– Ма-а-нь! – Брат ткнул мне в спину кулаком. Попал аккурат промеж лопаток. Больно! – Офонарел?! – Отпихнула его так, что он чуть не отлетел к стене. – Машенька, как ты разговариваешь с братом? – Мама отложила ложку, которой солила суп, и устало посмотрела на меня. – Да, Машенька, – не упустил случая съязвить Суриков, – последи-ка за своим языком. – Ты бы помалкивал уже, – процедила я сквозь зубы и добавила с особой издевкой, – Пашенька! Подошла к маме, обняла за талию и чмокнула в щеку. – Все хорошо? – Она подняла на меня глаза. – Ага, – натянуто улыбаясь, ответила я и села за стол. Пашка устроился напротив и сверлил меня напряженным взглядом. В детстве он так же таращился, ожидая, когда я отвернусь за куском хлеба. Потом кидал мне в суп свои козявки и противненько хихикал. Как же хорошо, что хоть что-то в этой жизни меняется к лучшему! – Будешь борщ? – Спросила мама, орудуя половником, как дирижерской палочкой. – Да, спасибо. – Отозвалась я, выстукивая пальцами по столешнице барабанную дробь. Посмотрела на брата. Раньше у нас с Пашкой была одна душа на двоих. Мы часто даже спали вместе, крепко-крепко обнявшись. И я не брезговала целовать его в губы, перепачканные песком после песочницы. Вытирала своим рукавом сопли братца, если он бегал по двору с игрушечным Камазом, забывая о забитом напрочь носе и сильном кашле. Всякий раз брала на себя вину за его проделки, зная, что мне не так сильно попадёт от отца, как ему. Делилась охотно всем, что у меня было, даже той крутой коллекцией наклеек с Барби, которую подлец в итоге выменял на трансформеров. И сейчас, глядя в его хитрые, но такие добрые глаза, безумно хотелось вывалить все, как на духу. Поделиться. Рассказать в мельчайших подробностях. А потом прыгнуть на шею с разбегу. Но что-то опять останавливало. Да, когда мы были детьми или даже подростками, все было гораздо проще. – Хлеб нарежьте сами, – мама поставила перед нами тарелки. Пашка щедро бухнул сметаны сначала себе, потом мне. Но вот отрезанную корочку добровольно и благородно пожертвовал сестре. Как приятно. Целая жертва для него, уж я-то знаю. Его будущей жене точно корочек не видать. У нас в детстве были целые битвы за них. То, что он так легко уступил ее, говорило о том, что братец раскаивается, что болтнул лишнего. Он только варварски занес ложку над тарелкой, когда увидел, что мама накладывает горячий суп в литровую банку и закрывает крышкой. Ой, нет. Только не это. Снова… Руки Паши со сжатыми добела кулаками медленно опустились на стол. – Милостыню опять понесла, да? – Ледяным тоном бросил он в сторону матери. Я пнула его под столом по ноге, но Суриков не отреагировал. Его взгляд был прикован к растерянной родительнице, с трудом подбирающей слова. Она старалась держать спину прямо, собираясь, видимо, ответить ему строго и безапелляционно. Но зная, что Пашка в чем-то прав, трусила. – Н-не надо так, сынок. – Срывающимся голосом, наконец, произнесла она. – Ты же знаешь мое мнение на этот счет. Ты можешь быть против, но… – Где он был, когда тебя сократили на работе, а? – Брат едва сдерживался, чтобы не шибануть кулаком по столу. – Когда ты побиралась по родственникам, торговала вязаными носками, выстаивая за прилавком на морозе по несколько часов? Он нам с Машкой даже рубля не давал на школьные обеды! Не говоря уже о подарках надень рождения и Новый год! Никакой помощи, никогда! Кто мы ему? Бывшие дети? А ты? Да чтоб он подавился к чертям этим борщом, чтоб он у него в глотке застрял после этого! Пашка вскочил, отодвигая с шумом стул, и бросился прочь. – Паш… – Печально вздохнула мама, устало опускаясь на стул. – Никуда, на хрен, ты не выйдешь с этой банкой, поняла?! – Красный от злости, брат снова появился в дверях кухни. Уже в ветровке. У него разве что только пар из ноздрей не шел. – Пусть сдохнет там, скотина! Еще раз узнаю, что ты пошла к нему, или что деньжат подкидываешь… сам ему башку откручу! Поняла?! Развернулся и, громко топая, устремился в коридор. С чудовищным треском хлопнул входной дверью. Дела… Я сидела и смотрела на маму в полной тишине. Мне нечего было сказать, Пашка был прав. Даже несмотря на то, как грубо он сейчас обошелся с ней. И мы обе это знали. В этом молодом мужчине сейчас говорил обиженный десятилетний мальчишка, который не понимал, почему папа не приходит и не звонит. Почему папа забыл нас и больше не хочет видеть. Почему чужая тетя вдруг стала ему милее нашей самой лучшей на свете мамы. Я положила свою ладонь на ее руку. Мне было безумно жалко эту маленькую женщину, ссутулившуюся и слишком рано поседевшую. Еще вчера казалось, что она расцветает: похудевшая, с новой прической, упругими светлыми локонами до плеч, свежим румянцем и сияющими глазами. И вот сейчас она сидит передо мной, похожая на забитого зверька из бродячего зоопарка, измотанного, несчастного. С потухшим взором глядя на нетронутый борщ, оставленный взбунтовавшимся повзрослевшим сыном. – Мам… – Облизнув пересохшие губы, начала я. – Ешь, дочь, – хрипло произнесла она, и, грустно улыбнувшись, поджала губы. Видимо, чтобы не зареветь. – Ешь, а то остынет… *** Может ли женщина торчать перед зеркалом часами? Ха! И вы еще спрашиваете… Мне казалось, что я уже протерла мозоль в отражении напротив. Именно сегодня и именно сейчас вся одежда, которая прежде сидела на мне идеально, украшала и придавала уверенность, решила просто предательски уродовать мое тело. – Не годится! Не годится! Не годится! – Один за другим наряды летели на кровать. Через час на ней высилась приличная такая горочка, под которой легко можно было спрятать труп человека. И его не сразу бы нашли. – Маа-аш, – тихо спросила мама, заглядывая в дверь. – А? – отозвалась я, критически оглядывая себя в отражении. Все-таки в тонкой белой майке мои руки определенно выглядели чересчур жирными. Едва не застонала от обиды. А ноги? В обтягивающих джинсах они смотрелись просто гигантскими окорочками. И когда я так успела отожраться? Зима вроде не годами длилась. Да я вешу сейчас, наверное, килограмм пятьдесят, если не меньше! Ужас какой! – Ты куда-то собираешься? Я обернулась. Мамины глаза, такие же светло-карие, как у меня, уже излучали спокойствие. Скользили по моей фигуре с интересом и даже умилением. Хорошо, что она быстро отошла от ссоры с Пашкой. Чудная женщина, всем все прощает! – Да, мам. – Я убрала волосы за уши. – Мы с Аней прогуляемся по городу. – Хорошо, – вздохнула она, – не задерживайся и… будь на связи. – Не переживай! – Всегда буду переживать. – Усмехнулась мама. Подошла к шкафу, достала вешалку с легким синим платьем, купленным мной в порыве шоппинг-азарта перед свиданием с Костылем прошлым летом, и простенькую голубую джинсовку. – Вот в этом будет очень мило. Даже с кедами. – Ох, мама… – Я повертела наряд в руках. – Я и юбка? Издеваешься? Посмотри на мои кривые ноги! – Они вовсе не кривые. – Мама посмотрела в мои глаза, отраженные напротив в зеркале. – Тощенькие, но не кривые. Очень симпатичные ножки, между прочим. – Вот у тебя, да, ровные, длинные. – Нахмурилась я. – Жалко было со мной поделиться? Я какая-то карлица получилась, честное слово! Такое ощущение, что опоздала на выдачу всего самого лучшего, и мне досталось только то, что не приглянулось Пашке. – Вот дурында, – она взяла массажную расческу и принялась ею гладить мои волосы. Я послушно плюхнулась на стул. Сгорбилась, вздохнула, недовольная своим отражением и сплела руки в замок. Конечно, маме легко улыбаться, глядя на мои мучения. Для любых родителей их ребенок самый лучший, а дети, они ведь смотрят в лицо реальности… За что мне этот шнобель? Узкие глазенки? Подбородок Траволты и лоб Тарантино? Брови Брежнева, в конце концов? За что? Ла-а-адно, ладно, пусть я преувеличиваю. Хорошо. Но всегда хочется стремиться к идеалу. Пожалуй, если бы меня кто-то полюбил такой, то я бы тоже смогла. Полюбить себя такой. Страшной! Но кому я нужна? А? – Молодость – сама красота. – Мечтательно произнесла мама, будто читая мои мысли. В ее руках мои несносные волосы на удивление всегда становились послушными. Струились и блестели длинной гладкой волной. – Машенька, даже не переживай, ты такая хорошенькая, что ни надень. – Мама, не ври мне, я вижу… это… это ужасно! – Всплеснула руками. – Ничего не исправить! – Свидание? – вдруг разом замерев, поинтересовалась она. И лукаво улыбнулась. Я сглотнула, пряча взволнованный взгляд в ладонях. Такого еще не было, и я не знала, стоит ли ей говорить. Как реагируют родители, если их повзрослевшие дети идут на встречу с людьми противоположного пола? Нервничают, правильно. Рвут на себе волосы. Орут или молча грызут ногти. Наверное, не стоит говорить, сейчас начнется лекция про презервативы, ответственность и голову на плечах. Нужно поберечь родительские нервы. Совру… – Н-нет, мама… – Ты могла бы сказать мне. Ничего такого в этом нет. Тебе скоро двадцать лет, дочка. В это время я уже наматывала круги по двору с двойной коляской, которую смастерил ваш дед. Вы в ней так сладко спали на свежем воздухе, и мне не хотелось останавливаться. Ходила, ходила и смотрела на вас. Думала, мои дети устроили эксперимент, как сделать из матери неврастеника и не добить при этом окончательно. – Почему? – Я подняла глаза и взглянула в отражение. – Ну… – Вздохнула она. – Когда засыпал один, просыпался другой, начинал орать и будил напарника. Писались, ели, болели, играли вы тоже по очереди. И эта безумная карусель, казалось, никогда не закончится. Я даже не помню ваш первый год. Он прошел в моих попытках выспаться и не сойти с ума. Я не расчесывалась и не переодевалась, ходила, словно зомби. Хорошо хоть бабуля с дедом иногда помогали, иначе пришлось бы научиться спать стоя. – А отец? Она отложила расческу и вымученно улыбнулась. – Он был очень молод, дочка. И не был готов к такому. Старался больше времени проводить на работе, чтобы не видеть этот бедлам. Приходил, отсыпался и снова уходил. Но я не обижаюсь, мужчины, они так устроены, видимо. Ровно так же было и у моих подруг. – Не, мам, наверное, как-то не так должно быть. – Удивилась я. – Принимай он больше участия, прикипел бы к нам и не бросил так легко. – Так попробуй, найди сейчас виноватых, – она погладила меня по спине. – В чем-тоя была не права, в чем-то он. Наверное, стоило быть более терпимыми друг к другу. Ты гораздо умнее меня, у тебя все будет по-другому. – Да ну. – Только найди достойного человека, и все сложится. К горлу подкатил комок. С достойными у меня беда. Может, я сама такая. Чего достойна, то ко мне и прилипает. Дебилы всякие. Некоторые из них вон, сразу целоваться лезут, не зная даже моего имени. Тьфуй! У меня на лбу где-то, видимо, написано: «доступная». Все, никаких платьев! Джинсы, свитер под горло, кроссовки. Решено! – Мам, – я окликнула ее возле двери. Она обернулась. – Все будет хорошо, обещаю!