– За что же? Эллиот кивнул, стараясь побороть в себе что-то. – Ты сказала отцу, у меня не хватает ума, чтобы стать адвокатом. По крайней мере хорошим. Вы сидели на веранде и смеялись, обсуждали, какой у вас сын придурок. Пальцы Астрид взлетели ко рту. – Что я сказала? Когда? По-моему, ничего такого я не говорила. – Говорила. Это было летом, я начал работать в Гудзоновой долине. Вы с отцом сидели на веранде, а я был в кухне и все слышал. Отец смеялся. Но он был огорчен, я это чувствовал. А ты говорила серьезно. И вот за это тебе стоит извиниться, а вовсе не за то, что меня пытался поцеловать какой-то пацан, когда мне было четырнадцать или около того. – Черт, – вылетело у Портер. – Да уж, – подтвердил Ники. – Конечно, плохо, что у меня начинается паралич всякий раз, когда надо принимать решение, заниматься чем-то по своему выбору, но это и правда трудно, когда знаешь, что даже твои родители считают тебя полным придурком. Астрид покачала головой, у нее отвисла челюсть. – Нет, дорогой мой, что ты! Неужели я такое сказала? – Она потянулась к Эллиоту мимо Сесилии и Ники, взяла его за запястье. – Боже мой. А бедная Барбара! Мне было так стыдно – не за тебя, а за свою реакцию, – что я стала избегать ее, избегала так долго, что забыла, в чем причина. Пока ее не сбил автобус, я даже не думала, почему недолюбливала ее столько лет! Я люблю тебя, – выдохнула она. Вот бы получить распечатку всех ее материнских ошибок, больших и поменьше, чтобы понять, какие из них она могла бы избежать (она часто срывалась, когда купала детей), а какие – нет. Интересно, ее тайны – они повлияли на тайны Портер? Могла ли она в свое время как-то облегчить дочери жизнь? – Кроме того, – Эллиот поднял палец, будто нажал на паузу, – почему я сейчас об этом говорю? Потому что намерен сделать кое-что стоящее. Для тебя, для отца, для Клэпхэма. Я не хочу стать болваном, который меняет облик города просто так, ради забавы. И хочу, чтобы ты во мне ошиблась. – Венди стиснула его руку. Она любила его – Астрид злилась на себя за то, что иногда недооценивает невестку, а та смотрит на ее сына с такой любовью! Тебя любят – что еще нужно человеку? – Я была не права, – покаялась Астрид. Она не помнила, о каком именно дне говорил Эллиот, таких разговоров о детях у них было множество. О каждом из них. Родители в браке часто обсуждают детей, говорят и о хорошем, и о плохом, одна половина обычно видит плюсы, другая – минусы. У нее с Расселлом было именно так, плохой полицейский – она. За такими разговорами обсуждаешь все, из чего складывается жизнь. А как иначе? Ведь жизнь – такая головоломка! Иногда Астрид казалось, что они завели третьего ребенка по простой причине: двое первых оказались с трещинкой, и захотелось начать все сначала. Стать родителями по новой. Только дети ничего об этом знать не должны. Они должны быть всегда уверены и в себе, и в своих родителях. Слова потекли сами собой. – Я никогда не была в тебе разочарована. И разве дело во мне, Эллиот? Это твоя жизнь. Твой выбор. Я за него больше не отвечаю. Как и за этот город, он принадлежит мне не больше, чем каждому из нас. Она посмотрела сыну в глаза и вспомнила минуту, когда он появился на свет, вышел из ее тела, Расселл плакал, и они оба умильно глядели на новорожденного, потому что ничего прекраснее в жизни не видели. Сестра передала Эллиота – еще окровавленного, кричащего – Расселлу, а он передал ребенка Астрид. Кажется, до той минуты она никогда по-настоящему не обнажалась, именно тогда ей открылся самый глубокий слой ее личности – она родила ребенка и держала его прижатым к себе, сначала изнутри, потом снаружи. Какими она и Расселл были родителями? Ведь дети рассчитывают на безоговорочную любовь, но всегда имелись какие-то оговорки – Астрид не любила кормить грудью, Эллиот капризничал, он родился зимой, и приходилось сидеть дома, а Портер и Ники повезло, они родились в апреле и июне. Разве сделаешь все на пятерку с первой попытки? Проколов у Астрид хватало, какие-то ей известны, а какие-то так и остались незамеченными. Такова судьба родителей: косячить, косячить и еще раз косячить. А у детей судьба своя: расти, несмотря ни на что. Эллиот остановился перед ней, взял себя за локти. – Отец очень тобой гордился, – заверила Астрид. – И сейчас бы гордился, будь он жив. Представляешь, когда ты родился, он потерял сон, поэтому по ночам дежурил с тобой именно он. Сидел в кресле-качалке в твоей спальне и смотрел, как ты засыпаешь. Бывало, утром загляну, он спит в кресле, а ты уже проснулся и что-то лопочешь, будто не он за тобой присматривал, а ты за ним. – Она коснулась кисти его руки. – Без тебя мы не стали бы родителями. Были бы два человека, каждый вращается по своей орбите. А благодаря тебе мы стали семьей. Я люблю тебя. Показывать слезы Эллиоту не хотелось, и он сдержался. – Как скажешь. Хорошо. Я тоже тебя люблю. На лучшую реакцию Астрид и не рассчитывала. И они стояли друг напротив друга, оба на зыбкой поверхности. Берди подошла ближе и остановилась за плечом Эллиота. – Привет! – Она выглянула из-за него, как из-за забора. – Привет, – ответила ей Астрид. Эллиот обошел Астрид, шагнул в конец салона, там на несколько секунд застыл, потом повернулся к брату и положил руку ему на плечо. Рядом возле раковины баловались близнецы, брызгали друг в друга водой. Потом придется протирать пол, но никто не стал их упрекать. Астрид услышала, как Ники и Эллиот обсуждают нью-йоркских баскетболистов из «Никса» образца тысяча девятьсот девяносто четвертого года, кто был лучше, Джон Старк или Патрик Юинг, положила руки на щеки Берди и поцеловала ее в губы. Я хочу стать твоей супругой, подумала она, тут же наклонилась к уху Берди и прошептала: – Я хочу стать твоей супругой. Одно в этой жизни она усвоила крепко: если хочешь что-то сказать – говори. Говори, не мешкая, второго шанса может не представиться. Глава 42 Барбара идет вразнос Барбара всегда покупала апельсиновый сок без мякоти – Боб предпочитал именно такой. У него были щели между зубами, и если сок оказывался с мякотью, который любила она – все-таки тут больше сока и меньше воды, – мякоть застревала у него между зубами, как попавший в ловушку омар, и приходилось призывать на помощь руки. Поэтому Барбара покупала апельсиновый сок, предназначенный для капризных детей, и не жаловалась. Свободного времени у нее хватало, никто и ни в чем ее не ограничивал, и на такие мелочи она не обращала внимания. Когда Боб вышел на пенсию и стал целыми днями сидеть дома, Барбара поняла, что сок – это не все. Ему постоянно требовалась помощь. Он не мог самостоятельно приготовить обед, решить, пойти ли прогуляться, выбрать маршрут для прогулки, надевать куртку или нет. Боб шел за ней в ванную и разговаривал с ней через дверь, пока она занималась там своими делами. Кто-то из подруг предупреждал ее о подобном – мужьям нужно хобби, однако Бобу никакого хобби не требовалось, разве что вместе с Барбарой, и тогда Барбара решила завести хобби себе – такое, к которому Боб не подберется. – Что значит скобки? – спросил Боб. – Для твоих зубов? – Да, для моих зубов, – ответила Барбара. – Разве бывают другие скобки? Другие скобки, разумеется, были, она все выяснила. Еще сколько! Само собой, металлические, есть и пластиковые, и керамические, и крепившие зубы изнутри, и невидимые, как презервативы, облегавшие зубы снаружи. Хочешь привлечь к ним внимание, пожалуйста – есть яркие резиновые полоски. Выбор большой, одним визитом не отделаешься. Барбара пришла в полный восторг. В Кингстоне, по ту сторону реки, открылась новая ортодонтическая клиника, и добираться туда вдвое дольше, чем до доктора Пайсмена, который ставил металлические скобки всей молодой поросли в Клэпхэме. Тут есть своя прелесть – пока доедешь туда, пока обратно. В интернете Барбара нашла дантиста с отличной фотографией, молодой человек в белом халате и (разумеется) с сияющей улыбкой. Вот бы Барбаре такую улыбку – ее зубы начали дрейфовать не одно десятилетие назад, медленно, как ледники, сейчас они основательно наезжали друг на друга, забор перекосился и весь пожелтел, как кукуруза на початке. Время действовать пришло. Ортодонтическая клиника «Ривер вэлли» находилась на первом этаже перестроенного здания в центре Кингстона. В приемной было чисто, ее пока не успели обезобразить подростки – любители пачкать сиденья кресел грязными кроссовками. Барбара записалась у администратора и стала ждать вызова. Наконец ее провели в смотровую, Барбара поставила сумочку на стул в углу – тут лучше всякого спа-салона! Там она всегда казалась себе старой и рыхлой. А здесь заботишься о собственных зубах! Не просто тщеславие. Зубы важны. Сестра укрепила вокруг шеи Барбары бумажный фартук, отрегулировала кресло – теперь Барбара лежала параллельно полу. – Хотите что-нибудь посмотреть? – спросила сестра через маску. Она готовила инструменты на маленьком стальном подносе, они отвечали ей веселым позвякиванием. – Посмотреть? Нет, спасибо, – отказалась Барбара. Она не из тех, кого надо постоянно чем-то занимать – смартфоном, телеэкраном, бомбить барабанные перепонки каким-нибудь подкастом. Ее вполне устраивает собственное общество. – Точно? У нас есть «Нетфликс». Сестра повернула небольшой прямоугольник, и он повис прямо над лицом Барбары. Нажала кнопку, и экран загорелся. – Нет, нет, спасибо, – еще раз отказалась Барбара, уже уверенная в правильности своего выбора. На экране высветилось меню, и она уставилась на разноцветные квадратики, каждый сулил получасовое развлечение. Сестра похлопала ее по руке и сказала: врач сейчас придет. В детстве Барбара обошлась без скобок – зубы были более или менее ровные, и вообще в те времена скобки обычно не носили, а вот когда она водила детей через дорогу, у половины школьников – полон рот металла. В двенадцать лет, в тысяча девятьсот шестьдесят втором году, заботило ее лишь одно: как сделать завивку под Ширли Джонс из популярного мюзикла. Прическа не получалась, и Барбара прекратила бесплодные попытки. А вот у ее сестры, Кэрол, с завитками проблем не возникало, что не оставалось без внимания мальчиков и беспокоило родителей. Сестра была хорошенькой, а Барбаре, на два года моложе, эдакой домашней собачонке, доставались только объедки с барского стола. Закончив школу, Барбара поступила в общественный колледж в Норуолке, осваивать бизнес-администрацию, решила, что станет секретарем. А Кэрол метила в актрисы и переехала в Лос-Анджелес, жила там в гражданском браке с каким-то мужчиной, от чего сильно страдали родители. С Бобом Барбара познакомилась в кафетерии – он учился на инженера, – им друг с другом было уютно. Барбара не помнила, о чем они тогда говорили, Боб просто смотрел на нее, как на кинозвезду, как на кого-то значительного и желанного, и вскор они обручились, а потом и поженились. Осчастливили родителей, сыграли свадьбу на заднем дворе их дома в разгар лета, гостей набралось пару дюжин, в основном подруги ее матери, все прошло быстро и очень мило. Барбара надела жемчуг, а Кэрол все время мрачно зыркала по сторонам – ее злило, что родители не пригласили ее парня, как выяснилось, он был женат. Дело в том, что в тысяча девятьсот семьдесят втором году до Коннектикута свободная любовь еще не добралась. Конечно, они с Бобом хотели иметь детей. Естественно же. Единственной известной Барбаре женщиной, добровольно отказавшейся от детей, была ее незамужняя тетя Дора, медсестра, счастливо делившая жилье с другой женщиной в Роуд-Айленде. На праздники они приезжали вместе, привозили пироги и торты собственной выпечки, и никто не обращал на этот союз внимания, разве что иногда огорчался – как же две симпатичные женщины не сумели найти себе мужчин и вступить в брак? Барбара детей хотела, чтобы воспитывать их ответственно и строго, деля обязанности с мужем поровну, как в бейсбольной команде – не важно, кто в данную минуту машет битой, важен командный результат. Они честно пытались. Барбара помнила, как после свадьбы решительно выбросила в мусор противозачаточный колпачок, хотя под вечер за ним вернулась. Всю неделю они с Бобом активно занимались любовью, почти каждую ночь – какое счастье, наконец-то они вдвоем! У них был секс и до свадьбы, однако не часто – найти время и место для уединения было не так легко. Теперь, в собственной квартире, можно заниматься сексом сколько влезет, что они и делали. Барбара задергивала занавески, будто кто-то мог подглядеть в окно второго этажа, и, вернувшись с работы и наскоро перекусив, они прыгали в кровать и играли с телами друг друга, как с самыми дорогими сердцу побрякушками, подаренными на день рождения. Прошел год, а забеременеть все не получалось. Барбара пошла к доктору, та засыпала ее вопросами о менструальном цикле, выкачала из нее через согнутую в локте руку поллитра крови. На следующий год случился выкидыш, потом еще один, и еще один. Врач Барбары сказала, что, вероятнее всего, впредь будет то же самое, и если она очень хочет стать мамой, стоит подумать о приемном ребенке. Она обсуждала этот вопрос с Бобом не один год, пока Барбаре не стукнуло тридцать, и Боб наконец сказал: – Знаешь, Барб, что-то не хочется мне чужого ребенка, – и вопрос был закрыт. Если знаешь, что все обстоит так, а не иначе, с этим можно жить, подумала тогда Барбара. Осознанно мириться с тем, что есть, все лучше, чем идти наперекор себе и пытаться достичь недостижимого. В долгосрочном плане оно точно лучше. Если честно, в душе она была против, она любила бы любого ребенка, окажись он у нее, она знала это как дважды два, – но не все зависит от нее, правда же? Дверь скрипнула, и Барбара обернулась. Вошел молодой стоматолог, чей снимок она видела в интернете, и сел на стул рядом с ней. – Здравствуйте, – сказал он. – Я доктор Дэн. Можете называть меня доктор Вейс, если хотите, но пациенты в основном зовут меня по имени. – Он пожал Барбаре руку, которая немного затекла, потому что она лежала, опершись о локоть. Возможно, он этого не заметил. – Здравствуйте. – Барбара улыбнулась. Живьем он оказался еще красивее скорее всего нет даже тридцати, волосы аккуратно причесаны, на щеках – едва заметное покраснение от лезвия, наверняка утром брился. – Можно взглянуть? – спросил он, указывая на ее рот. Барбара смущенно закатила глаза. – Конечно, – сказала она и широко раскрыла зев. – Теперь попробуйте укусить. И покажите, как вы улыбаетесь. – Доктор Дэн сам изобразил укус, а потом улыбку. Стены кабинета были морковного цвета, как закат в Калифорнии. Барбара знала, что некоторые цвета по-особому влияют на человека, скажем, красный делает тебя более агрессивным. А морковный – помогает расслабиться? Доктор Дэн наверняка это знал. Барбара продемонстрировала, как двигается ее челюсть. – Ясно, – кивнул доктор Дэн. – Вы позволите? – Барбара кивнула, и он плавно завел руки в перчатках Барбаре в рот, одной ощупал верхнюю челюсть, другой – нижнюю. Удивительно, ты приходишь к врачу, как правило, человеку незнакомому, и спокойно позволяешь ему касаться частей твоего тела, по поводу которых вы и встретились. Кончиками пальцев он провел по зубам Барбары, скользя от одного к другому, так велосипедист едет по дороге с небольшими ухабами. Она закрыла глаза, а он опустил руки к нижней челюсти и плавно покатился вдоль нее. К ней давно никто не прикасался. Перед сном Боб уютно устраивался рядышком, обнимал ее торс, как медвежонок коала, через пять минут откатывался и начинал посапывать. Она не помнила, когда он в последний раз забирался к ней в белье. А кроме него? Барбара попробовала составить список людей, которые к ней прикасались, и не могла вспомнить буквально никого – кроме одной женщины: Барбара придержала дверь в банке, и та похлопала ее по плечу, как какого-нибудь лабрадора, который принес тебе обслюнявленный теннисный мячик. А сейчас все иначе. Ей уделяют внимание. Барбара выбросила из головы все остальное и сосредоточилась на молодых, крепких руках доктора Дэна в ее рту. – Хорошо. – Доктор Дэн медленно вытянул руки наружу и стянул перчатки. – Ничего сложного я не вижу. Сделаем вам форму. Полгода походите со скобками – и полный порядок. Максимум год. Можем взять не серебро, а природный материал, тогда форма будет в цвет зубов, менее заметной. Взрослые предпочитают именно это.