Даже дыхание перехватило. Мой… Сказано смело и… многообещающе. – Каланча! – Не растерялась я. – Клопик мой диванный… – Вот дубина! – Я запомнил, где ты живешь. – Катись уже! – Бросила я и скрылась в подъезде. Ужасно хотелось добежать до окошка между первым и вторым этажом и посмотреть, как он удаляется вдаль по дороге, мелькая бело-черной полосатой спиной. Но громкие шаги на лестнице заставили меня вернуться к реальности. Похоже, это было тем самым, чего я так сильно боялась. Пашка вывернул из-за угла и торопливо засеменил по ступенькам вниз в одних пижамных брюках и старых тапках. С голым торсом и всклокоченными после сна волосами. Несся напролом, грозя смести все на своем пути. Даже меня в темноте тамбура заметил не сразу. Я преградила ему путь, крепко обхватив за руки. – Нет, ты пусти меня! – Он резко выдернул свои запястья из моих ладоней. – Паш, нет, Паша. Паша! – Поняв, что он завелся сильнее положенного, я запрыгнула на него, обвивая сразу руками и ногами, и уткнулась носом в шею. Он остановился, пытаясь освободиться, но мои объятия были крепче, чем у ленивца, обхватившего дерево. Брат замер, тяжело дыша. Его руки встрепенулись, замерли в воздухе и обреченно опустились на мою спину. – Тебе придется объяснить, что это за размалеванный уркаган стоял с тобой возле подъезда. И почему он посмел распускать свои клешни. – Хорошо. Только пойдем домой? – И еще почему ты не даешь мне похоронить его прямо сейчас. – Хорошо, – я спустилась и подтолкнула его по направлению к лифту. – Только дома, ладно? – Угу, – проворчал он, недовольно поджимая упрямые губы, что были точной копией моих собственных. Я вплела свои пальцы в его и осторожно сжала руку брата, грубую, сухую. Все еще боясь, что он может передумать и рвануть к выходу. Все его чертова вспыльчивость. Именно из-за нее я так и не решилась тогда рассказывать Пашке про себя и Костыля. *** Нет, ну а как такое рассказывать? Не каждая решится даже сказать лучшей подруге о подобном. И все из-за стыда, от которого не получится отмыться до конца жизни. А тут брат. Мальчишка. Юноша. Теперь уже мужчина. Вспыльчивый, горячий, взрывоопасный. Пожаловаться ему, чтобы он что? Налетел на Костыля, разбил его чертову тупую башку об асфальт и потом сел на долгие хрен знает сколько лет в тюрягу? Спасибо, у Пашки и так уже был прецедент. Спустил маминого ухажера с лестницы. Бедняга побежал с гематомами и порванным ухом писать заяву, и мама чуть не поседела, переживая всю эту канитель с судом и разбирательствами. Хорошо хоть, разошлись с миром, оплатив пострадавшему ущерб, причиненный здоровью. Замяли. Не знаю, когда произошел перелом в наших с братом отношениях. Но однажды я вдруг перестала что-либо рассказывать ему про свою жизнь. Он не знал, что я (веселая, заводная, коммуникабельная) почти ни с кем не общаюсь на новом месте учебы. Даже не подозревал об этом. И я никогда не говорила. К чему ему лишние тревоги? Их с мамой отношения стали натянутыми после того, как она решила проявить к отцу милосердие. Стала ухаживать, прибираться у него дома, помогать деньгами. А Пашка наотрез отказался понимать ее. Не мог простить предательства, простить той боли, которую папа причинил нам всем, когда бросил восемь лет назад. Брат тогда повзрослел буквально в считанные дни: решил принять на себя ответственность, стать настоящим главой семьи. Поставил цель – не дать матери замкнуться в себе. И шел к ней. А теперь она поступала вот так. Неудивительно, что Суриков взбунтовался. Он не был готов прощать подобное. Даже родному отцу. И Пашка стал раздражительным, вспыльчивым, закипал из-за любой мелочи и делал буквально все ей назло. Что я могла сказать ему про Костыля? Ничего. Да его даже обвинить было не в чем. Я ведь совершеннолетняя, переспала с ним по собственному желанию. Сопротивления не оказывала, и, вообще, вся эта история сначала больше походила на сказку. Началось все прошлым летом. Солнце, жара, каникулы. Я только устроилась в кафе и сидела в перерыве, изучая траектории движения солнечных зайчиков на полу и лениво листая ленту в соцсетях в мобильнике. И тут посыпались лайки на мои фотографии, один за другим, взрывая дикими трелями бедный потрепанный смартфон. Чуть бургером не подавилась, когда увидела, от кого они прилетели. Сам Костыль! Или Игорь, как назвали его мамка с папкой. Игорь Рублев. Тот самый, который и здоровался то со мной не всегда. А в общем-то зачем ему здороваться? Было бы с кем. Так, головой кивнет, и на том спасибо. У них же своя компания: он, Макс Лысый Данилов, Денис Широких, Танька, Диана – две задаваки и королева всея универа – Вика Старыгина. О том, с каким щенячьим восторгом все парни группы таскались за ней, можно говорить долго, но я не стану. Как-нибудь уж потом. Лайки, лайки. Десятками.И каково же было мое удивление, когда за ними вдруг пришло сообщение. Да, банальное «привет, как дела?». Но с него началось наше общение. Игорь страдал дома от одиночества. Валялся со сломанной ногой, изредка выбираясь куда-то на костылях, поэтому времени для общения со мной у него было навалом. И мы начали переписываться. Днем и ночью. Круглыми сутками. Всякий раз, получая на рассвете сообщение с пожеланием доброго утра, чувствовала, как кружится голова от счастья. Замирала с блаженной улыбкой на лице, когда он осыпал меня комплиментами, когда говорил, что соскучился и интересовался моим здоровьем. Удивительно, но он понимал меня во всем. Совпадали наши взгляды на кино, музыку, наши пристрастия в еде. Гоша всегда находил нужные слова, чтобы поднять мне настроение, терпел капризы и словно по щелчку пальцев мог успокоить, если я нервничала. В первый раз в жизни я открылась кому-то настолько сильно. Впервые была искренней, рассказывала о себе, о жизни, о проблемах в семье. И ему, правда, было интересно. Так мне казалось. Вскоре мы начали созваниваться. Могли часами висеть на телефоне или болтать в скайпе. Сначала во время видео-звонков я прятала лицо за распущенными волосами, стесняясь его взгляда, но вскоре доверилась, привыкла и уже принимала, как своего. Даже на экране компьютера он казался мне самым красивым, добрым и милым. После каждой такой беседы сердце колотилось, как бешеное, отдаваясь в ушах одной лишь мыслью: мое. Вот это именно тот, кто мне нужен. Тот, от кого перехватывает дух. Тот, кого хочется пустить себе в душу, с кем хочется делить и горе, и радость. Именно он. И я была счастливее всех на свете. Светилась ярче солнца и не могла думать ни о чем другом. Через месяц активной переписки прибежала к нему домой. А куда еще? Его и ходячим-то с трудом можно было назвать. Мы пили чай, смотрели телевизор, разговаривали, преодолевая просто бешеное смущение, и все время хохотали, как ненормальные. На следующий день я пришла снова, чтобы вывести Игоря на прогулку. Потом еще и еще. День за днем. Так наши встречи стали постоянными, а общение перерастало в нечто большее. Касания, поцелуи, признания…. Не могла дождаться того дня, когда приду в универ. Да, может, мне и хотелось, чтобы меня приняли в их компанию, как свою. А может, хотелось, чтобы просто заметили, но романтические отношения с самым популярным мальчиком группы уж точно вызвали бы эффект разорвавшейся бомбы. Наше счастье перестало бы быть тихим, но оставалось бы нашим. Моим и его. Но реальность оказалась жестче, чем предполагалось. То, что не было никаких нас, я поняла уже в первый день. Пришла, села, как обычно, на последний ряд и с замиранием сердца ждала. Вот Игорь придет, обнимет, поведет за собой. Но он ворвался в аудиторию с привычным задором, не удостоив меня даже взглядом, и сразу направился к своим. Ни поцелуя, ни приветствия, ни даже кивка головы. Ноль. Ничего. Целый день они громко обсуждали каникулы. Игорь красовался, размахивая костылями, хвастался тем, что уже может ходить, почти не прихрамывая. Открыто клеился к Старыгиной. И даже не посмотрел в мою сторону. Ни разу. Помню, как бежала, глотая слезы, к его дому. Как долго ждала возле подъезда под дождем, чтобы объясниться. Как он удивился и нахмурился, увидев меня, и как спрятал глаза. – Да ничего ведь не случилось, – шептал он, открывая ключом дверь и толкая меня внутрь, – идем. И я вошла. Костыль притянул меня к себе, дыша неровно, прерывисто. Гладил сильными руками. Торопливо, настойчиво. И меня била дрожь, лишая дыхания и рассудка, наваливаясь всей тяжестью мира на хрупкие плечи. – Эй, все нормально, – сказал он, скользя руками по моей спине. И я знала, что нормально уже не будет, но не могла пошевелиться. Словно проваливаясь в бездну, глядела куда-то мимо него сквозь пелену из слез, застилавших глаза, и молчала. Снова и снова глотая слова, которые тугим комком застревали в горле. Слова, которые я собиралась сказать, но так и не сказала. По крайней мере, вслух. – Маша, Маша, – повторял он, будто заезженная пластинка. А его руки в это время метались по моему телу, как в бреду. Меня тошнило от запаха мятной жвачки, от мокрого языка по-хозяйски орудовавшего у меня во рту, от его губ, солоноватых на привкус. Но я не сопротивлялась. Послушно легла, позволяя первому в моей жизни мужчине снять с меня свитер и отодвинуть в сторону и приспустить лямки бюстгальтера. Позволяя ему любоваться увиденным. Глазами, почти темными от вожделения. Трогать потными ладонями, мять пальцами и целовать. Чувствовала его дыхание на своей коже, но не могла даже двинуться. Потом он опустился ниже, одним движением сдирая с меня белье, и быстро навалился сверху. Впивая губы в мой рот, оставляя свою слюну на горящих щеках и шее. И разрывая меня изнутри тягучим горячим пламенем. Ничего не случилось. Ничего не случилось. Нормально. Нормально. Все повторяла я себе, пока он вдавливал меня в матрас. Забывая, как дышать, как видеть, как жить. Глядя в потолок и просто принимая происходящее. Я могла отказаться, могла оттолкнуть, но не сделала этого. А потом все закончилось. Все. Он откатился и плюхнулся на подушку мокрым от пота затылком. – Хорош! Вот это да! – Похвалил сам себя. Я встала, не глядя в его сторону, натянула дрожащими руками одежду и ушла. Вероятно, он что-то говорил мне. Не помню. Не слышала. Плелась домой в каком-то тумане. В полной тишине. В мире, в котором была отныне только я. В день, когда я почти умерла. Больше не было никаких звонков, сообщений, встреч и даже взглядов. Ничего. Только перешептывания и тихое хихиканье каждый раз, когда я входила в аудиторию. Но и они быстро сошли на нет. Все забывается. Почти все. До сих пор не могу объяснить даже самой себе, почему так случилось. Шок? Растерянность? Неверие в то, что моя сказка могла так глупо оборваться на самом интересном месте и превратиться вдруг в пыль? Не знаю. Сначала все ждала, когда же Игорь, наконец, скажет, что был не прав. Что запутался. Ждала даже, когда уже понимала, что все зашло слишком далеко, и это не то, чего я хотела и как себе представляла. Верила и надеялась, даже теряя почву под ногами. Готова была цепляться за эту последнюю ниточку до последнего. И только встав с его кровати, поняла, что это все. Конец. Ничего ведь и не было. Я все придумала себе сама. Так хотела верить в любовь, что увидела ее там, где на нее не было даже намека. Интерес, похоть, игра – все, что угодно, только не настоящие чувства. Глупая маленькая Маша… Какой же жалкой я себя чувствовала, сидя под душем и пытаясь оттереть с кожи следы его прикосновений. Терла, терла мочалкой чуть не до мяса и все говорила про себя: тупая доступная шлюха, вот ты кто. Тупая и доступная. Тогда мне казалось, что если повторить это раз двести, то станет легче. Но легче, конечно, не становилось. Только росла ненависть к себе, множился стыд и желание закрыться ото всех. Открыто меня не задирали, но вдруг появившиеся загадочные улыбки на лицах парней я заметила, конечно, сразу. Такое трудно игнорировать. Никто не тыкал пальцем, даже не называли больше сурикатом какое-то время, а через пару месяцев и вовсе забыли. А я… Я делала лицо кирпичом. И жила. Стараясь отвлекаться, чтобы не утонуть в депрессии. Но пускать кого-то в свой мир точно больше не собиралась. Даже брата. Вряд ли бы ему понравилась новость, что его сестрой воспользовались, как дешевой потаскушкой, а потом просто вышвырнули вон. Он был бы взбешен. И разочаровался бы во мне. Наверное. Вероятнее всего. Нам всегда говорили, что мы похожи. Иначе и быть не могло. Но я не соглашалась. У меня светло-коричневые глаза, у него – серые. Я – щуплая, он – поджарый и сильный. Я мягче, бледнее, обычнее, проще. Пашка – всегда впереди и всегда уверен в себе. Все, что у нас общего – копна мягких каштановых волос и прямой длинный нос. Папин. Я не пою в душе, не бренчу на гитаре до утра, не лезу на сноуборд и не собираюсь к тридцати годам покорить Эверест. Я, вообще, всегда избегаю конфликтов, если их можно избежать. И всего нового. А Пашке хочется попробовать весь мир на вкус. Противопоставить себя ему, бросить вызов. И иногда мне кажется, что я – единственное, что его держит на месте. Если бы он мог сбросить этот балласт или передать кому-то другому, то давно бы сделал. А пока мне нравилось жить в его тени. Тепло и уютно. Его друзья, его компания, его интересы. И я – маленький багаж Сурикова старшего. Чемоданчик, который при желании можно взять с собой, ведь у него не имелось других хозяев.