Калинин опустил меня на траву. И вовремя. Голова уже отчаянно кружилась от запаха его парфюма. Сердце пускалось в пляс. Заворачиваясь в плед и ворча, я отчаянно не узнавала саму себя. Знакомы всего-ничего, но в присутствии этого типа мозги сами собой размягчаются, становясь каким-то буйным коктейлем из пластилина и веселящего газа. Нужно с этим что-то делать, иначе не миновать беды! И я потопала к машине, видневшейся в пятидесяти метрах внизу. – Ну что ж, целоваться не будем? – Подытожил Дима, заглушив автомобиль возле моего подъезда. Я смерила его испытующим взглядом. Не хватило немного льда в глазах, чтобы казаться правдивой. – Не будем. – Сказала, как отрезала. – Спасибо за вечер. – Маш? – А? – Я жду твой номер телефона. – Зачем? – Ну, мы же друзья. Вдруг я захочу чиркнуть сообщение своему другу перед сном? – Не могу. Мой парень будет недоволен… Он улыбнулся, прислонив голову к спинке сидения. Эта его улыбка уже становилась такой привычной и родной для меня. – Да я знаю, что нет у тебя никого! Щеки разом вспыхнули. – Солнцева разболтала?! – Да, она – находка для шпиона. – Вот коза! – Не сердись, она не говорила напрямую, это был мой обманный маневр. – Ладно, – я увидела мелькнувший силуэт брата в освещенном окне, – мне пора. – Значит, не дашь номер, вредина? – Нет. – Взялась за ручку двери, отворила. Та открылась совершенно бесшумно. Не то, что в старой восьмерке моего брата, матерой, но такой уютной и милой. Там все бряцало, будь здоров. Он купил себе ее месяц назад за двадцать тысяч рублей и любил теперь едва ли не больше жизни. А теперь все никак не мог дождаться, когда получит права. – Ма-а-ш! – Что еще? – Спросила я, покидая его машину и вместе с ней, казалось, весь тот мир, которому не принадлежу. – Я буду скучать! Улыбнулась и мягко закрыла дверцу. Ничего не ответила. Пошла, закинув сумку на плечо. А хотелось сказать так много… И все оно было бы лишним, глупым, пустым, преждевременным. Вдруг, проснусь завтра и пойму, что это был всего лишь сон. Просто прекрасный сон, от которого так звонко поет теперь сердце в груди… *** Жопочно. С буквой «ш» вместо «ч». Произносится, как жопошно. Это слово я придумала только что, когда восстала с кровати. Нет, не встала, а натурально восстала. Как из ада. Со скрюченными пальцами и руками, тянущимися вперед, будто у зомби. И тут же бухнулась обратно. Не могу встать, хоть кран вызывай. Потому и жопочно. Сначала ненароком подумала на похмелье. Выпила я вчера немного, но вдруг организм так странно среагировал. Голова тяжелая, как чугунок, ломота во всем теле, нестерпимая боль в шее. Першение в горле такое, будто проглотила веник. И знобит. По-настоящему знобит, мощно так. Заставляя, подрагивать конечностями и щелкать зубами. Одеялко мое, одеялко, где же ты? Иди сюда, обратно… – Ма-а-ам… – Голос слабый, сиплый, словно чей-то чужой. Не мой. Дотянулась до телефона. Семь двадцать. Через десять минут должен прозвенеть будильник. Мама, вероятно, еще дома и собирается на работу. – Что, дочь? Это она. В одежде и с сумкой через плечо. Я увидела ее размытое изображение и потёрла ладонями глаза. Точно, так и было, они обильно слезились. Вот зараза! Не хватало только заболеть! И почему именно сегодня? – Эй, что случилось? – Мама подошла ближе и села на край кровати. Теперь я видела ее отчетливо. Серый плащ, тонкий розовый платочек на шее, милые кудряшки, собранные в аккуратный завиток сбоку парой шпилек-невидимок. И маникюр! Чтоб мне провалиться, маникюр! – Отлично выглядишь, – просипела я, натягивая одеяло на самый нос. – А ты нет, – ее рука коснулась моего лба. – Да ты ведь вся горишь! Машенька! – Вот блин… – Я попыталась прочистить горло и тут же ощутила нестерпимую боль. Тысячи острых игл впивались в гортань изнутри. Кашлянула. Ой. Будто полоснули скальпелем. Кх-кх.. – Лежи-лежи! Я отпрошусь с работы и посижу с тобой. – Нет. – Сейчас вызовем врача! – Не-не-не-не! Мам, ты чего? – Я решительно отвергала такой план развития событий. Только не врачи, бр-рр-р. – Давай так. Павлик сбегает в аптеку, купит какой-нибудь пакетик, чтобы высыпать в чашку и моментально выздороветь. Хорошо? Деньги в сумке, вон. Там. Хорошо? Со вкусом лимона, апельсина, малины, да любой параши, какая будет, хорошо? – Маш, это эхо? Или ты сейчас три раза повторила «хорошо»? Похоже, все серьезно. – Она достала из сумки телефон. – Паша убежал на вождение, потом у него занятия. Сейчас принесу градусник, вызову врача. Дочь, ты же пылаешь, как печка! – Не-не, нет же, не-е-ет. – Прокряхтела я, пытаясь встать. – Нужно сегодня пересдать зачет. Стаси… нислав будет ругаться. А в следующий раз когда? Когда? Когда? Не-не. А работа? Мне выходить с двух. Работать некому. – Лежи, родная. – Мама похлопала меня по плечу и тут же отвлеклась на телефонный разговор. – Да… Сурикова. Мария Георгиевна. Двадцать. Да… Все ее слова, как во сне. Сейчас всем им докажу, что я как огурч…огур… огр… Комната закружилась перед глазами и рухнула на кровать. Точнее я рухнула без сил под сдавленный мамин вскрик. Единственное, что успела заметить, это собственное отражение в зеркале. Бледное тельце в черном спортивном лифчике без косточек, черных хлопковых трусах и со свалявшимся валенком вместо причёски. И глазищи! Красные глазищи, доставшиеся мне явно от дальнего родственника-вампира. Маленькие, окруженные припухшими веками толщиной с палец. «Кто это? Кто?» – крутилось в голове, пока я, с трудом проглотив таблетку ибупрофена, лежала и ждала, когда она подействует. Бормотала что-то про зачет и, кажется, про Диму. Потому что когда мамины руки гладили меня по спине, его изображение скакало передо мной, как в безумном балагане. Приближаясь, отдаляясь. Приближаясь, отдаляясь. Я тянулась к нему, он улыбался, но каждый раз приближаясь ко мне почти вплотную, отлетал на несколько шагов назад. И от этих мельканий перед глазами меня тошнило. Снова и снова. Сильнее, сильнее. – Сейчас вырвет… – Ой, Машенька, принесу тазик. – Сорвалась мама. Ииуу… Привет, роллы… фу-у-у… Вчера вы выглядели симпатичнее. Было темно, я закидывала вас, не глядя. Зато сейчас… смотри, не хочу. Все ингредиенты мелким слизким крошевом расползлись по дну таза и воняли кислятиной. И этот горький привкус. Буэ-э. Кажется, эта мерзость была у меня теперь даже в носу. – Это от температуры. – Раздался через какое-то время чей-то строгий голос над головой. Рядом со мной стояла женщина в синих бахилах поверх грязных малиновых сапог. – Сорок? Плохо сбивается? Сейчас посмотрим. Я присела, откинувшись на подушки, заботливо уложенные мамиными руками. Надо мной склонилась врач. Орлиный клюв, поддерживающий очки с толстыми стёклами, маленькие щелки серых глаз, тонкие губы, сморщенные в напряжении. И стетоскоп, хищной змеей метнувшийся к моей груди. Отогнула одеяло, вложила все оставшиеся силы в то, чтобы выпрямиться. Рука со стетоскопом замерла возле моей шеи. Женщину явно беспокоило то, что она видела. Что там? Что? Грудь вывалилась из лифчика? Так и вываливаться особо нечему. Что вы там разглядываете? А? Опустила глаза и скривилась. Несколько противных красных прыщиков с желтой прозрачной головкой. Один, два. Ерунда. Просто прыщи. С кем не бывает. Ну же, слушайте легкие и проваливайте. Я – живее всех живых! – Понятно. – Вздохнула врач и приложила ледяной стетоскоп к моей груди. Что? Что ей понятно? Ух, как холодно! Хватит в меня тыкать этой штукой. Все! – Дышите. Да дышу я, дышу! Иначе давно бы сдохла. С такой-то слабостью. Мне бы приле-е-ечь… Кажется, погорячилась. Немного отдохну и буду, как новенькая… – Спиной. Так. Так. – Через полминуты. – Легкие чистые. Одевайтесь. Я опустила пылающую голову на подушку и дрожащей рукой натянула одеяло на подбородок. Др-р-р. От этих манипуляций трясло еще сильнее. – Ветрянка. Чистой воды ветрянка. – Пробормотала что-то под нос. – У взрослых переносится гораздо тяжелее. -Она уже что-то писала на листочке, разговаривая с мамой. До меня им явно не было и дела. – Волдырей станет больше. Грудь, спина. Ни в коем случае не расчесывать. Купите краску Кастеллани, обрабатывайте, она хорошо подсушивает. Это от температуры, – женщина выдавала невнятные каракули один за другим, – это в горло, это от кашля, это ацикловир, закладывайте тетрациклин… Список крутился у меня в голове нескончаемо долго. Слова отражались от стен и больно били в висок. Бам-бам! Кто-нибудь, прекратите это. А? Проваливаясь в сон, я что-то пролепетала про «позвоните Ане, что не смогу прийти на работу» и закрыла глаза. Не знаю, сколько прошло времени, но когда открыла глаза снова, солнце стояло высоко и явно собиралось прожечь мне сетчатку.