— И это всё? Что насчет отца? Кто такой этот Армсвилл? — Вот тут самое интересное. Его не существует. Никого в окружении эри Лимор с такой фамилией не было. Больше похоже на то, что она его сама придумала. И замужем она никогда не была, а значит, твоя невеста — незаконнорожденная. — Это не изменит моих планов в отношении свадьбы. — Об этом никто не узнает. — Хорошо. Ты сможешь найти ее отца? — Если буду знать, кого искать, Райнхарт. — Себ морщится. — Кого я вообще ищу? Да, придется поделиться с ним частью секретов. — У Алисии есть магия. Достойная дочери герцога. Или очень талантливого боевого мага. С последним я немного кривлю душой, потому что настолько могущественным магам обычно короли дарят титулы, а это значит, что, вероятнее всего, отец Алисии аристократ. А эрна Армсвилл была камеристкой графини, вроде Нины, и могла закрутить короткий роман с кем-то из знати. Себастиан смотрит на меня долго-долго, а после кивает: — Что ж, это несколько сужает поиски. Одна зацепка у нас уже есть. — Возможно, не одна. Он смотрит на меня вопросительно, и я интересуюсь: — Как выглядит эрна Армсвилл? — Это имеет отношение к делу? — Определенно. Судя по взгляду, до Себа тоже дошло, к чему я веду. — Миниатюрная блондинка. Что и требовалось доказать! — У моей невесты очень необычная внешность, думаю, это поможет сузить поиск. Нам нужно найти рыжеволосых аристократов, которые в то время были при дворе и общались с четой Тимрэ. А сейчас мне нужно вернуться к Алисии. Я разворачиваюсь, чтобы покинуть террасу, но Себ меня останавливает. — Что делать, если я найду ее отца? — Когда ты его найдешь, сообщи мне. Вернувшись в зал, я сразу же нахожу взглядом Алисию и до хруста сжимаю челюсти. Потому что она кружится в танце с Зигвальдом. ГЛАВА 25 Алисия — Итак, Алисия, как же вы оказались в Барельвице? — спрашивает Дина, когда ее отец отходит следом за Райнхартом и мужчиной с «делом государственной важности». Правда, Полинский направляется совершенно в другую сторону, и, в отличие от Райнхарта, чем дальше уйдет, тем лучше. Мне не очень понравился его взгляд. Хотя сколько их еще будет, тех взглядов. — Привезла свою пьесу в театр. — Пьесу?! В театр? Как интересно! — Лицо Дины лучится восторгом. — О чем там? О козочках и пастухах? — Нет, там про провинциалку, в которую влюбился принц, — заявляет Элеонор. — Девушки! — Жанна немного повышает голос — ровно настолько, насколько позволяет этикет. — Не набрасывайтесь на Алисию с расспросами, она впервые на балу, и ей нужно время, чтобы прийти в себя. — Ах да, я и забыла. — Дина дружелюбно кивает. — Мне просто показалось, что Алисии интересно поговорить о том, в чем она будет в своей стихии. Чтобы немного прийти в себя, разумеется. — Благодарю за заботу, Жанна. — Первой я отвечаю мачехе Райнхарта: все согласно этикету. — Что касается моей пьесы, леви Полинская, Гриз — южный город, портовый. Основные пастбища располагаются чуть севернее, поэтому в моей пьесе упоминается море. В самом начале — до того, как главная героиня переедет в столицу. Дина сверкает глазами. В сторону подруги, как ни странно. — Скажете, у вас там не было коз? — Элеонор вызывающе складывает руки на груди. От резкого движения атласная сумочка-узелок подскакивает и бьет ее по юбке. — Эле! — Жанна едва уловимо хмурится. Элеонор хмыкает: — Я читала ее пьесу в кабинете Райна! Бездарность полная! — Эле! — Вот теперь Жанна повышает голос, но тут ее лицо в мгновение ока преображается. Я бы даже сказала, расцветает: герцогиня и без того красивая женщина, высокая, темноволосая, а платье из бархата вишневого цвета только подчеркивает ее зрелую красоту. И вот, в мгновение ока она становится еще прекраснее, как будто внутри включилась осветительная схема. — Дамы! О чем такой жаркий спор? — Подошедший Зигвальд касается моей руки раньше, чем я успеваю произнести слова приветствия или сделать что-либо еще. Подносит ее к губам и целует. — Алисия, вы, как всегда, очаровательны. Мама. Дина. Эле. — Девочки очень заинтересовались творчеством Алисии. — Даже ее голос становится мягче. — Неудивительно. Если вся пьеса настолько хороша, как тот эпизод, что мы отыграли вместе, я бы не отказался посмотреть ее в «Корона д’Артур». Элеонор мрачнеет так стремительно, что становится похожа на тучку в ночи. Правда, никто не успевает вставить и слова, потому что Зигвальд кивает в сторону музыкантов. — Вот-вот объявят тванг.[4] Алисия, окажете мне честь? Мне стоило бы отказаться, но меньше всего мне хочется оставаться в этой компании. Поэтому я чуть приседаю и говорю: — Буду рада, ваша светлость. — Вот и чудесно. Как хорошо, когда все рады, правда, мама? Жанне Зигвальд тоже целует кончики пальцев, а после предлагает мне руку. — Насколько сильно вас успели поклевать? — Их клювики слишком слабые. — То есть мое спасение совсем не спасение? — Он прикладывает руку к груди. А я думаю, что ему очень идет черный с серебром. Очень. Подчеркивает его внешность и оттеняет цвет волос, который напоминает снег. — Я вам благодарна, — признаюсь честно. — И за то, что пригласили меня на ганец, и за комплимент в адрес моей пьесы. Даже если вы так не думаете. — Но я так думаю. — Зигвальд усмехается. — Я вообще из тех, кто говорит то, что думает, если вы еще не заметили. Я вскидываю брови: — То есть вам действительно нравится моя пьеса? — Из того, что я сыграл, — да. Знаете, это по меньшей мере забавно и очень чувственно. О да, Зигвальд и впрямь говорит то, что думает. Большинство мужчин предпочли обозначить бы слово «чувственно» каким-нибудь другим, смутно имеющим отношение к тому, что я вкладывала в эту сцену. — Современному искусству, на мой взгляд, весьма не хватает живости, — продолжает он. Мы как раз выходим в центр зала, и звучит музыка. Образовавшаяся рядом с нами пара — забавный старичок и его жена с высокой прической, которая подпрыгивает на каждом па, — немного мешают продолжать разговор. Когда мы снова сходимся, чтобы через несколько мгновений поменяться уже с другой парой, Зигвальд успевает мне подмигнуть. Танец живой, быстрый, поэтому я едва успеваю вспоминать все то, чему меня учили, и мне совершенно точно не до разговоров. Я вся покрываюсь холодным потом, чтобы не сделать липшее движение или не уйти куда-нибудь не в ту сторону, тем не менее, когда музыка стихает, сердце все еще грохочет в ее ритме. И я даже почти забыла о словах Элеонор о том, что она читала мою пьесу в кабинете Райна. Что она там делала?! Не Элеонор, разумеется, а пьеса. Зигвальд склоняется, не забывая при этом смотреть мне в глаза: