– Спасибо, – уныло поблагодарил Санька. Витька бывал на голубятне нечасто, вот и теперь оглядывался, свежим деловым взглядом примечая все: ларь вопиюще пустой, давно не видевший ни зернышка, тоскливо распахнувший голодную пасть, дырявые мешки, в которых, кроме пыли и овсяного мусора, не было ничего. – Невесело, – заметил Маслов. – Что думаешь делать дальше? – Что-что. Только и надеюсь, что заработок подвернется. Ломовиков грабить на больших дорогах. Жизнь или овес… Откуда я знаю, что делать? – Ломовиков, значит. Ну-ну. – Что нукаешь? Чего еще? – Да есть кое-что, – усмехнулся Витька. – Цукер. – Что – «Цукер»? Маслов глянул быстро, чуть улыбнулся: – Ну… можешь его обыграть. – Во что? В ножички? – В пристенок. Приходько поморщился. Намек он понял, но не оценил. Рома Сахаров по прозвищу Цукер – это новый чистильщик обуви в палатке по дороге на станцию. Днем трудился на совесть, ловко наводил блеск на ботинки и туфли и чинил, как заправский сапожник. По вечерам и на выходных ошивался в парке наряду со всеми страждущими культуры. Однако если другим хватало танцев и кино, то Цукеру таких развлечений было мало, и он играл. Причем мастерски и во что угодно, от шахмат до футбола. Сражались в волейбол стенка на стенку или цех на цех гоняли в футбол – Цукера разыгрывали по жребию. Санька сам видел, как этот взрослый парень стучал с мальками в «чижа» – вот как раз им он поддавался безбожно – и бегал, играя в казаки-разбойники. Устраивали одновременную шахматную игру в парке – неизменно выходил в финал, даже на фоне признанных взрослых разрядников выглядел достойно. В клубе установили два бильярдных стола – выяснилось, что и в этой игре Рома равных не имеет. Втихую замазывали и на деньги – только без лишних глаз, чтобы не дразнить комсомольский патруль, который теперь прямо око недремлющее. Тогда молодежь, пристраиваясь в укромном месте, резалась в карты – правда, лишь по маленькой и с оглядкой. Нервишки пощекотать, в таких условиях по-крупному не сыграешь. Карты – вещь такая, что спрятать трудно. Пристенок – иное дело, зажучить непросто: мало ли что за монетка на ничьей земле валяется и кто ее бросил. Про Ромины таланты и в этой игре рассказывали чудеса, но Санька, который с детства умел играть в пристенок, и очень даже хорошо, не особо верил. Сам он предпочитал свои умения скрывать из стратегических соображений: всегда приятно понимать, что за пазухой есть козырь-другой. Потому и без намеков Витьки постоянно возникали крамольные мысли: явиться на игру, попускать пузыри, сказаться лохом да и ободрать этого чертяку. Теплился этот соблазн в душе Саньки, согревал, но он одергивал себя. Несерьезно. Ненадежный это доход, да и нечестно. А если к тому же узнают – нотаций не оберешься, а то и по сусалам схлопочешь. Но как же корм? Зерно? Бобовые, будь они неладны! – На самом деле я не про игру, – сказал Витька, прочитав страдальческие Санькины мысли. – Я знаю, что он шабашит. – В смысле? – Так я про то и толкую. Он не только в палатке промышляет, но и калымит на стороне. Разговорились как-то за жизнь, он и спросил, нет ли еще пацана, чтобы был честный, крепкий и неболтливый. Пошли, а? – Лавку треба подломить? Иль на стреме постоять? – хмуро спросил Санька. – Кто о чем, а вшивый о бане, – огрызнулся Витька. – Сам пойди и спроси, если моему слову не веришь. Чего со мной, дураком, говорить? Санька колебался. Конечно, не о воровстве речь, Витька завязал наглухо. Подзаработать, стало быть… Заманчиво. Только ведь надо знать – где и с кем сговариваться. Ведь шабашников со стороны нанимать не каждый решается, а те, что уже работают, к себе не всех пускают – и своя опаска имеется, и делиться неохота, и работы не всегда на всех хватает. Нарвешься на у́рок или пьяниц – те и прибить могут. Но если Цукер имеет блат и Витьке предлагает подкалымить, сам приглашает – это другое дело. Маслов не тот человек, чтобы абы с кем водиться. Абы с кем. Вот именно. Был еще один факт, который настраивал Приходько против Цукера: с ним водил дружбу Анчутка – и ручкались при встрече, и о чем-то перетирали нос к носу. Сам Санька с Яшкой более не знался, и после достопамятной потасовки на школьном дворе тип этот забыл к ним дорогу, хотя Санька все-таки подозревал: где-то мутят они со Светкой. С сестрицей он пытался потолковать, и не раз – настораживали ее безропотность и показная покорность. Не к добру это. Витька напомнил о себе: – Чего набычился? Мыслишь, аж мозг скрипит? Я тебе еще раз предлагаю как другу – пошли бригадой, поработаем. Говорил с Цукером, он сказал: халтуры всегда много, рук не хватает, а у него на железке свои люди. – Сам-то пробовал уже? – И не раз. – Хоть бы что сказал! – возмутился было Санька. – Я и говорю, битый час толкую тебе, – заметил Витька. – Я ж не ты, и сам не жрамши сидеть не стану, и маме не дам. Была бы какая скотина у меня – и та бы не голодала. – Но-но. Голодал ты больно, много знаешь. – Голодал, как все, не в том дело. – А в чем? – В том, что ты со своими принципами мало что выиграешь. – Ну а вляпаемся, Витька? – спросил Санька. – Забыл? Маслов поежился, но уверенно возразил: – Ничего я не забыл. Потому и все проверил заранее на себе и теперь тебе как другу спокойно говорю: дело чисто. – Ты ж его не знаешь. – Я и тебя раньше не знал. А этот – надежный, не бродяга. В библиотеку, кстати, ходит. – Не гони. – Ольгу спроси, коль мне не веришь. – Так небось затем и ходит, клинья к ней подбивает, – буркнул Санька. – С Колькой-то поподбиваешь, пожалуй. Нет, дело-то было, разбежался – да ему быстро разъяснили, что к чему. Теперь они с Ольгой дружат, о книгах толкуют, о поэзии всяческой, о прочем неясном. Санька насторожился: а не от того ли Светка зачастила в библиотеку? Причем не берет книжки на дом, как нормальные люди, а сидит там читает. Уж не в этом ли соль, не новая ли симпатия? Ох, нелегкое это дело – присматривать за сестрами… От этой мысли бедный Приходько взбеленился: «Да ну и хрен с ней! Что я ей – сторож? Запирай ее не запирай, все равно свалит. Пусть хоть с кем мутит, лишь бы не с Яшкой». – Если он такой весь из себя положительный, чего ж играет? – упрямился Приходько. – Каждый трудящийся имеет право на отдых. Ты с голубями возишься, он играет. – Витька решительно поднялся: – В общем, я предложил, а ты как хочешь. Да – да, нет – нет. Жди, когда мамка еще мешок сухарей пришлет, якобы порченых. Санька без звука проглотил укор. Бесспорно было лишь одно: очень нужны деньги. Голубям корм, тетке на хозяйство, мало ли. «Ну чем плохо, если просто… пойти, разве, поговорить? Просто так прийти. А вдруг шанс, вдруг это то самое «лучшее», на что советовал надеяться голубятник? Маслов вон подтверждает – нормальный парень, дело иметь можно». Голуби, милые, любимые, самые дорогие после тетки и сеструхи, смотрели умными глазами, розовым обведенными, и точно успокаивали: трын-трава, хозяин, что раньше времени помирать? Сложится что-то, мы же птички божии, прокормишь нас. Только бы чистоту соблюсти, белоснежность и крылышек наших, и души твоей. – Дуры вы, дуры, – проворчал Санька, шмыгая носом и отворачиваясь, понимая, что вот-вот расплачется от тоски и бессилия, – ничего вы не понимаете. Умный Витька молчал, отведя глаза, не желая смотреть на друга. Не стоит мешать Саньке, есть минуты такие, когда все самому надо решить. Все – и никто ж не поможет решение-то принять. Витька только и сделал, что сдавил легонько плечо друга, мол, тут я, даже не сомневайся – когда понадоблюсь. Оставил мешок с сухарями и ушел. Санька остался мучиться. 2 Приехала из Киева Анька Мохова, по-прежнему черно– и востроглазая и уже не беспутная. Румяная, пополневшая на украинских хлебах, плывет лебедью, высоко неся красивую голову, и как будто Царица Тамара успела-таки передать ей это вот непонятное, что вызывает поклонение. А может, все проще: теперь она мама, а важнее этого человека никого нет на свете – поневоле собой возгордишься. По приезде она тотчас отправилась к Пожарским. Встретились, обнялись, Аня передала для Оли коробку конфет: – Киевские. Ну что, Коля, теперь картошечку-то не чистишь? И пирогов некому вам сготовить… – Не надо, Аня, – попросил он, – и так тошно. Выяснил, как дела у Моховых – оказалось, все путем. Муж Егор работает на каком-то производстве, заместитель начальника цеха. Моховская тетка Лия присматривает и за внученькой, и за племянником. Аньку выписали наследство принимать. – Оказывается, Тамара меня как родную указала. Когда нотариус опись делал, всплыло кой-чего. Аня замялась, но, взяв себя в руки, решилась: – Колька, мне поговорить с тобой надо насчет того, когда ты тетеньку нашел. – Чего со мной, не с ментами? – И с ними в свое время. К ним у меня разговор особый.