Дом, в котором жил Филипп Леонидович, оказался огромен. Через пять минут я перестала в нем ориентироваться. Коридоры, лестницы, зал с расписным потолком и золоченой лепниной, напольные вазы, библиотека, ряд дверей из красного дерева, окна‑витрины, галерея с картинами… Мне показалось или на табличках под полотнами мелькали фамилии Репина, Айвазовского, Рокотова и других великих русских художников? А одна из статуй, скромно стоявшая в нише, до боли напоминала скульптуру Родена. Любая дорога имеет обыкновение заканчиваться, мы в конце концов забрели в менее шикарную часть здания. Шелковые персидские ковры на полах сменили скромные паласы, двери стали уже, исчезли многочисленные безделушки. – Сюда, – обрадованно воскликнул наш провожатый и распахнул последнюю дверь в коридоре. Свет в помещении зажегся автоматически. – О‑о‑о! – выдохнули Марфа и Катя. – Шмотки, – простонала через мгновение Ермолова. – Вещички, – молитвенно промолвила Франк, – сумочки! – Обувь! – зашлась в экстазе Марфа. – Вау! Жилетики! – Пальтишки! – подпрыгнула Екатерина. – Берите, что хотите, – царственно разрешил Михаил Степанович, – выбирайте, не стесняясь. Актрисы ринулись к стойкам, плотно увешанным вешалками. – Платья новые, – закричала Марфа, – с неоторванными ярлыками! – Сапоги никогда не надеванные, – вторила ей Франк, – а сколько можно взять? – Хоть все, – пожал плечами дядя Миша, – нам их девать некуда. – Не верю, – прошептала Франк, – это сон! Сейчас проснусь, а ничего нет! – Все надо померить! – засуетилась Марфа. – Так, мне мешает сумочка! Ермолова приподняла пышный волан, драпирующий ее узкие бедра. Я увидела, что он прикрывает клатч. Марфа сделала быстрое движение, сумочка оказалась у нее в руках. – Оригинальное решение, – вырвалось у меня. Актриса снисходительно улыбнулась. – Модельер Мартин Серджелло – мастер на хитрые штучки. Клатч – необходимая деталь вечернего туалета, но неудобная. На плечо его не повесить, приходится держать в руке. Ни поесть, ни попить, ни потанцевать от души не удастся. Оставлять сумочку на столе не советую, мигом сопрут. – В доме у Филиппа Леонидовича собираются лишь богатые, успешные и знаменитые, – возразила я. – И среди них есть ворюги, – сердито отбрила Марфа. – Клатч – это огромная проблема на тусовке, Серджелло ее удачно решил, под воланом, на боку, пришит крючочек, на сумке петелька. Перед прессой позируешь с аксессуаром, хоп, прячешь его, и лапки свободны. Марфа положила клатч на комод, там уже лежала маленькая сумочка Кати, девушка затерялась в чаще вешалок. – Вот почему звенел металлоискатель! – покачал головой Михаил Степанович. – Чего же вы сумку‑то охране не показали? – А, забыла, – легкомысленно отмахнулась Марфа и бросилась к стойкам с вешалками. Я поверила Марфе. Ермолова никогда бы не сообщила прилюдно о вшитых золотых нитях, вспомни она про клатч. О пластической операции актриса рассказала потому, что очень хотела дорваться до шмоток. Поняла, что охрана ее не пропустит, и разоткровенничалась. Стала бы она объявлять про пресловутую «проволоку», если бы сообразила, что металлоискатель реагирует на спрятанную сумочку? Да никогда! Сняла бы ее, и все! Я один раз потеряла загранпаспорт, собрала документы на новый, а потом раздался звонок из посольства Германии, клерк сказал: «Фрау Тараканова, ваша виза готова», и я вспомнила, куда отдала «потерянный» документ. У меня в кармане занервничал мобильный, я достала телефон и услышала голос Шумакова: – Ну как? – Гениальная идея отвести их в «филиал ЦУМа», – ответила я. – Можно расслабиться, Марфа с Катериной здесь проведут неделю и не заметят, как дни сменяются ночами! Слышишь вопли? – Костюмчик с плиссированной юбочкой! – взвизгнула Марфа. – К нему нужна блузка, розовая. О, вот же она! – Вельветовая юбка цвета палой листвы! – задыхалась от восторга Катя. – Умираю! – Оставь баб под наблюдением Михаила Степановича и рули в кабинет Филиппа Леонидовича, – сказал Юра. – Иес, босс, – отчеканила я и подошла к дяде Мише, который сел на диванчик, приткнувшийся в небольшой нише. Любопытство победило воспитание, я спросила: – Откуда здесь прорва вещей с неснятыми бирками? Дядя Миша потер глаза. – Алла Константиновна э… забыл… название смешное… типа алкоголик по шмотью. – Шопоголик? – предположила я. – Точно, – улыбнулся старший Корсаков, – дети выросли, заботиться о них теперь не надо. Хозяйство она тоже не ведет, всем экономка рулит, Джорджина. – Американка? – удивилась я. – Англичанка, – поправил меня дядя Миша, – ее из Лондона привезли. По‑русски не говорит, разве что «здравствуйте», «спасибо», «пожалуйста». – Как же ее горничные понимают? – удивилась я. – Они тайки, тоже нашему языку не обучены, – вздохнул Михаил Степанович, – повар, Жан‑Поль, француз, шоферы – немцы. Из наших только охрана да мы с Фаиной. – Наверное, трудно работать в доме, где большая часть персонала не владеет русским, – участливо сказала я, – поговорить не с кем. – Водители в особняк не входят, они при гараже живут, – пояснил дядя Миша, – горничных не видно. Как‑то они умеют себя так ловко вести! Только подумаешь, что девчонка нужна, она уже рядом стоит, улыбается. И фрр! Улетела, на глазах не маячит. Повар готовит здорово, но я его один раз в году вижу, тридцать первого декабря. У Верещагиных обычай, под праздник они челядь собирают, даже дворника зовут, и каждый подарок из рук Филиппа Леонидовича получает. Очень приятно. Презенты дорогие, каждому по желанию. Верещагин заранее узнает, кто чего хочет, в разумных рамках, конечно, и покупает. – Алла Константиновна не работает, ходит по бутикам и скупает вещи? – предположила я. Дядя Миша кивнул. – Ей все равно, лишь бы взять. Размер, цвет, как сидит, ее не волнует. Во второй гардеробной складывают то, что совсем хозяйке не подходит. Да она и не интересуется судьбой тряпок. Свалит пакеты у входа и идет ванну принимать. Вторая ее страсть – разная косметика. Кремы, маски, лосьоны, гели. Есть третья гардеробная, там одних духов пять стеллажей, коробки в целлофан запечатаны. Я Марфе с Катей пока ничего про тот чулан не сказал. Вот если им тут надоест, тогда отведу туда. – Они здесь на месяц поселятся, – пробормотала я. – А и пусть, – засмеялся Михаил Степанович, – авось увезут большинство тряпок. – Почему Алла Константиновна не раздает вещи бедным? – недоумевала я. Дядя Миша исподлобья взглянул на меня. – Зачем бомжам дорогое? – А дочери? – не утихала я. – Они сюда не заглядывают? – У тех свое добро, – хмыкнул собеседник, – они с матерью во вкусах не совпадают. – Есть прислуга, – напомнила я. Старший Корсаков цокнул языком. – Ты соображаешь? Разве можно поломойке и хозяйке в одинаковом ходить? Домработнице не по рангу платья из Парижа, Лондона и Нью‑Йорка, это не положено. – Так хозяйка не в Москве отоваривается! – только сейчас догадалась я. – Исключительно за границей, – поддакнул Михаил Степанович, – Алле Константиновне там веселей, и дорога развлекает. – Более десяти часов полета в тесном кресле никак нельзя назвать приятным приключением, – возразила я. Дядя Миша почесал шею. – Вилка, у Верещагиных свой самолет. Подруг у Аллы нет. Если актрисы барахло унесут, она и не заметит, забыла давно, что приобрела. Ступай, куда звали. – Как добраться до кабинета Филиппа Леонидовича? – спросила я. – Иди вперед, до картинной галереи, далее налево и упрешься в дверь, – объяснил он. Под радостные возгласы Марфы и Кати я вышла в коридор и порысила по бежевому ковру, который сменил бордовый и из шерстяного трансформировался в шелковый. Я шла вдоль стены, украшенной хрустальными бра, и в конце концов очутилась в оранжерее, заставленной кадками с пальмами. Стало понятно: я заблудилась. Ну и как тут найти живого человека, который укажет мне правильный путь? – Хэлло, мэм, – раздался сбоку тихий мелодичный голос. Я вздрогнула, повернула голову и увидела смуглую, кареглазую, черноволосую девушку в темно‑синем платье. Михаил Степанович ничуть не преувеличил способности таек возникать в нужный момент. Горничная бойко застрекотала на иностранном языке непонятные слова. – Ich spreche deutsch[2] , – сказала я, – …э… ай донт спик инглиш. Альмани!