Вся превратилась в слух. Затаила дыхание. Забыла про температуру и недомогание. Что мне эта хворь по сравнению с тем, что творилось внизу? Сейчас Суриков покажет своих демонов. Сцепится с новеньким, и наши отношения с Димой окончатся, так и не начавшись. Хотела ли я этих отношений? Думаю, ответ сейчас становился для меня более чем очевидным. – Слушаю внимательно. – Выпуская в сторону белое облачко дыма, произнес Калинин. И я застыла, наблюдая, как колышутся на ветру пряди его черных волос. Странный парень. Такой далекий и близкий. Словно из другого мира. Появившийся внезапно, как вихрь. Окутавший теплом и заботой, будто ласковый майский ветерок. Кто ты? Откуда ты в моей жизни и зачем? Что несешь? Радость? Боль? Любовь или еще один горький урок? И почему так трудно сопротивляться твоему напору? Почему так хочется поддаться обаянию и поверить? Сдаться на милость чувств… Окунуться в водоворот страстей. Забыть себя, забыть приличия, забыть о дурацком споре и стать самОй мягкостью, самой лаской в твоих руках… – Ты чо о**ел?! – Возвращая меня к реальности, Пашка рассекал словами воздух, словно каратист. – Слишком часто стал мозолить мне глаза. Ты кто такой, вообще? Хрена ты трешься тут постоянно? Дима нахмурился. Но совсем чуть-чуть. Просто придал лицу серьезности, пряча насмешливую улыбку за сигаретой. Затянулся, сверля взглядом набыченного братца. Тот был взвинчен настолько, что не мог устоять на месте. Проще говоря, Суриков вел себя, как идиот. Гопота. Быдлота. Шпана. Дерганый отмороженный на всю голову псих! Руки, мечущиеся по телу и то и дело ныряющие в карманы, подвижный торс с плечами, дергающимися как у деревянного болванчика, голова излишне наклоненная вперед. Нарочито бойцовская поза. Неужели, не видит, как он смешон со стороны? Но Калинин больше над ним не смеялся. Облизнул губы, вздохнул, разглядывая что-то на асфальте и ответил: – Так ведь я не к тебе прихожу. – И затянулся снова, прищуривая хитрые глаза. – Что тебе нужно от моей сестры?! – Плечи Сурикова угрожающе подались вперед. Еще бы на бордюр встал, так был бы хоть какой-то шанс оказаться на одном уровне с высоким противником. – Хм, – новая порция дыма ровной струйкой вылетела в сторону, за плечо Калинина. Даже после оскорблений он старался вести себя достойно. – Может, у меня к ней чувства? Что тогда? Меня вдруг охватил мощный порыв. Эмоции захлестнули и полились через край. Забыв о нависшей над парнем опасности, захотелось нырнуть в его объятия. Или тихо скатиться на пол, улыбаясь самой себе. Ведь эту улыбку уже невозможно стереть, она завладела всем лицом. Проникла в кровь, подхватила меня и понесла над землей. Выше, выше! Прямо в космос! Пока мамин вздох за спиной не спустил на землю. – Моя сестра никогда не будет встречаться с таким утырком, как ты, ясно?! Ты мне не нравишься! Ты меня напрягаешь! – Сурикову все трудно было держать себя в руках. Противник не хотел сдаваться – это еще сильнее выводило его из себя. – Послушай, – Дима небрежным движением сбросил пепел прямо на тротуар. – Паша, да? С чего ты взял, Паша, что именно ты должен решать, с кем ей встречаться? – Я – ее брат! – То есть, не отец, да? – Калинин усмехнулся, затягиваясь сигаретой. – А я – ее парень. И сам собираюсь теперь решать, что лучше для Маши. – Ты?! – Паша сделал резкий шаг навстречу и остановился. Попытка напугать противника внезапным движением не удалась. Димка, казалось, больше заинтересован своей сигаретой, чем скачущей возле его носа боевой макакой. – Кто ты, вообще, такой?! Посмотри на себя! Ты ж… никто! – Паш, – Калинин поправил ворот водолазки. – Давай так. Я не хотел ругаться. Маша – моя девушка. И тебе придется принять данный факт. Хочешь ты того или нет. Мы все – взрослые люди, и она уже не маленькая девочка, чтобы ее опекать. – Да пошел ты на *уй! – Еще один шаг в сторону Калинина. Встречное движение головой. Теперь противники были в опасной близости. Носом к носу. И я почувствовала, как потеют мои ладони. – Будешь и дальше разговаривать со мной в таком тоне, – Губы Димы изогнулись в легкой полуулыбке, – не увидишь своих будущих племянников. Никогда. Зря. Не знаю, что хуже сработало: сказанное или усмешка, игравшая в тот момент на лице Калинина. Но не успела я даже переварить услышанное, как тишину рассек глухой удар. Пашкин кулак молнией пролетел по воздуху и опустился на Димкино лицо. Тот, ослепленный болью, потерял равновесие и не смог удержаться на ногах. Зажигалка полетела в одну сторону, окурок в другую, сам Калинин в своих дорогущих черных джинсах рухнул задницей прямо на грязный асфальт. Увиденное превзошло все мои опасения. Не думала, что брат будет настолько жесток. Из рассеченной губы парня потекла кровь. Дима приподнял голову и потрогал ее пальцами. – Паша!!! – Вскрикнула я, не помня себя. Готовая броситься вниз и растерзать его в клочья. – Совсем с катушек слетел! – Бросив полотенце на пол, вздохнула мама и скрылась в квартире. – Паша!!! – Отчаянно хватаясь за поручни, взвизгнула я почти охрипшим голосом. Но Суриков не унимался. Теперь он ждал, когда противник поднимется, чтобы повторить удавшийся прием. – Вставай! – Сплюнув, сказал брат и снова сжал кулаки. Ему не терпелось наказать Калинина за его дерзость. – Сука, еще раз увижу тебя со своей сестрой, тебе п**дец, понял?! Убью напрочь, размажу, урою! Дима медленно поднял взгляд, будто выгадывая время. Посмотрел на Пашку, как… на назойливую муху. Нет, Дима, нет! Не нужно его провоцировать снова! Хватит… – Ты даже бьешь, как твоя сестра пощечины раздает!- Усмехнулся, глядя на окровавленную ладонь, и покачал головой. Уперся рукой в асфальт, пытаясь приподняться. – Слабак! – Вставай-вставай! – Суриков дернул плечами, как чертов боец ММА. – Я тебе сейчас е**ну как следует! – Ладно. Сделаю тебе скидку, что ты ее брат. – Дима встал, вытягиваясь во весь рост. – И отвечать не буду. Но только в этот раз. – Вот урод! – Поднял кулак Пашка, заставляя меня сжаться в комок. – Павел! – Это была мама. Подбежала, дернув братца за рукав, и развернула к себе. – Ты чего меня на весь двор позоришь?! Совсем, как батя стал! Тот тоже, пока пить не начал, весь двор колотил! Иди уже домой, прекрати этот цирк! Ну?! Суриков резко дернул плечом, освобождаясь от ее рук, и сделал шаг назад. Дима, выпрямившись, протянул ему руку: – Все, Паш, давай. Шлеп! Это Павлик толкнул плечом его кисть, протянутую для примирительного рукопожатия, и быстро пошел прочь по улице, натягивая на голову капюшон. Господи, какое позорище! Дима ни за что теперь не вернется. Подумал, наверное, что у нас чокнутая семейка. Все психованные, сорванные, руками машут при любом удобном случае. А Пашку, вообще, волки в лесу воспитывали! Испортил все, что мог! Эгоист! – Сильно попало? – Хватаясь за голову, спросила мама. Ее глаза не отрывались от Диминого лица. – Прости уж его, дурака? А? Он сначала делает, потом думает. И всегда так… – Ерунда, – отмахнулся Дима, пытаясь изобразить подобие улыбки. – Все нормально, вы не переживайте. Правда. Лучше идите домой и скажите дочке, чтобы шла в постель. Простынет ведь… – Да, Димочка! Да, ты прости, я пойду… – Она заметалась, не решаясь оставить его в таком состоянии. Посмотрела вдаль, на удаляющуюся фигуру сына, и покачала головой. – Прости нас, пожалуйста, что так вышло… И побежала в подъезд. Калинин несколько раз открыл и закрыл рот, будто проверяя, не сломана ли челюсть. Сплюнул в урну густой красный сгусток, стер с лица остаток крови собственным запястьем и нагнулся, чтобы подобрать с травы зажигалку. Достал сигарету, прикурил, глядя куда-то вдаль. Не торопясь дошел до машины. Я не чувствовала ни ветра, ни начинавшегося дождя. Жар, стучащий в висках, и липкий пот, окутывавший неприкрытое тело, подхватывал ветер и уносил далеко ввысь вместе с последними силами, оставшимися для сражения с болезнью. Я чувствовала только стыд. И вину. За то, что из-за меня Калинину пришлось пострадать. Сейчас он уедет и все. Все… Дима подошел к машине, остановился и в первый раз за все это время поднял взгляд наверх. Нашел нужный балкон, заметил меня и посмотрел прямо в глаза. На какое-то мгновение наши взгляды, встретившие друг друга, рассеяли всю пыль и уличный шум. Они соприкоснулись и не желали больше расставаться. Мое… отчаяние и его… все. Ласка, тепло, радость, смех, утешение. Дима улыбнулся и подмигнул, подержав веко закрытым немного дольше положенного. Затем соединил украшенные татуировками пальцы в знак «ок» и продемонстрировал мне. Все в порядке. Конечно, я знала, что не все в порядке. И вряд ли уже будет. Но ему хотелось, чтобы сейчас все выглядело именно так. И мне оставалось только покачать головой, вложив в это движение все сожаление и искренность, на какие была способна. Он пожал плечами и, улыбнувшись, послал мне легкий воздушный поцелуй. Вот теперь все остальное стало не важным. Между нами определенно что-то происходило. И это что-то точно было важнее любых преград. Вместо ответа я тихо рассмеялась. И он, отбросив в урну окурок, достал из кармана куртки черные очки, надел и сел в машину. Довольный, как прежде, и, может быть, даже счастливый. Во всяком случае так мне показалось. – Ау! Аа-а-а-ау! – Кисточка из пластмассы впивалась в мое тело холодным красным кончиком. – Ау, как холодно и неприятно! Все уже, все-все… – Потерпи еще немного! Мне показалось, или мама посмеивалась надо мной? Я сидела на постели, поддерживая волосы над головой, а она мазала красной краской из бутылька мои волдыри, угрожавшие вот-вот лопнуть. Жидкость пахла чем-то вроде гуаши, но была не такой густой и потому брызгами летела во все стороны. – Не вижу смысла сидеть и ждать, когда высохнет, если ты, свинка-мама, и так накапала мне на постель. Вон, кляксы тут и тут. – Да вижу уже! – Погрустневшим голосом сообщила обожаемая родительница. – Надеюсь, эта штука отстирывается. Не чеши! Не чеши! – Да я только поглажу… – Не выйдет, Мария, я все вижу. Хочешь, чтобы шрамы остались? Я спрятала руки подмышки и почувствовала, как слезы скатываются по щекам. Честно, не думала, что болячка с таким смешным названием, как «ветрянка» может оказаться такой жестокой. Волдыри со страшной скоростью распространялись по телу и нестерпимо зудели (мама обработала затылок, там гнусные прыщики вылупились и цвели буйным цветом даже под волосами). Нос заложило, горло саднило, глаза слезились и отекали, температура повышалась до сорока градусов каждые четыре часа. Когда я подумала, что хуже уже не будет, меня вдруг одолел сухой лающий кашель. Такой сильный, что казалось, будто я неудачливый шпагоглотатель. Где-то в горле застрял острый клинок, а как его достать никто не знал. И только батарея лекарств, которые в меня закидывали каждые полчаса, множилась и росла справа от меня на тумбочке. Пашки все не было. Но это меня беспокоило меньше всего. Когда жар совсем одолевал, я вжималась лбом в мокрую от собственного пота подушку и проваливалась в забытье. Когда отступал, откидывала одеяло и любовалась своим новым телом. Примерно так выглядит, наверное, первый снег, по которому пробежались птицы, уничтожая спелые гроздья рябины, – все в огромных красных пятнах. И расстояние между ними с каждым часом все сокращалось. Теперь я чувствовала язвочки и в глазах, и на языке. И мне пришлось отбросить любые мысли о скором возвращении на учебу или работу. Если эта жесть доберется до моего лица – хана. В прямом смысле. Судя по тому, как обнажалось мясо при лопании этих гадких волдырей, заживать вся эта красота будет долго. Очень долго. Я снова смахивала слезу и гипнотизировала экран мобильника. Тот молчал. Не умер, нет, просто молчал. Я сохранила номер Калинина и долго думала, как записать его в справочнике. Перебирала, сочиняла и остановилась на простом: «Дима». Потом решила написать ему.