Она совершенно очевидно соображала, как подступиться, и, размышляя, нещадно терла курносый нос, от чего он еще более порозовел. – Пойдем перекурим. Конечно, это была фигура речи, Анька и курить-то бросила. Просто нужно было поговорить без свидетелей. – Была у Сорокина? – Пока нет, не знаю, где искать. В отделении его нет, там Палыч главным. Помещение в казарме опечатано. – Выселили его? – Его отстранили. Потому и нечего ему делать теперь на площади, предоставленной как начальнику отделения. – Что ж там, говорят, пусто? – Наверное, казенная мебель осталась… – Она опять замолчала. – Ань, давай не юли, – посоветовал парень. – Подозреваешь нечистое? – Подозревать не подозреваю, но тут, понимаешь. Никак не могу поверить, чтобы она, такая смелая, и так… – Струсить? Сдрейфить? – Да как ни назови! Вот не верю – и все. Она стальная, пережила всякое, нам не то что не сдюжить. И вдруг в такое время, когда живи и радуйся, из любой беды можно выход найти – и в петлю? Не могла она. Анька дернула за рукав, приблизила горячие сухие глаза: – Коля, ты же был там, и ты смекалистый, все примечаешь. Ничего не показалось? – Что ты хочешь услышать? – Не знаю. Цепляюсь за соломинку, что ли. Такая безнадега! Как будто специально кто-то все затягивает, замыливает, чтобы времени прошло побольше. Главное вот быстро порешали: самоубийство – и шабаш. И сожгли. А ведь она мне заповедовала всегда: похорони как положено, по-божески. Не на что мне опереться, одни догадки! – Опереться, – повторил парень, – именно так, опереться… – Вот спросит начальство: с чего вы взяли? Какие враги у нее, тетки из столовой? Соседи? Ее же любили все. Что я скажу? Ничего, да, не было у нее врагов. И все равно… – И закончила решительно: – Убили ее, Коля. – Убили, – эхом повторил парень, – хотя не за что убивать и некому – вот что… – Он, собираясь с мыслями, прикурил новую папиросу от старой: – Ты, Анюта, права. Кое-что покою мне не дает с того вечера. – Что именно? – Когда я первый раз вошел – была ковровая дорожка у входа. Второй раз, как уже с Акимовым прибыли, – не стало ее. – Уверен? – Да. И еще провода у телефона в коридоре от трубки и от корпуса. Ну, допустим, от трубки провод мог отойти от старости. Но чтобы одновременно и от самого телефона – не может быть такого. К тому же путевой обходчик и начальник отделения в доме. Люди, которые должны быть вечно на связи. Что, никто не заметил, что телефону каюк? – Колька помолчал и хмуро продолжил: – И виселица была увязана из шнура, а другой конец – на крюке от люстры. – И что же? – То, что потолок там высоченный. Как она дотянулась? Что, влезла на стол и оттуда сигала? Он с досадой ударил кулаком о ладонь: – Так ведь на столе скатерть была. Чистая! Перед глазами стоит скатерть белоснежная на этом чертовом столе! Аня руками замахала: – Что ты, что ты? Тамара?! Ногами на скатерть?! – Так точно! И стол чистый, и табуреты все на месте были. И даже, знаешь ли, эдакая чистая пепельница. И бутылка с цветами. Анька решительно поднялась с курительной скамеечки. – Пойду я. – Куда? – В милицию, – Анька хлопнула ладошкой по лаковому боку сумочки. – Пойду сейчас, с них спрошу. У меня документ от нотариуса… Колька прервал, решительно отщелкнув папиросу: – Ах, документ. Дело совсем другое. Пошли вместе. 3 В отделении угрюмый Остапчук зарылся в бумаги, шевеля губами, пытался уяснить, что требуется от них с точки зрения тех, на Петровке, у которых только и дел, что давать ценные указания. – Ты глянь-ка, накидали барахла: проработать, найти и отобрать. Ага, как же. Есть у меня ноги и времени вагон, чтобы бебехи[8] ихние по перекупам разыскивать, – ворчал Иван Саныч якобы про себя. – Все не надо, – разрешил добрый и. о. начальника отделения. – Главное… ну, когда дойдут руки до писанины, первым делом рапорт составь по поводу кольца генеральши Марковой, видел? – Это гайка тараканьей принцессы? – Какой-какой принцессы? – переспросил Сергей. В ушах, что ли, шумит от переутомления. – Прусской, – нетерпеливо пояснил Остапчук, – Александрины Ирины или Ирины Александрины, то да се, сколько-то каратов, дорожка брильянтов по кругу и прочая, прочая… Тоже мне, понаписала черт-те что графиня Толстая. Как я ей это все должен воображать? – Фото где-то там, – напомнил Акимов. – Только оно-то на кой тебе? Тебе и нужно для рапортов описание. Саныч, ну что ты как маленький? Отрапортуй: провел, мол, работу, ничего не обнаружил, – и с рук долой, благословясь. Какой с нас-то спрос? – К тому же, может, она его сама где посеяла, – подхватил Саныч, рассматривая найденное изображение. – Там конфликт был. Поскандалили с домработницей по поводу оплаты, та и хлопнула дверью. Теперь генеральша орет сиреной: мол, после нее кольцо пропало, а домработница – морду топором: в глаза не видела, отчепятков нетути, и вообще докажите, что я украла, а то рабочую женщину каждый норовит оклеветать. – Трудовой люд страдает первым, – подтвердил Остапчук и хотел еще что-то прибавить, но тут в отделение заявилась Анна Филипповна Приходько с очередным букетом жалоб. Иван Саныч немедленно принял суровый неприступный вид, но тетка Анна и не глянула в его сторону – малоавторитетный, чтобы выслушивать ее ценные сообщения. Она подсела к Акимову. Как Машкин был камушком точильным для Сорокина, так тем же выступала тетка Анна для Акимова. Тот, подавив надрывный вздох, выслушивал сообщение гражданки Приходько относительно вопиющих фактов отливания растительного масла из ее личной бутыли и похищения керосина. По лицу Палыча было ясно, что надежду на избавление он давно оставил, теперь лишь воспитывает характер. – И вот тут эта зараза, которая Альбертовна, – говорила тетка Анна, – буркалы свои вываливает и ну блеять: я понятия не имею, о чем вы толкуете, и как же вам не совестно. А я ей – если вы, вашу… – Не ругайтесь, стыдно. – …мне ли должно быть совестно, а не вам, которая чужое масло и горючку себе за фижму льет, во встроенную посуду… Остапчук не выдержал, хрюкнул. Акимов аж писать перестал: – Анна Филипповна, ну не до такой же степени! Вам бы романы сочинять. Тетка с готовностью взбеленилась: – Ты что же, честной женщине не веришь? – Да верю, верю, – поспешно сказал Сергей, – просто не хочу ни малейшей детали упустить. Так что давайте поступим так: идите домой и там, в тиши, в покойной обстановке, все подробно распишите. А то, видите ли, посетители дожидаются. Тут как раз они и появились – Аня Мохова и Колька Пожарский с ней. Тетка смерила их пренебрежительным взглядом: – Баре невелики, обождут. Однако тезке ее тоже палец в рот не клади. Уперев руки в боки, она начала: – У нас равенство доступа в милицию. Так что ежели сейчас товарищ капитан… – …лейтенант, – напомнил Акимов. – Будете, – уверенно пообещала Анька, – меня не примет, то я такой тарарам устрою – не рады будете! У меня дело, не требующее отлагательств, так что моя очередь. Освободите место. – О как, – удивился Остапчук, в целом одобряя происходящее. Почему-то тетка Филипповна не взорвалась, как грязевая бомба, а вполне спокойно поднялась и распрощалась, жалостливо бросив в Анькину сторону: – Сиротка-то, господи…