Астрид покачала головой. – Это сестра. – Сестра Барбары? – уточнила Портер. – Она здесь живет? – В Вермонте, – пробормотала Астрид сквозь стиснутые зубы. – Выводит новые породы собак. – Что-то вроде сутенера? – сказала Сесилия. – Разве в нашей культуре не принято считать, что евгеника – наука вредная и нам надо просто приспособиться? Кому в наши дни нужен генетический материал? – Эй, это что за наезд? Во-первых, не надо сильно умничать. – Портер показала на свой живот. – Во-вторых, кое-кому, знаешь ли, иногда требуется помощь. – Почему было не взять приемного ребенка, Портер? Это, кстати, прекрасный вопрос, Сесилия. – Астрид сделала паузу. – Никогда об этом не думала? Я без критики. Просто любопытно. Портер закатила глаза. – Мы на похоронах. Может, о моем решении завести биологического ребенка поговорим позже? – Она подтолкнула Сесилию в спину. – Я про собак говорила, – заметила Сесилия. – Вы тоже любите собак? – раздался голос. Трое Стриков обернулись – к ним подплыла сестра Барбары. Кофта сплошь – вышивка из собак. Барбара никогда не надела бы такой кричащий наряд. – Я развожу коз, – ответила Портер. – Но да, собак мы все очень любим. Примите соболезнования. Астрид выставила руку вперед. – Мы вам очень сочувствуем. Это всегда тяжело, я знаю. Я потеряла мужа. От тебя ждут, что ты все организуешь, а тебе охота одного – лечь в постель. Боб сказал мне, что вы ему очень помогли. Сестра Барбары кивнула. – Он прекрасный человек. Вообще они были прекрасной парой. Таких встретишь нечасто. – Она подняла глаза к небу. – Мы скоро начнем, так что найдите себе местечко. – Спасибо, найдем, – сказала Астрид и направила Сесилию за плечо к последнему ряду, ближайшему к выходу. – Спорю на миллион, что Барбара сестру ненавидела. На два миллиона. Тот еще экземпляр, вторую такую хрен сыщешь. Она, небось, и не знала, что Барбара живет в «Херон медоуз». Точно. А все кошки Барбары – они разве чистопородные? Куда уж там. – Астрид посмотрела в сторону двери и увидела Берди. Берди была одета очень элегантно. Темно-синяя рубашка с пуговицами на воротнике, брюки в тоненькую полоску, галстук-шнурок с серебринкой. Из-за этой серебринки седая прядь в ее волосах сверкала, точно сполох пламени, как у Стервеллы в «101 далматинце». По крайней мере в голову Астрид пришло именно такое сравнение. Она поднялась, махнула рукой и встретила Берди лучезарной – не совсем уместной на похоронах – улыбкой. Былая храбрость улетучилась. Утром над кроватью со стороны Берди словно проплыло облачко. Берди всегда – это Берди. Какая есть, такая есть. Астрид никогда не лгала, но никогда и не открывала все карты. Порой она задумывалась: что сказал бы Расселл, признайся она ему, что иногда мечтает о близости с женщиной? Не чаще, чем о близости с мужчиной, так, иногда. Примерно раз в пять лет ее внимание привлекал какой-то мужчина, и она представляла первый с ним поцелуй, потом и секс, свадьбу – однако через несколько месяцев это чувство проходило. В памяти оставил след учитель Портер в пятом классе, высокий крепыш, и как-то Астрид даже нарисовала себе целую картину: он приглашает ее прокатиться в Катскилльские горы, с палаткой, ночью добирается до ее тела. Еще вспоминалась ей чернобровая женщина, брови – просто блеск, она работала в книжном магазине Сьюзен, потом перешла в школьную библиотеку. Расселл был человеком ранимым, стеснительным, узнай он про такое, сильно бы расстроился. Впрочем, не умри он, они бы так и жили в браке, ничего такого она ему бы не рассказала. В том-то и есть суть успешного брака: не разводиться, не умирать! Все остальное можно уладить. Как живется, так и живется. Люби спокойно. Не надо мириться с тем, чего ты не заслуживаешь, просто живи спокойно, как дыхание в спящем теле, не дергайся. А вот Ники и Джульетта дергаются, каждодневный супружеский быт им скучен. И Эллиот с Венди страдают от того же самого. А надо ли? Пусть это старомодно, пусть угнетает, а как люди жили раньше? Именно это она хочет сказать своим детям. Всем троим. Жизнь есть жизнь! Думаете, ваши прадедушки и прабабушки, прапрадедушки и прапрабабушки всегда были влюблены? Конечно, вы слышали о парах, которые каждый вечер перед ужином танцуют около стола, которые держатся за руки, пока им не стукнет девяносто, а потом умирают с интервалом в два дня, потому что не в силах вынести потерю, – да только это исключения, разве нет? Хотя как сказать! Она и Расселл были хорошей парой, но вполне обыкновенной. Ему нравилась жуткая музыка. Они ругались, тыкали пальцами. Время от времени то он, то она проводили ночь на кушетке, потому что лечь рядом – невыносимо. Будь он жив, они бы и сейчас ругались, можно не сомневаться. А вот появились бы в ее жизни обеды с Берди? Стали бы они ходить в кино и есть попкорн из общего пакета, одновременно лезть в него руками, когда сталкиваются костяшки пальцев? Стала бы Астрид гладить крошечную молнию на позвоночнике Берди? Кто знает, кто знает. – Буля, ты прямо фан Барбары, – шепнула Сесилия. – Что такое «фан»? Профан? – Астрид вытянула шею, глядя, как Берди пробирается к их ряду. Что похороны, что свадьбы – с незнакомыми не заговариваешь, все время ищешь знакомых, ходишь с одноразовыми тарелками и бумажными салфетками. – Нет, фанат, поклонник. Ты – фан Барбары. – Ясно, – сказала Астрид. – Вы обе, потише. – Она поднялась и потеснила Сесилию и Портер, высвобождая для Берди место рядом с собой. – Привет. – Наконец Берди до них добралась. – Мы сегодня на галерке. Астрид засмеялась и легонько поцеловала Берди в губы. На лице Берди заиграла улыбка, и Астрид даже разозлилась на себя – почему она с этим так долго тянула? Но и обрадовалась – наконец-то. Они сели рядышком и, полные внимания, смотрели вперед. Интересно, подумала Астрид, кто-то их заметил, она об этом еще услышит? Где-нибудь у входа в магазин кто-то задаст невинный вопрос? К кафедре подошла женщина в черном платье и тканом шарфе цвета радуги, кивнула всем, подождала, когда наступит полная тишина. – Мы собрались, чтобы вспомнить о жизни нашей подруги, соседки, сестры и жены, Барбары Бейкер, – заговорила женщина, и Астрид, к собственному удивлению, залилась слезами. Берди взяла ее за руку, сплела пальцы со своими. Такого они не позволяли себе никогда, не в публичном месте, не средь бела дня, не у всего города на виду. Астрид заплакала еще горше. Она призналась своим детям, можно признаться и всем остальным. Спасибо Барбаре Бейкер, несчастной Барбаре Бейкер, Астрид открылась благодаря ей. Женщина в соседнем ряду – Сьюзен Кеннни-Джонс, владелица книжного магазина, чьи дети были примерно ровесниками детей Астрид, но давно из Клэпхэма уехали, – повернулась и передала ей пачку маленьких салфеток. Книжный магазин находится через две двери от «Стрижем красиво», и Сьюзен они видели каждый день. Астрид знала Сьюзен еще дольше, чем Барбару. У нее тоже умер муж, года четыре назад. Рак мозга. Слезы лились ручьем. Астрид никогда так не плакала, ни на людях, ни дома. Портер взглянула на нее с тревогой. – Тебе совсем плохо? – шепнула Берди ей на ухо. – Хочешь, можем уйти. Девочки без нас не пропадут. Астрид решительно покачала головой – распускаться нельзя. Женщина-пастор продолжала. – Для тех, кто не знает, как проходит служба у квакеров: мы сидим молча весь следующий час, наши тела и наше дыхание сливаются воедино. Если хотите что-то сказать, пожалуйста, поднимитесь и говорите. Это все. Спасибо. – Она склонила голову, и все последовали ее примеру. Астрид происходила из семьи – точнее, из двух семей – где отвлекаться на свои мысли во время религиозной церемонии не полагалось. Ей нравилось делать вид, что ты внемлешь кому-то с сильным голосом, знатоку в вопросах веры, который наставляет собравшихся, говорит, во что им верить и почему. Но разве эта служба имеет отношение к религии? Чистый фарс. При чем тут религия? Ни при чем. Астрид вытерла глаза и перевела взгляд на Портер. Глаза закрыты, на лице бродит улыбка. Руки поглаживают живот. Ясно, она ведет бессловесный диалог, какой ведут все матери, ждущие первенца, со своими еще не родившимися детьми. Астрид вспомнилось, как она вынашивала Эллиота, тут и ужас, и восторг, и шепот посреди ночи, когда у него еще не было лица, не было имени. Интересно, Эллиот ее тогда слышал? В другом конце помещения поднялась женщина. Откинув волосы со лба, она сказала что-то о картофельном салате Барбары и села. Глаза Портер чуть приоткрылись и снова закрылись. Каждые несколько минут поднимался кто-то еще, говорил несколько слов и садился. В Астрид нарастало возбуждение, она ерзала на скамье. Наконец, она оттолкнулась ногами от пола. – Здравствуйте, – сказала она. Руку Берди отпускать не стала. Портер и Сесилия с удивлением вскинули головы. – Я Астрид Стрик, Барбару знала сорок лет. Я на таких церемониях раньше не была, извините, если что не так, но сказать хочу вот что: Барбара говорила правду. – Все вокруг согласно закивали. – А это не так просто. Вот все, что я хотела сказать. – Астрид неловко махнула свободной рукой и села на место. – Молодец, Буля, – прошептала Сесилия и уткнулась носом в костистую руку Астрид. Астрид обняла Сесилию. Как бы сложилась ее жизнь, будь она всегда и во всем честной? С детьми, с собой, с мужем, с Берди? Что, если правы как раз все эти сумасшедшие мамаши, а она – нет? Астрид о многом хотелось сказать этой группе молчаливых, респектабельных людей. Вот еще один пример того, что прямота Барбары взяла верх над тем, чем руководилась в своей жизни Астрид – по остаточному принципу, так, что ли? По остаточному принципу воспитывала троих детей, по остаточному принципу жила молодой вдовушкой. У нее всегда не хватало времени на то, чтобы хорошо что-то спланировать, чтобы осознанно исполнять родительские обязанности – в отличие от многих женщин, которые специально готовят вопросы, когда идут выбирать своему чаду детский садик. Астрид всегда жила заботами одного дня, наступит следующий – тогда о нем и позаботимся. Она думала, что из такого стиля жизни она когда-нибудь вырастет, однако времени в течение дня не хватало катастрофически. А вот у Барбары хватало на всех – вероятно, кроме себя. Боб Бейкер сидел в первом ряду, в окружении кумушек, согнутых, как улитки в раковине, в такой позе женщина накладывает пластырь на ранку малыша. Их легко вычислить даже со спины – две вдовы, еще одна женщина, чей муж доживал свое в «Херон медоуз». Есть люди, которым позарез нужно состоять в браке, если ты один, это будто на тебе – одна туфля. У Астрид такие подруги есть, точнее сказать, были. Женщины, которым требовался спутник жизни, на поверку оказывались ненадежными подругами, и когда муж умирал в приступе удушья от семейных обязанностей, они отчаянно искали нового. Наверное, невежливо сидеть и разглядывать всех подряд, но Астрид ничего не могла с собой поделать. Будто плывешь на океанском лайнере. Кроме Сьюзен из книжного, тут еще и Олимпия из «Спиро», и экстравагантная учительница йоги – тоже свидетельница гибели Барбары. А что случится, когда умрет она, Астрид? Берди и Портер вместе возьмут на себя хлопоты по похоронам? Так все и будет, как сейчас, полный зал старушек и добропорядочных местных граждан. Только кому из них есть дело, живет она на свете или нет? Сесилии, замечательной девчонке, но где она тогда будет? Вернется в Бруклин, уедет учиться в колледж, да мало ли где, когда ей вздыхать по бабушке? Мужчин в зале мало, Астрид стала их считать. Сначала слева, до конца прохода, вот уже три четверти зала – и вдруг наткнулась на Эллиота. Он сидел один, то есть никого из знакомых рядом с ним не было, по бокам – седовласые старушки. Астрид взмахнула рукой, стараясь привлечь его внимание – безуспешно, зато на нее странно посмотрели другие люди. Вскоре пастор объявила: служба окончена. – Идем, идем. – Астрид подняла Сесилию и Портер за подмышки и подтолкнула к проходу. За ними прицепом последовала Берди. – Извините, – бормотала Астрид, проталкиваясь сквозь гущу пришедших проститься с Барбарой. Астрид хотела пробраться туда, где сидел Эллиот, однако ее вынесло на лестницу, а потом и в подвальное помещение, где ожидался прием. Перед ними оказались длинные складные столы с аккуратно разложенным по тарелкам сыром и кексиками. Астрид уклонилась от сестры Барбары у столика с кувшинами лимонада и холодного чая, продолжая вертеть головой в поисках сына. Наконец, он протиснулся к ним сквозь толпу, и Астрид вдруг поняла, что ее прошиб пот. Обняв сына, она проговорила: – Жарковато тут, да? Портер пожала плечами. – Мне всегда жарко, я ращу человека. – Так, слегка, – вставила Сесилия. – Вроде нет, – сказал Эллиот. – Но женщинам всегда либо жарко, либо холодно. Портер толкнула его в грудь. – Ишь ты, сексист выискался! – Я не знала, что ты придешь, мой дорогой, мог бы прийти с нами. – Астрид оттолкнула кулак Портер. – А почему ты пришел? – Лицо ее горело. Ведь он же не знает про Барбару, что тогда позвонила именно она. Или знает? Астрид внимательно посмотрела на сына, но его лицо было непроницаемо. Кроме Барбары, обвинить ее в лицемерии мог только он. – Боб работает в электрической компании, которую мы часто берем на подряд. – Через плечо он обернулся на закуски. – Портер, притащи мне пару кексиков. Да, эти. Держимся за руки на людях, это уже серьезно. – Он кивнул на сплетенные в узел руки Астрид и Берди. Наверняка, подумала Астрид, заметил не он один, за ними наблюдают и обязательно перемоют им косточки, поедая итальянский салат и пасту на заседании какого-нибудь клуба любителей книги. Ну и пусть – и она подтянула к себе Берди еще ближе. Астрид смотрела, как Эллиот целиком запихивает кексик в рот. Он даже закашлялся. Венди бы такое не понравилось. Однажды на день рождения близнецов вместо именинного торта она подала половину арбуза – мол, дети не любят сладкое. – Мне надо на работу. – Так быстро? – спросила Астрид. – Надо ехать? – Мама, времени нет. Всем пока. – Эллиот подхватил еще один кексик на дорогу, и они смотрели, как он лавирует между седовласыми и тронутыми серебром гостями и гостьями и исчезает на лестнице. Астрид хотелось остановить время, выбежать вслед, быть его мамой, настоящей мамой. Много ли у нее шансов? Именно об этом ей напомнила Барбара – не историей со звонком, а смертью под автобусом. Голова Эллиота скрылась – Астрид снова упустила возможность сказать то, что нужно. Глава 30 Сигнал тревоги Когда Портер чувствовала себя не очень, козы всегда подбадривали ее, допустим, кружится голова, а они потычутся носами, и ей сразу легче. Она наклонилась вытереть с лодыжки их слюни – и вдруг в животе кольнуло. Ближайший туалет внутри, за углом ее кабинета, она уже не первый год хочет его обновить, да все руки не доходят, слив работает – и ладно. Портер села на стульчак, подалась вперед, уперла локти в бедра. Будто судороги, только вряд ли это они. Она сунула между ног клочок туалетной бумаги, боязливо вытянула руку – на бумаге возник маленький кровавый архипелаг. В другой руке Портер держала телефон и тут же набрала доктору Макконнелл. Через пять минут она уже ехала в больницу. По пути отправила сообщение Рэчел, хотя после того обеда они не общались. Просто наговорила в машине. «Черт, что-то страшное, еду к доктору, если свободна, приезжай туда, буду счастлива тебя видеть». Рэчел сразу не ответила, и Портер уведомила и маму, просто сказала, куда едет. И заплакала. В комнате ожидания сидела только одна женщина, она вязала детское одеяльце небесно-голубого цвета, почти готовое, оно укрывало ее вздыбленный живот. Дарит тепло себе и будущему ребенку. Портер помаячила у стойки, сцепив руки, чтобы удержаться и не позвонить в звонок, который для того и предназначался. Вскоре появилась женщина в белом, материнского возраста, наверное, она и есть мать, и Портер ухватилась за край стойки, чтобы не упасть. Вниз ее тянула не боль, а страх. Джереми, Астрид, Берди, Сесилия – в последние дни много всего ее отвлекало, и она забыла, как сильно желает ребенка. Сколько лет она представляла, как ее тело округляется, а внутри растет нежное тельце, ее плоть и кровь. Как ей этого хотелось! Как же ей хотелось ребенка. Хотелось быть мамой. Бессонные ночи, расшатанные нервы, вспухшие соски – все это ерунда! Даже здорово. Портер воротило, когда ее старые подруги скромно жаловались на ранние подъемы и заляпанные детской рвотой футболки. – Стрик? – спросила женщина. – Третий кабинет. Доктор Макконнелл сейчас будет. Портер быстро прошла в кабинет и легла в кресло, руки прижала к животу. Боли не было, во всяком случае, такой, как на ферме, и ей немного полегчало, правда, был испуг, – а что, если не болит, потому что там никого нет? Так случается, вот сердечко бьется, и вдруг – темнота.