– А как же? Я ведь с ними целый день, должна как-то их называть. – И все женщины? То есть самки? Ведь они же для молока? – Козы облизывали ей пальцы. – Я в эти гендерные штучки не верю, – заметила Портер. – Поэтому ее я назову Элвис. – Она погладила себя по животу. – Шутишь? – Рэчел изумленно обернулась на нее. – Шучу. Но кто знает, может, она – это он? Я открыта для всех. Заходи. – Портер распахнула ворота и повела Рэчел к каменным джунглям, где резвились еще две козочки. – Тебе никогда не кажется, что ты проглотила кусок лавы? – спросила Рэчел. – И в тебе плавают какие-то вязкие шарики? – Есть такое, – согласилась Портер. – А еще слышу, как по стенке скребется белка, постукивает, хочет выбраться наружу. – А иногда кажется, что я рожу не младенца, а самую огромную какашку в мире. – Рэчел замолчала, прижала руки к животу. – Извини. Ты не какашка. – Обожаю тебя, – сказала Портер. – Неужели кроме нас в мире нормальных людей не осталось? Все эти книги, эти приложения меня уже достали, черт бы их драл! – Она почесала Кассиуса Клея за ухом. – А ты имя уже придумала? – Тут ей было жаль, что нет партнера – не с кем повыбирать имена, не с кем поставить крест на Иезавель, Строберри или Лоретте. Конечно, среди родни и друзей полно советчиков, только их мнение не в счет. Тут нужен партнер. Свой список, настоящий, она составила, но это просто листок бумаги в ее спальне: Афина, Кассиопея, Урса, Эгнис, Элеанор, Луиза. Что-то она добавляла, что-то вычеркивала, однако окончательного решения – как назвать живущего в ее теле человека – пока не приняла. – У друга мужа родился мальчик, назвали Феликсом, мне очень нравится, – сообщила Рэчел. Рэчел не знала, кто у нее появится, к такому выбору Портер относилась с уважением, но сама держать себя в неведении не смогла бы, как не смогла бы пробежать марафонскую дистанцию или зимой пойти в турпоход. – Мне тоже нравится, – сказала Портер, вычеркивая Феликса из своего списка. Почти все ее знакомые держали такие списки в голове лет с двадцати. Она и Рэчел обсуждали имена будущих детей, когда им было по четырнадцать! Желание родить словно вросло в их кожу. Так живет не всякий, а вот Портер и Рэчел – обеим требовалось планировать. Иногда Портер смотрела перечень самых популярных имен в штате Нью-Йорк – с целью вычеркнуть их из своего списка. Нельзя допустить, чтобы имя ее дочери было еще у шестерых первоклассниц, чтобы она была одной из нескольких. Нет, ей нужно имя, которое подойдет для верховного судьи, инженера, строгой, но справедливой учительницы английского – в честь такого человека когда-нибудь назовут библиотеку. – Знаешь, о чем я думаю? – спросила Рэчел, протягивая руку, в которую тут же уткнулась носом Бу-Бу, ненасытно жаждавшая внимания, как почти все козы. – Обо всех, на ком я могла бы жениться. Нет, никто из них меня в жены не звал! Просто незнакомые люди, от которых я могла бы завести ребенка. Как в «Осторожно, двери закрываются», но только вместо жизни Гвинет Пелтроу – моя. Слышала такую печальную историю? Портер покачала головой. – Да. То есть нет. Слышать слышала, но ничего печального тут нет. Можно сказать, это история моей жизни. Кто-то это считает просто веселой игрой. Но, слава богу, временной. Когда у тебя появляются дети, с ней надо завязать – иначе получается, что твой ребенок мог бы и не родиться, выбери ты кого-нибудь другого. И когда родится Элвис, или Феликс, или Таллула, или кто там еще, мы с тобой посмотрим на них и скажем: черт, как клево, что здесь ты, а не кто-то другой, что благодаря моему выбору появился или появилась именно ты, маленький человек, и прошлое становится настоящим. Будущее всегда может измениться, а прошлое – нет. Не знаю. – Она пожала плечами. – По крайней мере я надеюсь, что это так. Чуть подавшись вперед, Рэчел обхватила руками живот Портер, заключила его в нежнейшую сбрую. – Спасибо, что так сказала. И почему мы с тобой раздружились? Так здорово иметь такую подругу. Я совсем чокнутая? – Ничего ты не чокнутая, – возразила Портер и прижала Рэчел к себе. Вокруг их ног вились козы, счастливое племя, им всегда подавай новое угощение, новое развлечение. Одна наступила ей на ногу и завиляла хвостом. – Не знаю почему. Держать связь нам вроде не трудно. Легче, чем раньше. Теперь есть эсэмэски. – Давай будем писать друг другу эсэмэски, – согласилась Рэчел. – Целыми днями. Буду писать тебе, когда ученики начнут сводить меня с ума – они только и делают, что шлют друг другу эсэмэски. – Она засмеялась, все еще держа в легких объятьях холмик Портер. – В голове я тебе уже их посылаю, – призналась Портер. – Сейчас отправила еще одну. Значит, причины имелись, и не самые приятные. Если с кем-то раздружился, приятной причина быть не может. Портер вспомнила вечеринку с ночевкой, шесть или семь девчонок в спальных мешках на полу ее спальни, как сосиски в гриле, глаза в темноте, точно фонари, болтовня о любви. Каждая по очереди объявляет, кто из парней ей нравится, остальные визжат и хихикают. Рэчел была перед Портер и назвала Джереми первым. А через минуту его же назвала Портер, и все девчонки заулюлюкали, потому что побеждает, понятное дело, один. Как на первичных выборах: поддержать можно либо ту, либо другую жертву страсти. За двух кандидатов в одной гонке не голосуют. Наверное, их дружба стала угасать именно тогда, тем вечером. Они обе поклялись, что все это чушь, и продолжали тесно общаться, тем не менее, когда через несколько месяцев Джереми занял для Портер место в последнем ряду школьного автобуса, – «ряд для обжиманцев» на их жаргоне, – Портер метнулась к подушке из кожзаменителя со всей скоростью, на какую оказалась способна. Ерунда, конечно, школьный роман, детские игрушки. Друзья к таким вещам относятся спокойно. Портер вполне могла рассказать об этом Рэчел сейчас, вот, мол, дура была. Все ошибаются, особенно, когда играет гормон и тянет к мальчикам, взрывчатая смесь для любой юной девицы. Тогда Джереми у нее вышел на первое место, стал самым важным в ее жизни человеком – в ущерб всему остальному, о чем она, впрочем, тогда ни капельки не жалела. Об этом можно рассказать Рэчел. Расскажет, когда подвернется удобный случай. А вот как часто она хотела совершить путешествие во времени и выйти замуж за Джереми Фогельмана, сколько раз в год она колотила подушку в спальне и твердила себе: какого хрена ты медлила, Портер, когда тебе было двадцать? Чего ждала? – об этом она нипочем не расскажет. Человек, которого она любила, мог принадлежать ей целиком и полностью, а не от случая к случаю, как в последние восемнадцать лет. Об этом она не говорила никому. Все – мама, Рэчел, Джон Салливен – знали, что в юные годы Джереми был ее парнем, но никто и не ведал, что роман продолжался и после того, как Джереми женился. Они часто встречались на ее ферме, а порой, когда хотелось шикануть, ехали на Манхэттен и снимали скромный номер в лучшей гостинице, какую могли себе позволить. Еще у ветеринаров проходили ежегодные конференции, в экзотических местах: Миннеаполис в августе, Мемфис в феврале! Портер всегда находила способ поехать. Она застолбила этот участок первой, первой у него была она. Все, что происходило потом, наслаивалось сверху, как какой-нибудь крем или сироп. Их отношения с Джереми первичны, как первичны бананы в банановом десерте. Последний раз, два года назад, они встречались в Нью-Йорке, в Бруклине, где люди их возраста все еще пытаются найти себя. Они действовали по обычной схеме, Портер сняла номер в гостинице (шикарная новая стекляшка в форме перевернутой пирамиды), а потом она и Джерри «случайно» встречались в баре, ресторане или кинотеатре и сидели рядом друг с другом, поражаясь такому совпадению. Дальше – гостиница, бурный секс, душ, потом Джереми уходил, а Портер лежала в одиночестве на чистых гостиничных простынях и смотрела дурацкие телепередачи. Вроде бы все по кайфу, если особо не задумываться. Однако в тот раз все вышло иначе. Портер кое-что задумала. Они пообедали в мексиканском ресторане неподалеку, она выпила три крепких «маргариты», и после каждой язык у нее развязывался все больше. – О’кей, – сказала она. Они пробирались через гостиничный вестибюль, задевая стены и друг друга. – Я тут кое о чем подумала. – Я тоже, – подхватил Джереми. – О том, как содрать с тебя трусики и облизать тебя, чтобы орала в голос. – Погоди, – оборвала его Портер. – Это прекрасно, через минуту мы к этому вернемся. Но я серьезно. – Она остановилась, оперлась о дверную раму. – Ты несчастлив. Джереми засмеялся. – С чего ты взяла? У меня есть все, что можно желать. – Он подошел поближе, сжал большими руками ее бедра. Портер уперлась ладонью ему в грудь. – У тебя нет меня, по-настоящему. – Как нет, а это что? – Он наклонился вперед и принялся целовать ее в шею. – Но у тебя еще есть Кристен. Джереми выпрямился. – Перестань, Порт. – Я же тебе сказала, я кое о чем думала. Ты несчастлив в браке, а я-то, блин, здесь! Ты всегда говорил, что не против, если я кого-то найду. Так вот, я нашла. Тебя. Хватит заниматься херней, Джереми. Я хочу детей, пока не поздно, а от кого мне их завести, как не от тебя? Только у Джереми уже есть дети. И много лет назад, когда младшему исполнилось четыре, он сделал вазэктомию. Вот и все, она провела черту, черту из собственных желаний и огорчений, а пересечь ее он не хотел (или не мог). Они пошли в номер, был секс, два раза подряд – как взаимное признание того, что такого хорошего секса у них ни с кем другим никогда не будет. Потом уже не было встреч в гостиницах, посиделок в хорошо освещенных барах далеких городов, легкого утреннего траха в ее сарае, когда спиной она елозила по зернистым доскам. В расставании с человеком, с которым ты не в браке, есть плюс: отношения исчезают, как сигаретный дымок. Ни тебе адвокатов, ни совместно нажитого, ни книг или дисков, которые надо раскладывать в две стопки. И Портер стала жить дальше. Стала встречаться с мужиками, на которых ей плевать. Отсекла Джереми одним махом – и правильно. Как он тогда сказал? Еще не время. Когда они познакомились, они были слишком молоды, она еще не созрела. А когда созрел он, появилась Кристен, у Кристен с рождения имелся список исполняемых желаний, а любимая форма – бриллиант. К ювелирным изделиям Портер всегда относилась с прохладцей. Самое худшее во взрослении – когда понимаешь: мир несправедлив, никакой невидимой руки, исполняющей твои желания, нет. Есть только интернет и твой выбор по той или иной дурацкой причине, которая выглядит сносно в данную минуту, когда перебрала на вечеринке или вдруг затосковала, а кто-то поблизости тоже затосковал. Да кто из нас не тоскует? Рэчел протянула руку, и Бу-Бу снова ее лизнула, ничего не нашла, махнула хвостиком и с блеяньем убежала, словно предупреждая подруг – от этих двух круглых человеков ждать нечего. Рэчел кашлянула, засмеялась. – У тебя тут людской туалет есть? Я, похоже, штанишки промочила. – Сюда. – И Портер повела подругу в дом. Глава 14 Первый день Сесилии Здание клэпхэмской средней школы напоминало кирпичную крепость. Впереди – зеленая лужайка, флагшток, парковка. Школа Сесилии в Бруклине была непримечательной, но по-своему: гомон, столпотворение, все разные, будто из тысячи стран; огромные порции несъедобной жрачки. Ей еще предстоит найти центр, в котором пересекаются окружности этих двух школ, составить диаграмму Венна. Шкафчики в раздевалке? Коридоры? Список не длинный. Она заходила в здание школы только однажды, с Астрид, для так называемой ориентации нового ученика, часовой тур для нее провела болтливая семиклассница Кимберли. Неужели в школах не понимают, что знакомство со школой лучше всего доверить человеку, который не сильно заморачивается, не превращает эту процедуру в цирк? Кому охота, чтобы на него показывали пальцем? Человеку в разгар пубертации нужно одно: спрятаться за большим камнем, и пусть луч прожектора светит в другую сторону. Август сказал ей, что школьный автобус сначала останавливается около его дома, а уже потом едет ближе к ней, и, вполне возможно, он будет сидеть в автобусе – зависит от родителей. Мысль о том, что они могут подружиться, Сесилия старалась упрятать подальше. Скорее всего, говорила она себе, его в автобусе не будет, она это переживет, просто сядет на свободное место, рядом с девчонкой, которая ей улыбнется, с любой, лишь бы улыбалась. Не надо, чтобы во весь рот, просто сложить губки полумесяцем. Это ничего не значит. Подумаешь, автобус. В ее старой школе занятия начинались только через неделю, и Сесилия следила за жизнью бывших подруг через Снэпчат или Инстаграм. Кто-то вел в Сети двойную жизнь, ринста и финста, придуманные странички и настоящие. Одни для родителей, где дети пишут о школе, о новой прическе, о милых собачках на улице, и другие – там больше обнаженного тела и реальных подростковых несчастий. Катрин забанила ее на обеих своих страничках, но какие-то второстепенные подруги в их группе остались, и до Сесилии доходили обрывки ее прежней жизни. Соня постриглась и выкрасилась в розовый цвет. Мэдди постит сэлфи, на которых все больше дуется, не иначе как расплевалась со своим парнем, любителем потрогать, в коридоре он предлагал всем девицам погладить их по спине, а потом его рука как-то незаметно подбиралась к сиськам. Сесилию так и подмывало что-то написать, а вдруг Катрин ответит, тогда в земле разверзнется дыра, в которую придется прыгать. Ее и так вся эта история уже достала в каком-то смысле, хотя она и знала, что по большому счету (рассказала родителям, родителям Катрин, их учительнице) поступила правильно. Да только иногда «правильно» не канает. Буля согласилась остаться дома и не провожать ее до автобуса, Сесилия увидела ее в окне, и Астрид тут же спряталась за занавеской. Автобус после трагической истории явно освежили – выкрасили, яркие черно-желтые буквы так и сияли, будто не успели просохнуть. Дверцы открылись, и возникла тощая женщина с бледной кожей, волосы цвета вороньего крыла и такие же влажные, как черные автобусные буквы. Видно, что она нервничает – тут удивляться нечему. Наверное, непросто занять место, которое только что освободил дорожный убийца, хотя прежние требования к водителям были явно ниже плинтуса. – Посадка окончена, – объявила женщина. – У меня сегодня первый день, – сообщила Сесилия. – У меня тоже, – ответила водитель, скривившись в подобии улыбки. Может, сесть прямо рядом с ней? Сесилия знает, как переключать передачу – в музее транспорта детям позволяют сесть на место водителя. Сесилия легонько взбежала по ступеням, стараясь выглядеть небрежно и уверенно. Надо прикинуться человеком, каким она хотела бы видеть себя со стороны. Тут ее никто не знает, вот пусть и думают, что она в себе уверена. Нет, врать или изображать из себя неизвестно что она не собирается. Тем не менее надо показать, что ты уверена в себе – иначе не выжить. Так у безвредной змеи на коже есть те же самые отметки, что и у ядовитой. Автобус был заполнен наполовину, и все сразу уставились на нее. Сесилия быстро просканировала ряды – лица все до одного угрюмые. Девчонки оглядывали ее с ног до головы, впитывали мельчайшие детали, мальчишки таким же рентгеном просвечивали ее лицо и тело, каждый взгляд давил на нее тяжелым весом – и тут она увидела, что с заднего сиденья ей машет Август. – Слава тебе господи, – пробормотала Сесилия, добравшись до последнего ряда. Корочка льда, какую она держала усилием воли, тут же растеклась в лужицу облегчения. – Ну, добро пожаловать в ад. Здорово здесь, да? – Он протянул ей булочку. – Отец пек. Сесилия перетащила рюкзак на грудь и плюхнулась на сиденье рядом с Августом. – Мои родители не пекут. Как-то пытались делать миндальное молоко, потом дрожжевой хлеб, держали его в холодильнике, но нормальной выпечкой, с маслом и сахаром, не увлекаются. – Ну и зря, – сказал Август. – Масло и сахар – объективно нужные вещи. Может, твои родители просто не любят углеводы? – Или заморачиваться, – подхватила Сесилия и откусила еще теплую булочку. – Если бабушка не будет готовить такую вкуснятину, я переезжаю к тебе. – Всегда мечтал о сестричке. – Я тоже, – призналась Сесилия и снова откусила булочку. – Тебе никогда не кажется, что родители забывают, что они твои родители, а не просто друзья-приятели? Вот мои как раз друзья-приятели. С дисциплиной у них слабовато. Не то что мне нужна дисциплина, просто… – Правила. Я понял. – Август кивнул. Автобус тряхнуло на выбоине, и Сесилия с Августом на пару сантиметров взлетели в воздух. Автобус свернул за угол и остановился. Появились три длинноволосые девчонки, все на одно лицо – оптический обман? Сесилия не сразу разобралась, что это не одна девочка в трех экземплярах, а три разных, но одинаково одетых, вплоть до дыр на джинсовых коленях и пупков, торчавших из-под коротких топиков, на кислых лицах – смертная скука. – Сестры? – спросила Сесилия, указывая подбородком. – Нет, разве что духовные. В смысле, заложили души одному и тому же дьяволу. Девчонки втроем заняли ряд в передней части автобуса, места было два, и одна села подруге на колени, словно кукла. – Сиденье для двоих, – предупредила водитель, закрыв двери. – Сядьте куда-то еще, мисс. Кукла закатила глаза, потом троица шепотом провела переговоры, и девчонки поменялись местами, сыграли в три листика, и самую высокую вытолкнули в проход.