«Сука». – Есть кое-что, чего вы не предусмотрели, – медленно сказал он. – А если я сейчас возьму да сдохну прямо тут от сердечного приступа? Как будете прятать тело? Вы не представляете, сколько возни с трупом. Даже с таким древним, как мой. Ирма покачала головой. – Михаил Степанович, вы как ребенок, ей-богу. Зачем мне прятать ваш труп? Я сниму с вас наручники, вызову врачей и полицию. Расскажу им, что вы пришли ко мне два часа назад. – А где я был до этого? – Понятия не имею, – удивленно отозвалась Ирма. – Скитались. Может, забыли где живете. Я бы не удивилась! Вы заговаривались, производили удручающее впечатление. – Откуда я узнал ваш адрес? – резко спросил Гройс. – Я сама вам его назвала, когда приезжала обсудить мое предложение. – Значит, я заговаривался? – И тряслись. Я не могла отпустить вас в таком состоянии одного! Поймите, мы все беспокоимся за стариков. Они плохо приспособлены к нашей жестокой действительности… Уголки ее губ скорбно опустились. Лицо приобрело выражение сострадания, в глазах мелькнули слезы. – Сколько времени я провел без сознания и что вы мне вкололи? – спросил Гройс, чтобы заполнить растерянную паузу. Не выдать, до какой степени его ошеломила – нет, не столько ее предусмотрительность, сколько своя неспособность предугадать ее действия. Он пытался сконцентрироваться, но стоило ему вспомнить ее пренебрежительное «вы старый», и мысли путались. – Меньше суток. Не беспокойтесь, ничего дурного с вами не случилось. И вашему здоровью угрозы тоже нет. Вы в состоянии диктовать. Она закрыла его в этой комнате-коробочке, как жука, и ждет, что он будет жужжать и разгонять крылышками застоявшийся воздух, в котором больше не витают идеи. Гройса охватила такая ярость, что перед глазами замельтешили черные точки. Тише, тише… Так и в самом деле недолго до инфаркта! Он вдруг ужасно испугался. Она даже скорую к нему не вызовет, случись что. Позвонит им, когда он уже умрет, и выдаст свою поганую байку о спятившем пенсионере, прибившемся к ней как бездомная дворняга. Перед Гройсом открылась бездна, из которой на него оценивающе глянула смерть. Ты идешь, старик? Гройс отшатнулся. – Тащите компьютер, или диктофон, или что там у вас, – хрипло сказал он. Несколько секунд Ирма пристально смотрела на него. – Вы еще не готовы. – Готов. – Я думала, раньше вечера не приступим. – Незачем тянуть. – Раньше сядем, раньше выйдем, так? – она весело подмигнула. Гройс выдавил из себя улыбку. – Я очень рада, что вы так быстро приняли решение. Нет, поймите правильно, я не сомневалась в вашем здравомыслии… Но все-таки способ, которым я… Она заметила в его глазах насмешку и резко оборвала свою болтовню. – Давайте работать. Рука ее скользнула в карман, и из недр синей юбки был извлечен сначала блокнот, затем тюбик помады. Она что, собирается красить при нем губы? Но вместо яркого стика из тюбика выполз бледно-розовый столбик, которым Ирма провела по губам. Сразу разъяснился и источник запаха химической земляники – пахла помада, резко и отталкивающе. – У меня пересыхают губы, – пояснила Ирма, поймав его внимательный взгляд. – Приходится постоянно смягчать. – Она открыла блокнот. – Что ж, я готова… – Много лет назад я оказался в тюрьме, – медленно начал Гройс. – Вины на мне не было. Я загремел по доносу. Ну, знаете, в те времена с этим было просто. А доносчиком был мой друг. Быстрый сочувственный взгляд. – Серьезно? – Да. Ему нравилась моя девушка. И еще я тогда устроился радистом на «Атамана Разина», хлебное место. Мы в Японию ходили, торчали в порту по две недели. Надо было совсем дураком быть, чтобы на этом хоть чуть-чуть не подняться. – Гройс выразительно потер большой палец об указательный. – А мой дружок как раз мечтал о том, чтобы его туда взяли. Вот он и состряпал писульку. Короче, возвращаюсь на родину, а меня прямо с трапа снимают – и в воронок. Я такой: что за ерунда? Никто мне, конечно, ничего не объясняет. Пару раз сунули в рыло, я и заткнулся. – Какой это был год? – спросила Ирма. Она стремительно строчила в блокноте. – Не помню. Но репрессивная машина нашего государства работала на всю катушку. Суд, конечно, состоялся – чистая формальность. У судьи на роже все было написано. Эта падла, ухмыляясь, шмякнула мне пожизненное, и засим я отправился в камеру. – На зону? – В тюрьму особого режима. Представляете, в каких условиях там живут заключенные? Каменный мешок в подвале. Ни окон, ни сокамерников. Даже крысы не приходят. Я думал, свихнусь. – Гройс покачал головой. – Но через несколько лет услышал, как… – Несколько лет? – изумленно перебила она. – Ну да. Чему вы удивляетесь? Я там провел немало времени! В общем, я услышал стук. Ночью. Хотел заорать, да удержался, слава богу. Гляжу – из-под койки вылезает перепачканная фигура. Я, извините, едва не обмочился. Ручка бешено выплясывала на листе, оставляя за собой вязь закорючек. – Короче: оказалось, что это не дух, а такой же заключенный. Бывший священник. Кто-то из прихожан капнул, что он хулит власть, и его, естественно, тут же закрыли. Случилось это за десять лет до того, как я попал в тюрьму. И он десять лет рыл подкоп. Головастый был мужик, и руки золотые. Мы с ним через этот ход пробрались в его камеру. Когда он мне инструменты свои показывал, я аж дара речи лишился. Ну, Кулибин, натурально! Но кое-что не рассчитал. Думал вылезти за пределы тюрьмы, а оказался в моей камере. В общем, мы сдружились. Когда вертухай сваливал, он ко мне приходил. Образованный был, начитанный. Мы с ним латынь изучали. Древнегреческий… – Вы говорите на латыни? – Читаю. Со словарем. Пер аспера ад астра, знаете… – Неужели вас ни разу не застали? – Мы были очень осторожны. Учитывали расписание обхода надзирателей. Однажды придумали с Фаридом – так звали священника – новый план побега. Но для этого нужно было подписаться на мокруху. А пока я раздумывал, Фарид внезапно заболел. С ним случился приступ. – Какой? – Эпилептический, – отозвался Гройс. – А после паралич. Он уговаривал меня бежать одного, но я решил остаться с ним до конца. Когда Фарид понял, что я его не брошу, он мне кое-что рассказал. Много лет назад ему исповедался бандит… Награбили они со своими корешами столько, что на десять жизней хватило бы. Ювелирный взяли. Но менты за ними шли по пятам, и бандит зарыл коробку с камешками в одном секретном месте. Его подстрелили. И перед смертью он рассказал Фариду, как ту коробочку отыскать. А Фарид передал мне. Когда он умер… – …вы вынули его тело из савана, переложили на свою постель, а сами забрались в мешок и притворились мертвым? – Вы дьявольски догадливы! Ирма встала и захлопнула блокнот. Губы сжались в тонкую линию. – Байками меня потчуете, Михаил Степанович? – Хорошего человека и угостить не грех, – усмехнулся Гройс. – Графа Монте-Кристо из вас не вышло! – Как и из Оси Бэ, которого вы зачем-то из меня упорно лепите, – отозвался старик. Он лег и закинул руку за голову, очень довольный собой. Долго же она слушала его историю, прежде чем сообразила, что ее дурачат. – Курить хочу. Тащите сюда мою трубку. – У меня не курят! – резко отозвалась Ирма. – Нет трубки – нет мультиков. Знаете такой анекдот? Она постояла, возвышаясь над ним, и лицо у нее было как у завуча, которому отпетый двоечник начал срывать открытый урок – пугающее сочетание профессионально скрытого бешенства и уверенности, что спустя короткое время гаденыш получит свое. Но старик ухмылялся. Ему удалось немного отомстить ей за всю ту поганую болтовню, которой она его кормила. Ирма вышла и мягко прикрыла за собой дверь. Первый час Гройс лежал неподвижно. На второй начал греметь цепочкой. Он подергивал ее, болтал рукой влево-вправо и наслаждался дребезжанием. Ирма застала его мурлыкающим «Катюшу». – Хотите привлечь чье-нибудь внимание или вывести меня из себя? – А можно и то, и другое? – оживился Гройс. Она сухо улыбнулась. – Насчет внимания я вам уже объясняла. Можете даже кричать, если пожелаете. Попробуете? – Аа-а-а! – повысил голос старик. – Знаете, нет, что-то не хочется. Берегу горло. – Разумно. Оно вам еще пригодится для диктовки. – Да не буду я вам ничего рассказывать! – старик рассмеялся. – Неужели вы еще не поняли? – Это вы не поняли, Михаил Степанович.