— Знаешь, отец, я что-то волнуюсь за Джеки, — сказала миссис Морен, когда они сели ужинать без мальчика. — Как он ушел с фонарем, так больше не возвращался, а ночь на дворе такая страшная, не случилось ли что с ним. — Ну что может случиться? — откликнулся мистер Морен. — Фонарь-то над этой чертовой ямой горел, когда мы шли по льду через реку. — Тогда почему же Джеки еще не вернулся? — сказала миссис Морен. — К Энди так поздно он никогда не заходит. К ужину он всегда вовремя. Мне это не нравится, Том, право слово. Ночью в такую погоду он должен был идти прямо домой, больше некуда, опасно. Ты послушай, какой ветер… Пока она говорила, буря увивалась вокруг излучины реки, а дом так и дрожал от неистовых порывов ветра. Том Морен отодвинул стул и поднялся, оставив ужин недоеденным. — Ты права, — сказал он, влезая в теплую куртку. — Я пойду на берег, посмотрю, что там. Ага, вот и Элик со стариной Маком, — услышал он громкий стук в дверь. — Они говорили, что зайдут после ужина потолковать со мной. Тут дверь распахнулась, и в комнату втиснулся великан-десятник в сопровождении старины Мака. — Слышь, ребята, мой парень не вернулся домой, и его мать волнуется за него. Пошли пройдемся по берегу, поищем его, а? — Что! — взревел великан-десятник. — Наш Блуждающий Огонек на дворе в такую бурю? Конечно, мы идем с тобой, Том. И немедля, сию минуту. Поспешим, ребята. И Элик Дункан снова шагнул за порог, его обычно веселое лицо тревожно нахмурилось. — Фонарь на месте, порядок! — закричал он, когда они приблизились к роковому месту на берегу. Он на несколько ярдов опередил отца Джеки и старину Мака. Но вдруг словно остолбенел, у него вырвался длинный свист, потом крик: — Чтоб меня черти забрали! Поглядите-ка, ребятки! Проследив за его испуганным взглядом, они увидели на самом краю обрывистого берега старую серую лошадь с опущенной низко головой, стоящую спиной к ураганному ветру, а на шее у нее куртку мальчика, на рукавах которой, завязанных узлом, висел горящий фонарь. Том Морен первым подскочил к лошади. — Мать была права! — закричал он. — С Джеки что-то случилось! — И он как безумный стал шарить вокруг. — Послушай, Том, — сказал великан-десятник, — не надо терять головы, возьми себя в руки. Уж коли эта лошадь поняла, что должна стоять здесь и ждать мальчика, стало быть, у нее хватит ума, чтоб помочь нам найти его. Давай сделаем вид, что ведем ее домой, и посмотрим, что она станет делать. И, сняв фонарь, завязав потуже рукава детской куртки вокруг ее горла, он взялся за них, как за повод, и заставил лошадь идти за собой. Они спустились с берега подальше от опасного места, обогнули выступ скалы, вышли на пешеходную тропу и прошли по ней ярдов пятьдесят. Но тут лошадь остановилась. — Н-но, пошла! Давай, давай! — подгонял ее великан-десятник, дергая за рукава куртки. Но лошадь стояла не двигаясь, дальше идти она отказывалась. — Клянусь, наш Блуждающий Огонек где-то здесь поблизости. Джек! Эй, Джек! — закричал он. Том Морен не мог кричать, у него сдавило горло. Он был просто не в силах произнести имя сына. — Джек, Огонек, где ты? — продолжал звать Элик Дункан. Ответа не было. Тем временем старина Мак обшаривал все ложбины по одну сторону дороги, а отец Джеки пристально вглядывался во все скалистые выступы с другой. Вдруг он остановился, перегнулся через край одного уступа и, напрягая зрение, которое любовь сделала особенно острым, разглядел где-то далеко внизу маленький темный комок. — Ребята, тут что-то лежит… — позвал он срывающимся голосом. Элик Дункан спрыгнул на уступ, перегнулся, какие-то странные звуки вырвались из его горла, и с леденящим страхом на сердце, никогда доселе не ведавшем страха вообще, он опустил свою тяжелую руку Тому Морену на плечо и сказал: — Обожди здесь, Том. Я спущусь. Лучше я первый спущусь туда. И, перепрыгнув через край выступа, он опустился на землю рядом с мальчиком. Затем начал быстро растирать его замерзшие руки, пытаясь разбудить заснувшее сознание. Довольно скоро Джеки откликнулся, и великан-десятник с торжествующим возгласом поднял мальчика на своих могучих руках и, стараясь вскарабкаться на неровный выступ скалы, закричал: — Он здесь, он в порядке, Том! Ему слегка досталось, но он молодчина. Когда до слуха мальчика донесся знакомый голос, память вернулась к нему, и, приподняв голову, Джеки спросил: — О, мистер Дункан, Серая отнесла фонарь на опасное место? — Клянусь здоровьем, отнесла, сынок, — ответил Том Морен, протягивая руки, чтобы помочь доброму великану поднять свою ношу. — Когда мы увидели ее, она стояла неподвижно и прямо, как флагшток, а под подбородком у нее висел зажженный фонарь. — Слава богу, — вздохнул мальчик. — Я так боялся, что она повернет с ним домой, а не к реке. — И со вздохом добавил: — Я говорил вам, мистер Дункан, Серая умная, как человек. Это она спасла вас. — Нет, Блуждающий Огонек, — мягко возразил великан-десятник, закутывая полузамерзшего мальчика в свою большую теплую куртку, — нет, дружок, это ты и твоя смекалка спасли нас. Старушка Серая привыкла к фонарю, но, если б ты не сообразил повесить его к ней на шею, толка от этого не было бы никакого. Да еще сам остался здесь замерзать без куртки, благослови тебя господь, малыш! Ребята с лесопилки никогда не забудут этого. Домой раненый мальчик возвращался на спине у верной Серой. Домой, к теплым одеялам, горячему ужину, к нежно любящей матери. Там, дома, и выяснилось, что, когда он услышал, как что-то хрустнуло в ноге, это означало, что сломалась одна маленькая косточка в его щиколотке. Но она быстро зажила, и в один прекрасный день ранней весной у них в доме снова появился великан-десятник. Проницательные глаза его искрились смехом, хотя он и сообщил печальную новость, что Энди, наконец, согласился продать свою Серую. — Неправда! Не может быть! — чуть не задохнулся Джеки. — Продать старушку Серую после того, как она спасла всех лесопилыциков? О, нет! Не верю, чтоб Энди мог пойти на это. — И его худое детское лицо даже побледнело. Он вскочил, готовый защищать лошадиные права, чуть приволакивая при этом больную ногу. — И тем не менее Энди продал ее, — Элик Дункан расплылся в улыбке, — продал мне и другим ребятам с лесопилки, а мы решили отдать ее. — Отдать? — вскричал мальчик, в глазах его были испуг и страдание. — Да, парень. — Уже серьезно ответил великан и, положив руку на голову Джеки, добавил: — Отдать самому храброму парнишке на свете, тому, кого мы зовем Блуждающий Огонек. Мальчик онемел на мгновение, потом протянул вперед руки, потому что к дому не спеша подошла серая лошадь и, наклонив голову, приветствовала Джеки, лизнув его мягким теплым языком прямо в ухо. ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЬ Вот уже несколько вечеров подряд в начале октября мальчики с Северной улицы собирались на квартире у Бенсонов, чтобы создать свой собственный клуб. Сложность заключалась в том, что они никак не могли решить, какой же все-таки клуб им лучше организовать. Сезон бейсбола скоро кончится, вот-вот наступит долгая зима, предстоит скучная, унылая пора, если только они не придумают что-нибудь интересное, чтобы внести разнообразие в вереницу серых дней, расцвеченных лишь рождественскими каникулами. Ребята из Западного района создали шашечный клуб, третьеклассники — клуб загадок, ребята с Университетской — клуб любителей канадской литературы, и даже фабричные ребята с Равнины организовали клуб в честь легендарного разбойника капитана Кидда и, как бы в оправдание этого, позволяли себе иногда озорные выходки. И только мальчики с Северной улицы оказались «вне игры», однако они так много об этом говорили, шумели, спорили, что сомнений не возникало — они тоже хотят быть как все. Правда, хотя они и заседали уже пять раз, но все безрезультатно. Каждый из десяти мальчиков, принимавших участие в заседаниях, хотел разного. Чего они только не предлагали! Услышь их члены других клубов, они сильно подивились бы. И вот однажды вечером, когда споры и раздоры привели к полной неразберихе, дверь вдруг отворилась и в комнату вошел отец Бенсона. — Ого, из-за чего такой галдеж? — спросил он, когда воцарилось минутное молчание, и мальчики, все, как один, повскакали со своих мест, чтобы вежливо сказать ему «добрый вечер». — Что за шум? Сроду такого гвалта не слышал. Вы как драчливые килкенийские коты. Что стряслось-то, ребята? У отца Бенсона была репутация шутника. Никто не видел его злым и не слышал от него грубого слова. У него было лицо скорбного шута, никогда никакой улыбки, однако все — от мэра до последнего рабочего с фабрики — любили его и уважали. Сколько раз бывало, когда Бенсон приходил из школы домой в плохом настроении, хмурый и злой из-за каких-нибудь неприятностей в классе, стоило ему увидеть насмешку на лице отца и услышать одну из его шуток, как задетое чувство собственного достоинства и все его возмущение сменялось веселым настроением и смехом. — Только, чур, рассказывать по очереди, по одному. Не то у меня барабанные перепонки лопнут. О чем вы тут спорили? И ребята кинулись рассказывать ему, но, честно говоря, конечно, не по одному. — Клуб, говорите? — переспросил он, отодвигая стул и облокачиваясь на его спинку. — Какого рода клуб: для развлечений, мастерить что-нибудь, спортивный — какой? — В том-то вся и беда, мы никак не выберем! — ответили мальчики хором. Он какое-то время сидел молча, перед его круглыми детскими глазами ожила картина, которую он тут же обрисовал словами. — Я наблюдал сегодня занятное зрелище, когда шел вечером по улице, — начал он, словно забыв тему разговора. — У ворот фабрики стояла ломовая лошадь, у ее ног вертелся молодой породистый кокер-спаниель, просто прелесть, что за щенок! Лошадь, видимо, устала стоять, опираясь на одну ногу, и решила изменить положение, и вот, опуская левую заднюю ногу, придавила тяжелым копытом лапу маленького кокера. Кокер завизжал. Я сроду не слыхал такого громкого визга, во всяком случае до сегодняшнего дня, когда я случайно попал на ваше почетное сборище. Так как, вы думаете, поступила миссис Лошадь? Она осторожно подняла свое левое переднее копыто. Но собачий визг не унялся. Тогда она подняла свое правое переднее копыто, все равно визг продолжался. «Думай лучше, — наверно, сказала сама себе Лошадь. — Может быть, это мое правое заднее копыто? — И она подняла правую заднюю ногу. — Э, нет, сударыня, — сказала она сама себе, — это моя левая задняя. И, подняв левую заднюю ногу, она освободила бедного спаниеля, который и стал скакать перед ее носом, словно говоря:» Спасибо, спасибо!» Большая, нескладная ломовая лошадь вытянула и без того длинное свое лицо, имея в виду сказать:» Не стоит благодарности. Я вовсе не хотела сделать тебе больно. Извини, пожалуйста «. Потом из фабричных ворот вышел сам возница — симпатичный, общительный, сердечный, умный человек. Ну еще бы! Мы, люди, конечно, много умнее лошадей, не так ли, ребята? Однако только потому, что эта большая, терпеливая, добрая лошадь, обеспокоенная случившимся, передвинулась на двадцать футов от того места, где он ее оставил, этот возница, создание, как мы могли бы предполагать, более мыслящее, чем лошадь, схватился за кнут и стал бить и стегать благородное животное и при этом истошно орать:» Я тебя научу, как сходить с места! Ах ты… «Полагаю, мальчики, вам вовсе не так уж хочется услышать, как он позволил себе ее обзывать?14 — Он просто зверь!.. Негодяй!.. Дебил! А еще называет себя человеком! — раздались со всех сторон возгласы возмущенных ребят. — Вот именно, человеком, — заключил отец Бенсона, — который во всем превосходит ломовую лошадь, однако она-то поняла, какую именно ногу надо поднять. Я убежден, если бы у этой лошади было столько же ног, сколько у сороконожки, она бы все равно поднимала их одну за другой, пока не освободила бы собачонку. Честное слово, ребята, будь у меня надежные сподвижники, я бы учредил» Клуб защиты животных «, чтобы… Закончить фразу ему не дали. Мальчики окружили, буквально облепили его, прося и требуя помочь им организовать такой клуб, помочь им познакомиться с привычками и повадками разных животных и даже научиться читать их» мысли «, а главное, чтобы защитить их от грубого и жестокого обращения. Они проголосовали за то, чтобы отец Бенсона стал их почетным президентом. Словом, по домам они разошлись самыми счастливыми мальчиками на свете. Но прежде чем разойтись, самый застенчивый и маленький среди них по имени Джимми Даффи, доселе молчавший, поскольку не мог перекричать более голосистых, задал вопрос: — Мистер Бенсон, вы на самом деле считаете, что ломовая лошадь думала и рассуждала так? — Конечно, дружок! И говорила на своем незатейливом лошадином языке, которого мы не понимаем, хотя полезно было бы, — ответил мистер Бенсон. Очень скоро» Клуб защиты животных» с Северной улицы обрел широкую известность, а его влияние уже чувствовалось во всех кварталах города. За жестоким возчиком, чье бесчеловечное обращение со своей лошадью и послужило началом создания этого клуба, было установлено наблюдение, за чем последовало сообщение в полицию, и уже в полиции с ним строго поговорили о рукоприкладстве и прочих наказаниях, какие выпадают на долю его лошади. А в результате со временем он сам стал разделять взгляды «Защитников животных» на свое собственное грубое отношение к лошади, так что спустя два месяца его действительно можно было назвать человеком симпатичным и обходительным. — Даже если бы ваш клуб не сделал ничего, кроме перевоспитания этого человека, которого вы научили сердечнее относиться к своей лошади, и то, значит, вы создали его не зря, — высказал по этому поводу свое мнение мистер Бенсон однажды вечером, когда он опять заглянул на одно из их заседаний. — Так держать, ребята! Наши четвероногие друзья верно служат нам и в ответ заслуживают наше уважение. И мальчики упорно и честно следовали этому совету. Бездомные кошки, бродячие запаршивленные собаки, отощавшие лошади, заброшенные коровы, уличные воробьи, голуби, синекрылые сойки находили у них защиту, заботу и спасение от всяких напастей этой зимой. Мистеру Бенсону даже удалось так распределить свои вечера, что он выкраивал часок, чтобы присутствовать на очередной встрече клуба. Его рассказы о привычках и повадках птиц и зверей особенно нравились мальчикам потому, что этот живой, с открытым сердцем человек обладал чудесным даром подмечать в характере и поведении любого живого существа все самое забавное и смешное. Так, например, жесткошерстного терьера он называл комиком, а лося — трагиком. Черного медвежонка — клоуном, рысь — разбойницей, а перелетных птиц — невидимым сладкоголосым хором. Да еще ко всему он, как правило, предлагал захватывающую историю, оправдывающую то или иное сравнение и кличку. Частенько все члены клуба покатывались со смеху, когда он подражал ужимкам разных зверей и походке птиц. А минуту спустя они становились серьезны, когда слушали захватывающую, трогательную историю об охоте на мать-олениху, которая пыталась защитить своих маленьких оленят, или про лиса-отца, павшего от быстрой пули, когда он совершил налет на курятник, чтобы прихватить добычу для своих симпатичных остроносеньких лисят, свернувшихся клубочком под боком у матери в далекой норе. Мальчики слушали, учились, смеялись, и, когда открылась первая весенняя страничка календаря, возвещавшая начало нового бейсбольного сезона, единственно, о чем они сожалели, это, что встречи их клуба теперь будут отложены до осени.