– Куда поместили доктора Рейнхарта? – В тюрьму под дворцом. Так считает Лефевр. – Что с ним теперь будет? – спросила Эдме. – Не знаю, – ответила Мадлен, хотя и догадывалась что. Она наслушалась историй об ужасах, творящихся в парижских тюрьмах, и знала, как там умеют развязывать узникам языки. Наверное, Жозеф тоже знал об этом. Он встал и решительно заявил: – Мы должны сделать все, что только можно, для защиты хозяина. Доктор Рейнхарт не мог настроить куклу на такие действия. Нужны доказательства. Мадлен, ты мне поможешь осмотреть мастерскую и восстановить доброе имя хозяина? Ты единственная из нас, кто умеет читать. Мадлен посмотрела на него. Неужели он не сомневался в Рейнхарте и совсем не боялся этого человека? – Да, помогу. Обязательно помогу. Но сначала надо туда попасть. Для открытия двери пришлось звать слесаря. Эдме сетовала, что хозяину это может не понравиться, но Жозеф твердо сказал ей: – Он проживет и со сломанными замками. Куда важнее, чтобы он остался в живых. Войдя в мастерскую, Мадлен приготовилась увидеть нечто ужасное: валяющиеся металлические руки и ноги, незавершенные механизмы, колесики, шестеренки, стеклянные глаза. Словом, попытки Рейнхарта создать заводных детей. Ничего этого в мастерской не было. Только хаотическое скопление инструментов и бумаг – доказательства его возбужденного ума и спешки, в какой он заканчивал куклу. Бумаги Рейнхарта Мадлен и Жозеф просматривали вместе. Жозеф едва мог прочесть по складам, да и то не каждое слово, но он лучше понимал рисунки и чертежи, обнаруженные в ящиках бюро Рейнхарта. Там были записи его дальнейших замыслов, списки материалов и инструментов, а также торопливо набросанные схемы. Записи объясняли, каким образом воздух поступает в легкие куклы, описывали последовательность действий, чтобы заставить ее водить пером по бумаге. Здесь нашлась и разгадка кукольных слез: оказывается, в голове куклы была спрятана склянка с водой. В верхнем ящике бюро Мадлен нашла черновик письма Рейнхарта в Academie des sciences, где он рассказывал об изобретении первого в мире автомата, способного дышать, писать и плакать. Рейнхарт признавался, что надеялся выполнить пожелание короля и найти способ создать внутри куклы систему кровообращения, подобную человеческой, но потерпел неудачу. Неудачей закончились и попытки заставить куклу говорить. «Несмотря на многочисленные опыты, – писал он, – мне так и не удалось разработать меха-низм воспроизведения подлинной человеческой речи». Прочитав эту строчку, Мадлен почувствовала, как ей сдавило горло. Она же слышала голос куклы, и тот ничем не отличался от голоса живой девушки. Мадлен аккуратно сложила черновик письма, вернув его в конверт. – Попросим Лефевра, пусть отвезет это в Версаль, – сказала она. – Он нам поможет. Здесь написано, что доктору Рейнхарту не удалось сделать куклу говорящей. Если это так, должно быть, петь ее заставил кто-то другой. – Она пела? – удивился Жозеф, пристально глядя на Мадлен. – Да. Детскую песенку. Называется «Лунный свет». Prête-moi ta plume Pour écrire un mot Ma chandelle est morte Je n’ai plus de feu[33]. Во всяком случае, мне показалось, что я слышала эту песню. Но такое просто невозможно. Жозеф нахмурился: – Многое из того, что делал Рейнхарт, казалось невозможным. Но если бы он сумел дать кукле голос, то обязательно бы об этом написал. Он бы не стал скрывать это от ученых. Сдается мне, кто-то за его спиной играет в свои игры и заставляет нашего хозяина отдуваться. – Да, наверное, так оно и есть, – сказала Мадлен, однако ее одолевали сомнения. А не сам ли Рейнхарт устроил эту игру? Что, если и письмо в Академию наук было частью игры? Когда они выходили из мастерской, взгляд Мадлен упал на ящик с разноцветными стеклянными глазами. Впервые этот ящик она увидела больше месяца назад. Сейчас многие отделения ящика пустовали, а оставшиеся глаза смотрели в пространство. Глава 25 Жанна После происшествия с куклой, случившегося в Зеркальной галерее, Жанна слегла. Ее донимали тяжесть в голове и отчаянная боль в горле, а все тело покрывал липкий пот. Два дня подряд она оставалась у себя в покоях, общаясь преимущественно со своей обезьянкой Миеттой. Но слухи, подобно удушливому парижскому туману, проникали даже сюда. Их приносила дю Оссе, прислуживающая маркизе, доктор Кесне с его неизменным саквояжем, а также супруга маршала де Мирпуа, которая зашла ее проведать. – Жанна, вы только представьте: кое-кто при дворе утверждает, будто руками куклы двигал сам дьявол. Вы можете в это поверить? – Супруга маршала явилась в пронзительно-желтом платье. От этой желтизны у Помпадур заслезились глаза. – Говорят, она продолжает писать. – Анна, вы же знаете, что такое невозможно. Будьте любезны, задерните шторы. Голова у меня просто раскалывается. Она представила, сколько лжи сейчас распространяет Ришелье и его окружение, с каким злорадством они живописуют ее ведьмой. Притворяется больной, а сама в это время повелевает куклой. От этих мыслей невидимые когти еще больнее впились ей в голову. – Сейчас закрою, но сначала вы должны увидеть мои новые зубы. – Агатовые? – Нет. Настоящие. – Анна наклонилась к маркизе и широко открыла рот. На месте серых гнилых корешков красовались ровные белые зубы. – Видите? – Боже мой! Чьи они? Анна пожала плечами: – Какой-то нищенки, которой понадобились деньги. Я ее даже не видела. Зубы ей выдергивали в соседней комнате. «Молодой нищенки», – рассеянно подумала Жанна. Иначе зубы не были бы такими белыми. – Рада за вас, – вяло произнесла она. – А теперь выполните мою просьбу. Анна задвинула шторы, погрузив будуар в сумрак. – Расскажите о парижских новостях. По словам Оссе, стихи куклы о пропавших детях распространились по всему Парижу. – Да, и это отвратительно, – поморщилась супруга маршала, темные глаза которой гневно сверкнули. – Чернь бунтует и громит все подряд. Это происходит в разных частях города. Оборванцы требуют, чтобы им показали куклу. Они, видите ли, хотят услышать от нее правду. Некоторые провозглашают ее современной Пандорой, созданной для отмщения за исчезнувших детей. Что вы об этом думаете? Тело Жанны, горевшее в лихорадке, вдруг прошиб озноб. Ей вспомнилось серебристое платье куклы и золотая корона на голове. Хватка когтей невидимого чудовища стала еще сильнее. Жанна схватилась за голову. Неужели Рейнхарт намеренно сотворил подобие мифической Пандоры – посланницу, несущую не радость и надежду, а месть разгневанного Бога? – Жанна, я вас спросила, – не унималась мадам де Мирпуа. Маркиза сглотнула. Перед глазами встала струйка крови, стекающая по шее куклы. – Я думаю, это дело рук часовщика. Он настроил ее писать дерзкие послания, а потом стал отрицать это. Ничего удивительного. – Но как вы объясните то, что кукла продолжает двигаться, хотя ее создатель заперт в тюрьме? Говорят, она до сих пор пишет и подает другие признаки своего, так сказать, существования. – Дорогая, чего только не услышишь из людских уст! До меня доходят слухи, что я умираю, что я больна сифилисом и вообще являюсь ведьмой. Анна отвернулась и тихо сказала: – Не понимаю, почему Людовик до сих пор не прикажет уничтожить эту проклятую игрушку. – Я несколько раз предлагала, но он и слышать не хочет. Вначале он хочет понять, как она работает. Король считает куклу величайшим научным достижением. Своеобразным воскрешением дочери часовщика. Словом, событием, которое должно стать известным миру. Но разумеется, это всего лишь механическая кукла, и она ничем не отличается от другой куклы. Я говорю про отвратительную куклу, которую дочка Рейнхарта сделала в подарок Александрине. Здесь Жанна лукавила. Отличия, конечно же, имелись. Если читающая кукла была просто странной и вызывающей неприязнь, Посланница, как ее окрестил Рейнхарт, целенаправленно творила зло. – Надеюсь, вы правы. Меня это ужасно встревожило. Только не делайте вид, будто вас это не трогает. Такой измученной я вас не видела очень давно. – Анна достала расписной веер. – Он даже сейчас, невзирая на болезнь, приходит к вам со своими притязаниями? Жанна выдохнула, но не ответила. Она услышала, как вскрикнула Миетта. Мирпуа обмахивала лицо. – Уф, как жарко! Уж если часовщик сотворил механическую девицу, мог бы сделать ее более полезной. А вы бы получили несколько свободных ночей. Жанна попыталась засмеяться, но из воспаленной груди вырвался лишь хрип. Впервые за многие годы король не прикасался к ней и вообще не заглядывал в ее покои. * * *