица лет двадцати в тяжелых черных сапожищах с «ирокезом» на голове, почесываясь под мышкой. – Познакомься с Мишель, – говорит Энджел. – Это наша домашняя творительница хаоса. Но готовить ни черта не умеет. – Она наливает масло в здоровенную закопченную сковороду и высыпает следом овощи. – Ты новенькая, малышка? – Мишель плюхается на табурет у стола под шипение и аромат жарящегося лука. – Наверное. Меня зовут Мила. Мишель хватает оставшийся на столе ломтик сырого имбиря и отправляет его в рот. – У нас здесь всякого хватает. Солт-Лейк-Сити притягивает разных чудиков. Когда я была маленькой, мои братья закрывали мне глаза, когда мы проезжали мимо Пирамиды. Ты ее уже видела? Прикольный культ. Там раньше висел плакат: «Приходите мастурбировать вместе с нами». – Фу! Ого! – У Майлса горят щеки, он стоит, уставившись на разделочную доску, сосредоточенный на резке лука, полностью сосредоточенный. – Я вот сейчас думаю об этом, сколько же спермы было потрачено впустую. Теперь это стоило бы на черном рынке огромные деньги. – Мишель печально трет живот обеими руками. – Наверное, я в свое время наглоталась этой гадости на целый миллион! – Тебе замечание за пошлость, – сжалилась Энджел над оглушенным Майлсом. Однако причина этого не та, что они подумали. Смущение – лишь одна часть уравнения. Главное то, что происходило в «Атараксии». Что говорила тетя Билли, как от этого его заливал жар, но также охватывала дрожь. – Девочка не хочет слушать про твои сексуальные подвиги. А я все это уже слышала. И неоднократно. – Это урок истории! – Мишель поднимает руки, шутливо признавая свое поражение. – Ну ладно, ладно, больше никаких возвратов в глубокое прошлое, я поняла. – Малышка, не хочешь обзорную экскурсию по центру города? – предлагает Энджел. – Ни слова о сексе, но зато разговоры о более непонятных вещах, таких как инопланетные корабли и патриархальные религиозные верования, и о да, следы от пуль в стене, где мужское ополчение пыталось захватить город перед тем, как все умерли. Это позволит тебе в полной мере вкусить мо. – А это еще что такое? – заходит на кухню мама, с влажными после душа волосами, на лице застыла подозрительность. В последнее время у нее это обычное выражение – постоянно встревоженная, постоянно настороженная. – Мормонство. И, опережая ваш вопрос, да, это правда насчет их святого нижнего белья[18], однако теперь весь мир состоит из одних сестер-жен, так что, может быть, они были в этом правы. – Я к вам присоединюсь, – говорит мама, и Майлс испытывает недовольство, сменяющееся облегчением. – А разве бог не инопланетянин, или я путаю с сайентологией? – Нет, вы попали в самую точку. Мормонский бог действительно прибыл с другой планеты, и второе пришествие случится только в случае апокалипсиса, когда все плохие люди исчезнут с лица земли. – Но… – начинает было возражать Майлс. – Не мужчины, малышка. К твоему отцу это не относится. И сейчас мы не переживаем конец света в понимании Церкви святых последних дней. – Аминь, – говорит Энджел. – Положитесь в этом на меня. Они ставят шакшуку[19] доходить в духовке («к обеду она будет в самый раз») и садятся в машину Энджел, видавший виды старенький «Мерседес» с оберегом от дурного глаза, пластмассовым скелетом, болтающимся под зеркалом заднего вида, и серебристой мишурой, наклеенной на приборной панели. Мама впереди, а Майлс со всеми четырьмя собаками на заднем сиденье, Гипатия учащенно дышит, растянувшись у него на коленях. Первая остановка у парка Гилгал, где выставлены причудливые скульптуры. Майлс фотографирует их на одолженный телефон: сфинкса с лицом одного из предводителей мормонов, скульптурное изображение короткого и толстого мужчины в кирпичных штанах с высокой талией, при виде которого все они также подтягивают свои штаны на грудную клетку и изображают из себя придурков. Огромная отломанная нога, две руки в нише, тянущие друг к другу два анатомически правильных каменных сердца, которые так и не соприкасаются. – Это символ любви скульптора и его жены, – объясняет Энджел. – Так и не соединились? Странный романтический жест, – говорит мама. – Я рада, что не была замужем за мистером Кирпичные штаны. «Да, потому что он также должен был умереть, как и все остальные», – думает Майлс, и накатывает отчаяние. Он не знает, сколько ему дадут пользоваться телефоном, поэтому отправляет самые прикольные видео на свой «Инстаграм», по-прежнему вспоминая оставшуюся в «Атараксии» Эллу. Майлс понимает, что она практически наверняка никогда их не увидит, потому что интернета у нее нет, а его страничка закрыта для посторонних, и все-таки ему становится лучше от сознания того, что это возможно. Они проходят по парку к церкви, похожей на белый замок с тремя башенками, приютившейся за черным забором с мемориальными плакатами, приклеенными скотчем и примотанными проволокой к столбам, а то и просто положенными внизу. Фотографии умерших мужчин и мальчиков, письма, букеты высохших цветов, спортивные майки, бейсболки, перочинный нож, пояс для инструмента, детские рисунки, плюшевая собачка, множество медвежат, поздравительные открытки, золотое кольцо на выцветшей серебряной ленточке, темные очки, вырванная из книги страница, багажная бирка, сломанный коптер, бумажник из крокодиловой кожи, раскрытый, кружка, трехколесный велосипед, оленьи рога, игровая приставка и говорящая рыба на тарелке из «Макдоналдса». Это уже чересчур. Майлс не может этого вынести. Все остальные папы, братья, дяди, сыновья, мальчики и мужчины умерли, и это все, что от них осталось? Груда мусора. Ему хочется взвыть, раскидать ногой эту кучу ко всем чертям, однако он сдерживается. Вместо этого натягивая поводок Спивака. – Я не хочу, чтобы собаки мочились на это. – Хочешь заглянуть внутрь музея? Там есть прекрасная диорама, показывающая, что предками майя были древние израильтяне, переплывшие океан на летающих кораблях, а майанский и иврит – это один и тот же язык. – Это не так, – возражает мама. – Да, но можно понять, как кому-то хотелось верить в то, что все мы связаны между собой и у бога в отношении нас есть план. – Глупость какая-то, – говорит Майлс. – К тому же собаки внутрь не пойдут. – Ничего страшного. Хочешь посмотреть пространство нашего творца? Увидеть спиральную эстакаду, Древо жизни? А еще я могу отвезти вас в коммуну рядом с парком Свободы, где много семейных комнат. Вы сможете посмотреть, что к чему, и определиться, подходит ли это для вас. – А мы можем остаться у вас? Я хочу сказать, в Каспроинге? – выпаливает Майлс, но на самом деле этот вопрос обращен к маме. Она не глядит на него, даже не говорит «нет». Это так нечестно. Два года назад 16. Коул: Отъезды Коул поселилась на объединенной базе Льюис-Маккорд. У нее не было выбора. ПОЖР разрешалось видеться с МК всего по три часа в день. Когда все сводится к аббревиатурам, понимаешь, что мир оказался в глубокой заднице. «Мужчины на карантине», «прямые оставшиеся в живых родственники». Коул слышала, как охрана называла их «лишними». Словно тут устроили званый ужин, а все эти сломленные женщины имеют недостаточно высокий статус, чтобы быть причисленными к золотому кругу. С девяти до десяти утра. С двух до трех дня. С шести до семи вечера. А если ты нужна твоему маленькому мальчику, твоему мужу, дяде-гомику, престарелому отцу, брату или кузену в другое время, потому что сегодня тесты были особенно невыносимыми, очень плохо, ничего нельзя поделать. Коул изо всех сил старалась помогать. Потому что это были не дети в клетках, не американские концентрационные лагеря, и она могла наблюдать за Майлсом через окно лаборатории, и она делала все, чтобы ему было лучше, а нужно было заполнять столько анкет, составлять подробную историю болезни всех ближайших родственников. Это успокаивало, после первых нескольких дней ярости и потрясения в ушах все еще стоит рев двигателей вертолета, на котором они летели из аэропорта, крики санитарок, везущих Майлса, бесчувственного и обмякшего от неизвестно каких препаратов, которыми его накачали, в госпиталь базы. Коул прилежно описала боли в животе, мучающие Майлса, доброкачественную опухоль в груди, удаленную ей несколько лет назад (прямой тонкий шрам, проходящий прямо под соском, по которому любил проводить губами Девон – «как взлетно-посадочная полоса»), ангину ее отца, аневризм головного мозга, убивший ее мать, диабет первого типа у отца Девона, болезнь Альцгеймера у его деда, кажется, в его семье была серповидно-клеточная анемия? Родители его родителей? Двоюродный брат? История заболеваний тянется через обе семьи – чувствительные люди остро реагируют на окружающий мир. Коул хотела написать о том, как беспокоилась насчет сына, поскольку сострадание, забота о ближнем занимали в нем такое большое место, что временами грозили захлестнуть его с головой. В детстве Майлс заливался слезами, если случайно наступал кому-нибудь на ногу. Сама Коул ничего другого не хотела, однако она понимала, как нелегко ему придется в жизни, рыцарю сочувствия. Где тут нужно поставить галочку? А потом была вся эта юридическая хренотень, генерал Вэнс зачитала список обвинений: «Попытка незаконного вывоза из страны лица мужского пола, являющегося американским гражданином по факту рождения в Соединенных Штатах; перемещение лица мужского пола без разрешения федеральных властей; незаконный ввоз и попытка сбыта препаратов, чье обращение регулируется законом…», и Коул не сразу сообразила, что речь идет о Майлсе, о ее сыне, американце только наполовину, твою мать, поэтому она почти не воспринимала остальное, порядок действий в соответствии с Законом о чрезвычайном положении и прочий бред. Потому что ее официально объявили преступницей, а Майлс стал национальным достоянием, от которого зависит «безопасность будущего», и вернуться домой им никто никогда не позволит. Но по крайней мере они были заняты, эти «лишние», постоянными тренировками и учебными курсами во всех областях, о каких только можно мечтать, но с основным упором на ОгПДМ, еще одна аббревиатура: «Области, где прежде доминировали мужчины». Сельское хозяйство. Электротехника. Водопровод. Медицина. Когда Коул не позволили встретиться с адвокатом, она попросила, чтобы ей принесли юридические справочники. Она будет бороться с этими нелепыми обвинениями сама. Но ей отказали. На базе такой литературы не было. Но, может быть, она хочет взять пособие по началам слесарного искусства? Коул прилежно посещала все предложенные курсы, бегала как одержимая вокруг базы, стремясь убежать от ярости, тоски, одиночества. Она была изгоем среди остальных женщин, после того как вскрылось (генерал Вэнс умышленно организовала утечку), что ее задержали в аэропорту с припрятанными обезболивающими. Попытку покинуть страну вместе со своим сыном они еще могли понять, но то, что у нее были лекарства, пусть даже всего горсть таблеток, в их глазах не имело оправданий. С ней никто не разговаривал, никто даже не смотрел на нее. Словно она была лично ответственна за всех до одного мужчин и мальчиков, умерших в страшных страданиях. Изоляция была страшнее тактики запугивания, хотя Коул жила в постоянном гложущем страхе того, что ее разлучат с Майлсом на годы, десятилетия, вышлют из страны, бросят за решетку. Она держалась хорошо. Стараясь занять часы между посещениями Майлса всеми доступными способами. Военная цензура строго отслеживала все, что она писала, – сообщения по электронной почте знакомым и родственникам, оставшимся где-то далеко, Тайле и Билли, где бы та ни находилась, потому что она ни разу не ответила. И хоть она просила об этом сотню раз, ей не позволяли встретиться с адвокатом. Надрывный вой сирен прогрызается сквозь препараты, на которых она держится. В глубине души Коул чувствует, что этот звук здесь посторонний, она тянется к нему, даже несмотря на то, что подсознание пытается включить его в ее сон. Он звучит снова и снова, пугающий звук сработавшей в магазине сигнализации, вместе с детским плачем, другие покупатели смотрят на то, как охранники отводят ее в сторону, обыскивают сумку, а она держит в руках орущего трехмесячного Майлса, бесконечно измученная, на грани слез, которые Коул не может сдержать, когда женщина-охранник достает тюбик губной помады, еще с ценником, засунутый между подгузниками и одноразовыми салфетками, что произошло в реальности, когда она рассеянно положила его вместо корзинки с покупками в сумку. Кража в магазине как следствие недосыпания. Однако во сне охранница продолжает извлекать из недр ее сумки один украденный предмет за другим. Духи, пачка зефира, пачка вафель, игрушечная пожарная машинка с мигалкой, вырывающийся опоссум, затем человеческие кости, бедренная кость с узловатыми концами, нижняя челюсть, грудная клетка со съежившимся сердцем, по-прежнему держащимся в ней в кружевной сетке мышц и сухожилий. И даже если бы Коул удалось достать из сумки их все, эту бесконечную последовательность человеческих костей, разобрать их и сложить вместе, как трехмерную модель, которые так любит собирать Майлс, они бы все равно рассыпались, потому что у нее в руках ничего не держится. Подавив разочарование, Коул всплывает из глубины. Открывает глаза. Еще ночь. Быть может, раннее утро. Она (по-прежнему) в своей комнате в гостинице «Дейс-инн» на базе Льюис-Маккорд, светонепроницаемые шторы раздвинуты, так как ей необходимо видеть, проснувшись, что медицинский корпус на месте, за двойным забором с колючей проволокой, и в слепящем зареве прожекторов почти не виден слабый свет в окнах. Там Майлс на карантине вместе с остальными мужчинами и мальчиками. До Коул доходит, что сирена воет на самом деле, раздирающе визжит у нее в голове, а также в подсознательном проявлении ее ненависти к самой себе. На автопилоте она тянется к таблеткам снотворного на ночном столике, ей приходится сделать над собой усилие, чтобы сжать пальцы в кулак. Цифровые часы показывают 03:46. Нет. Что-то случилось. Коул выбирается из кровати, натягивает толстовку поверх пижамы, не потрудившись зашнуровать туристические ботинки, позаимствованные из последней партии вещей, оставленных паломницами. Она кое-как добирается до двери, ведущей в коридор, наполненный топотом ног. – Что случилось? Пожар? С мальчиками все в порядке? – Стрельба в Малайзии, – откликается одна из солдат, помогающая другой матери с маленьким ребенком на руках. – Всеобщая эвакуация. Шевелитесь! – Хорошо. – Коул разворачивается и спешит обратно в свою комнату, ругая себя за то, что не схватила свой рюкзачок сразу же, как они снова и снова отрабатывали на тренировках действия при чрезвычайных ситуациях. Она открывает рюкзачок и проверяет еще раз: портативный компьютер, практичная одежда, потому что сандалии на ремешках и летние сарафаны не предназначены для конца света, футболка Девона, до сих пор хранящая его запах (или, по крайней мере, она может себя в этом убедить), аптечка первой помощи, набор туристического снаряжения и запас лекарств на месяц. Все необходимое. Кроме мужа. Извини, крошка.