БЛУЖДАЮЩИЙ ОГОНЕК I Каждый, кто жил на реке, знал старину Энди Лавереня. Уже многие годы он был, что называется, «фонарщиком», если бы такая должность существовала в поселке, расположенном в дикой лесной глуши, окружавшей эту коварную речку на севере штата Онтарио. В свое время он был человеком могучей силы, мог работать топором в ряду лучших лесорубов. Но несчастный случай, когда в заторе ему придавило бревном обе ноги до бедра, навсегда вывел его из строя; больше он уж не мог отправляться вместе с отрядами лесорубов в их лагерь в лесу и приходилось ему лезть из кожи вон, чтобы честно заработать хоть несколько долларов в самом поселке или на лесопилке. У ребят с лесопилки было доброе сердце, и они щедро платили ему за любую помощь, но главное — за то, чтобы зимой и летом освещать фонарем в темное ночное время опасное место на реке Дикой Кошки, которая коварно выбрала себе путь между лесопилкой и домами поселка на другом берегу. Это опасное место было нагромождением острых скал. Прямо под ними темная поверхность воды завихрялась крошечными водоворотами, представлявшими предательскую западню для любого каноэ даже летом, а зимой и подавно, так как здесь не образовывалось такого надежного ледяного наста, как по всей реке. Лишь обманно тонкая ледяная корочка прикрывала страшную яму, и если кто-нибудь принял бы ее за надежный слой льда, неминуемо поплатился бы жизнью и уж больше никогда ему не пришлось бы переходить эту реку. Вот почему из года в год старик Энди зажигал свой фонарь на высоком берегу Дикой Кошки как раз над смертельной западней. Иногда его сопровождала старая лошадь серой масти, которая всюду следовала за ним по пятам, как собака. А иногда в самую ветреную, ураганную погоду ему помогал по ночам его юный сосед Джеки Морен. Случалось, они оба — и Джеки, и лошадь — сопровождали его, а в награду за помощь старина Энди сажал мальчика верхом на свою серую лошадь и разрешал ему ехать на ней домой. Но одной сырой весной старину Энди скрутил ревматизм, обе его покалеченные ноги. В ту ночь, когда он впервые не мог покинуть дом, к нему, весело насвистывая, пришел Джеки и предложил выставить над рекой фонарь вместо него. Энди с благодарностью согласился, и, когда спустились сумерки, Джеки отправился на опасное место на берегу Дикой Кошки, а лошадь последовала за ним. — Я вижу, Серая, этот фонарь ты любишь не меньше, чем хозяина Энди! — И мальчик, зажигая спичку и стараясь укрыть пламя от ветра, рассмеялся. — Ты идешь за мной и за фонарем, как будто мы твои хозяева или будто это не мы, а Энди. Так как же все-таки? Но Серая не отвечала, а лишь стояла и смотрела на зажженный фонарь. Ее вытянутая трогательная морда была на редкость выразительна. Может, она и хотела ответить, но не могла, она не умела говорить и не могла сообщить мальчику, что любит его не меньше, чем самого Энди. Она лишь положила свой нежный нос ему на плечо — так, молча, без слов, она уговаривала Джеки сесть, наконец, верхом и ехать домой, на что Джеки с легкостью согласился и вихрем ворвался в хижину старого француза с новостью, что серая лошадь послушно следовала за фонарем. — Не заблуждайся, Джеки, — посмеиваясь, заметил Энди Лаверень. — Я знаю, что Серая любит фонарь, но пошла она за тобой, а не за фонарем. Видишь ли, она умная лошадь, она уже поняла, что ее старый хозяин больше не сможет зажигать фонарь, и она выбрала нового хозяина — тебя. — Я согласен, пусть считает меня хозяином, — улыбнулся мальчик. — Теперь мы всегда вместе будем зажигать фонарь. Так они, само собой, и поступили, потому что деятельность Энди на этом закончилась. Теперь он мог доковылять лишь до своей двери, и Джеки взвалил на свои детские плечи и роль фонарщика, и роль кормильца своего постоянного отныне компаньона, серой лошади, о которой с любовью заботился. — Я замечаю, твой Джеки помогает старине Энди с тех пор, как он вышел из строя, — сказал Элик Дункан, не мужчина, а великан, служивший десятником на лесопилке. когда они с отцом Джеки переходили реку несколько дней спустя. — Он очень привязан к Энди, — ответил мистер Морен, — и к его старой лошади, да и сама работа ему по душе. Он чувствует себя важным человеком каждый раз, когда зажигает фонарь, чтобы предупредить людей с лесопилки об опасности. — Да, к разговору о лошади, — продолжал десятник-великан, — у них не хватает силенок, в лагере лесорубов. Ихний хозяин присылал давеча к нам с просьбой: вынь да положь ему еще одну лошадь. Они начали трелевать лес. Было б здорово, если бы Энди удалось сбыть свою старушку за хорошие денежки. Его бы это уж как выручило! Могу побиться об заклад, небось сидит сейчас на мели. Собираюсь заглянуть к нему сегодня вечером по этому делу. За ужином Том Морен упомянул между прочим, что вот счастливый случай для Энди: в лагере лесорубов недостает лошадей, и, стало быть, он может получить за Серую вдвое более того, что она стоит. Миссис Морен согласилась, что это было бы хорошей подмогой для старого Энди. Но Джеки при этих словах побледнел, бросил свою детскую болтовню и больше не мог проглотить ни куска, словно еда застревала у него в горле. Поскорей выйдя из-за стола, мальчик выскользнул из дома и поспешил к хижине Энди. Не ожидая приглашения, он распахнул дверь и увидел, что старый француз сидит на стуле, сделанном из бочки, единственная сальная свеча стоит на полке над его головой, во рту его вечная трубка, а больная нога покоится на лавке перед полуразвалившейся печуркой, в которой, потрескивая, горит ельник. И тут Джеки впервые бросилось в глаза убожество окружающей обстановки. Впервые в жизни он понял, до чего старый калека нуждался в деньгах, но все равно он воскликнул дрожащим от волнения голосом: — Скажи, Энди, ведь ты не продашь Серую? Ну скажи, не продашь? — А почему бы и нет, малыш? — раздался густой бас из темного угла за печкой. И Джеки сразу увидел, что Элик Дункан опередил его с предложением продать лошадь. — Потому что… — начал мальчик, — потому что… ну, потому, что она нам помогает, Энди и мне. Она помогает по ночам зажигать свет. Объяснение это было неубедительным, и Джеки это понял. — Сдается мне, в последнее время Энди не очень-то занят своим фонарем, — продолжал десятник. — И потом, ты же знаешь, старина Энди болен, ему не так-то легко заработать. Лишний кусок свинины в день да порция бобов ему не помешают, я думаю. Лошадь ему теперь не нужна. Ему даже не на что будет ее содержать, когда придет зима. Что от нее пользы теперь? А деньги ему нужны. Но к этому моменту мальчик уже справился с собой. — Трелевка убьет Серую. Она не продержится у лесорубов и дня. Она же старая, — выставил он возражение. — Все так, сынок, — сказал подрядчик, — на такой работе она и впрямь долго не продержится. А все ж Энди успеет получить свои денежки, смекаешь? Даже если лошадь быстро выдохнется. — Но… но ведь Серая умрет, — сказал мальчик с болью. — Все может быть, — сказал десятник, — зато Энди будет на что жить, а это много важней. — Так ведь я же буду Энди помогать! — воскликнул мальчик, он был полон решимости. — Я уже привык зажигать фонарь. Я могу выполнять любую работу. Разве нельзя, чтобы рабочие с лесопилки платили Энди, как раньше? Разве нельзя, ну, скажи, Энди? Я буду за тебя зажигать фонарь, только Серую мы не отдадим. Ты согласен, Энди? Согласен? Джеки стоял у Энди за спиной и, охваченный волнением, прямо-таки впился худыми детскими руками в рукав его ветхой рубашки, причем высокий голос его зазвенел еще выше, настойчивей и совершенно серьезно. — Погоди, малыш, — заговорил старый француз, — я и не догадывался, что ты к ней так привязался. Я лично совсем не хочу продавать Серую и не продам ни за что, если ты будешь помогать мне с этой работой для лесопилыциков. Элик Дункан поднялся и, когда Джеки схватил его за руку со словами: «Видите, мистер Дункан, Энди не собирается продавать Серую. Он сам так сказал. Вы же слышали?»— оглушил всех громким простодушным смехом. Потом великан наклонился, подхватил мальчонку и посадил к себе на плечо, как какого-нибудь котенка. — Идет, Блуждающий Огонек, делай как знаешь. Мы все, кто работает на лесопилке, станем и дальше платить Энди, только уж ты помогай ему, чем можешь, тогда он, наверно, и не продаст Серую, оставит ее себе на счастье. — Я уверен, что на счастье, — рассмеялся Джеки. — Серая все понимает. А что, правда, мистер Дункан, она понимает все-все. Во всяком случае не меньше, чем рабочие с лесопилки. — Надеюсь, — сказал подрядчик сдержанно. — А то какая б это была лошадь? — Скажите, а почему вы назвали меня Блуждающим Огоньком? — спросил мальчик со своего насеста на плече великана. — Так говорят: «Джек-фонарщик», а значит это — «блуждающий огонек». По-моему, тебе подходит эта кличка, — улыбнулся десятник. — Я частенько видел этот блуждающий огонек в болотных низинах и топях. Мелькает над землей, словно танцует, веселенький такой светлячок, перескакивает с места на место, чтобы предупредить лесорубов об опасности, ну точь-в-точь твой фонарь, который предупреждает лодочников: мол, здесь заверть, опасность. — А отец говорил мне, — возразил мальчик, — что блуждающий огонек — это обманный огонек, он дурачит людей, зовет куда не надо. Если за ним пойдут, он может завести в трясину, и человек погибнет. — Да, но люди прекрасно знают, что за твоим огоньком не надо идти, — сказал уже вполне серьезно подрядчик. — Твой огонек предупреждает, а не манит. — Ладно, мой сигнальный огонек всегда будет на месте, пока ноги носят меня, — заверил Джеки, когда великан-десятник опустил его на пол. И добавил: — А если вдруг не смогу, пошлю Серую. Все тогда рассмеялись, не ведая, однако, что не пройдет и нескольких недель, как слова мальчика сбудутся. II Стоял конец января, и ночь на реке была самая темная, какую помнили. С запада надвигалась нешуточная буря, даже звезды на небе оказались под замком у мрачных туч. Джеки Морен подрезал фитиль в фонаре, подлил масла, посвистел Серой и отправился в путь, не смущаясь наступающей черноты ночи. Хозяин тьмы явно перестарался, напустив такую кромешную непроглядность. Мальчик не проделал и полдороги к реке, а уж ничего не стало видно, ну разве что на несколько шагов перед собой. А было всего-то не более половины шестого. В шесть рабочие разойдутся с лесопилки и направятся к реке, перейдут ее по тонкому льду и благополучно доберутся до дому, только если будет гореть фонарь, а нет, так кто-нибудь, а то и все, могут угодить в предательские объятия Дикой Кошки без всякой надежды выбраться живыми на берег. — Он назвал меня Блуждающим Огоньком, — говорил сам с собой мальчик. — Но это же обманный огонек, вот сегодня ночью он убедится, что никого я не обманываю. И мальчик продолжал пробираться сквозь тьму. А следом за ним, спотыкаясь, но не отставая ни на шаг, шла на свет фонаря старая преданная лошадь. Ее нежный нос, как всегда, почти утыкался в плечо мальчика. Казалось, конца пути не будет, и Джеки, ссутулившись, весь сжавшись, наклонив голову, с трудом преодолевал сопротивление ветра, но двигался вперед. Когда он был уже в пятидесяти ярдах от поворота, за которым таилось опасное место, неожиданный порыв ветра сорвал с его головы шапку и покатил прочь по узкой тропинке. Джеки попытался схватить ее, как сделал бы каждый мальчишка на его месте, а когда это не удалось, кинулся за ней в погоню. В темноте он не видел ни края обрыва, ни скалы слева всего в нескольких футах от него, нависшей над злополучной ямой. В пылу погони он вдруг рванулся вперед и, полетев вниз, очутился ниже пешеходной тропы. Он упал тяжело, неудачно. Одна нога подвернулась, и, приземляясь, он услышал, как она негромко, но резко хрустнула. Правое колено словно онемело. Он попробовал было подняться, но снова упал, обмяк мешком. И тут Джеки с ужасом понял, что встать не сможет. На миг боль и кромешная тьма оглушили его. Тьма, потому что падал он, не выпуская из рук фонаря, и тот погас. Мальчик чиркнул спичкой и снова зажег его, на что, к счастью, не потребовалось слишком большого труда. Ему показалось странным, что ураган вдруг сам собой стих, но, взглянув наверх, он обнаружил, что лежит в ложбине, а ветер по-прежнему гуляет в вышине. Здесь, внизу, он был надежно защищен от бури, однако чувство радости сменилось страхом, когда он понял, что и фонарь тоже оказался под укрытием, потому что между ним и берегом реки выросла скала, по выступу которой он шел, и добраться до смертельно опасного места с зажженным фонарем он не сможет. Хотя он и находился рядом с ним, просто рукой подать, все равно предупреждающий огонь будет спрятан от глаз тех, кто переходит по льду Дикую Кошку. Поначалу он был совершенно раздавлен случившимся. Он сел, не в силах унять дрожь. Первоначальная бесчувственность в поврежденной ноге уступила место острой боли, а сознание того, что ему не удастся предупредить лесопильщиков, что он и в самом деле оказался лишь «блуждающим огоньком», мучительной хваткой сдавило ему сердце и мозг. Его охватило отчаяние, мрачнее и страшнее надвигающейся ночи. Он лишь представил себе, как услышит треск лопающегося льда над гибельной ямой под отрядом лесопильщиков, и в ужасе закричал: — Помогите! Кто-нибудь, помогите! Хотя и знал, что хижины далеко и никто не услышит, а по заброшенной тропинке над ним в такой час редко кто ходит. Никто из лесорубов ею не пользуется, только сам Джеки, а в прежние времена — Энди да его лошадь. Стоп, о Серой он и позабыл. Куда же девалась лошадь? Джеки тут же засвистел, потом окликнул ее, снова засвистел. И тогда через край выступа над его головой свесилась серьезная длинная морда лошади с огромными печальными глазами и мягким теплым носом. Один вид ее придал мальчику смелости. Он засвистел еще раз, и старая лошадь, осторожно выбирая дорогу, спустилась с кручи и, вытянув длинную шею, тихонько ткнулась Джеки в плечо бархатным носом. — Ой, Серая, — воскликнул мальчик, — помоги мне! Сделай что-нибудь, ну хоть что-нибудь! Помоги мне! Он еще раз попробовал подняться, чтобы сесть верхом на лошадь, но покалеченная нога подвернулась, и он снова свалился на землю; боль и отчаяние снова охватили его. Лошадь носом дотронулась до его уха — мол, не сдавайся, не лежи неподвижно. В этот миг на лесопилке, по ту сторону замерзшей реки, пробило шесть часов. Очень скоро рабочие пойдут домой, станут пересекать по льду реку и попадут вместо горячего ужина, который ждет их дома, в гости к смерти. Страх пронзил сердце Джеки при этой мысли, однако предупредить рабочих он был бессилен. Он не мог сделать ни шагу, и, вдобавок ко всему, холод и боль постепенно начинали одолевать его. Мягкий нос лошади еще раз коснулся его уха, и это дружеское, теплое прикосновение вдруг вернуло ему сообразительность. — Серая! — не позвал, а вскрикнул он. — Серая, дружок, ты хочешь сказать, что фонарь можешь держать ты? О, Серая, дай подумать! Я так закоченел и так хочу спать. Постой, ты можешь отнести его туда вместо меня? С великим трудом мальчик приподнялся на колени и, обняв свою старую подругу за шею, воскликнул: — О, Серая, однажды я спас тебя от смерти в лагере лесорубов. Ты бы не смогла таскать тяжелые бревна. А теперь ты выручи меня, выручи Блуждающий Огонек, не дай мне обмануть лесопилыциков, помоги спасти их! Теплый мягкий нос продолжал прижиматься к уху мальчика. Казалось, лошадь все поняла. Джеки осенило: он привяжет фонарь на шею лошади. Но тут же осекся: а чем же он привяжет? Ни уздечки, ни повода на ней не было. И снова его осенила счастливая идея, и уже через несколько секунд он претворил ее в жизнь. Стянул с себя куртку, накинул лошади на шею так, что рукава свисали вниз. Один рукав продел в кольцо, служившее ручкой у фонаря, и завязал оба узлом. Лошадь подняла голову, и фонарь закачался под ее теплыми нежными ноздрями, рассыпая вокруг четкий, яркий свет. — Поднимись теперь наверх, старушка Серая! Наверх! — закричал мальчик из последних сил, знакомо цокая языком, понукая лошадь идти. — Иди наверх! Иди к опасному месту, Серая, больше никуда. К опасному месту, быстро! Н-но, пошла! Животное повернулось и медленно стало подниматься по раскрошившемуся выступу скалы, покрытому землей. Джеки напряженно, до рези в глазах вглядывался в ее силуэт, пока фонарь не исчез за крутым поворотом. И тогда колени его подкосились от боли, а плечи, прикрытые лишь тонкой рубашкой, свело от холода, и постепенно они потеряли чувствительность. Съежившись, он осел, обмяк, снова превратившись в комочек, и закрыл глаза.