Но вместо того, чтобы нанести удар, Гройс продолжал молча глотать теплую жидкость. «У нее может не быть с собой ключа от наручников», – прикидывал он. Но главное, не было уверенности, что хватит сил одолеть эту бабу. Черт знает, какую гадость ему вкололи: во внезапный обморок без химических веществ он не верил. – Я буянил? – спросил он с добродушной улыбкой и подергал левой рукой. Цепочка зазвенела. – Доешьте, – суховато посоветовала женщина. Что ж, на провокации не поддается. Ладно. Будем пока играть по твоим правилам. Короткий период, когда Гройс был полностью дезориентирован, прошел, и теперь он вытягивал информацию из всего, что видел и слышал. Первое и самое главное: звуки. Их почти нет, вернее, нет привычного сопровождения его жизни: неумолчного гула московских трасс. В приоткрытую форточку доносились птичьи трели, шумела листва – и только. Дом. Частный. На отшибе или в очень тихом месте, судя по тому, что он глотает свой бульон уже десять минут и за это время не услышал ничего даже отдаленно похожего на голоса или мотор автомобиля. Второе – комната. Светелка, в которой всей обстановки – лишь его кровать и стул. Даже ковра на полу нет. Два окна, завешенных скучными бежевыми шторами, довольно плотными, хоть и пропускающими дневной свет. Под потолком качается лампа в молочно-белом коконе абажура. Дверь плотно закрыта. Она забрала у него пиалу с остатками бульона, поднялась и прежде чем уйти, ногой отодвинула стул на середину комнаты. Так, чтобы он не мог дотянуться. – Теперь давайте побеседуем. – Вернувшись, Ирма села не на кровать, а на стул, в некотором отдалении от него. – Вы меня вспомнили? – В общих чертах, – соврал Гройс. – Вы приходили ко мне два?.. три дня назад? – Четыре, – она любезно улыбнулась. – Помните, о чем я вас просила? Настала очередь Гройса улыбаться: – Вы не просили. Вы предложили сделку. – И вы отказались. Ладони ее лежали на коленях – длинные пальцы, скромный бежевый лак на овальных ногтях. Спокойное достоинство во всем облике. Лишь помада, на взгляд Гройса, была ярковата – неожиданное пятно фуксии на бледном лице. Из украшений только брошь на платье: светло-желтые листья и ягоды из янтаря. – Я не торгую своей биографией. Женщина понимающе кивнула и сложила губы в сочувственную полуулыбку. – Боюсь, теперь у вас нет выбора. – Почему? – Условия поменялись, Михаил Степанович. Вы сами не замечаете? Она с еле уловимой издевкой обвела рукой комнату. Гройс начал что-то понимать. – Хотите сказать, вы приволокли меня сюда, чтобы я рассказывал вам подробности своей трудной судьбы? В самом деле? Он захохотал и смеялся, пока в горле не запершило. Ирма терпеливо ждала, и, когда стало тихо, сказала: – Взаимная откровенность – залог успеха нашего сотрудничества… – Давайте-ка без лозунгов, – оборвал старик. Он начал злиться. При первой встрече она показалась ему странной, как бывают странны очень целеустремленные люди, но никак не глупой. Теперь он внес поправку в свое первое впечатление. Дура. Законченная. Из тех легко стервенеющих баб, которые без угрызений совести переедут машиной соседскую шавку, если та вздумает гадить им на газон. Сколько времени он провел без сознания? В комнате часов не было. Его собственные наручные часы, очевидно, находились там же, где его костюм. Интересно, Ирма сама переодевала его? Или у нее был помощник? Не так-то просто ворочать безвольное тело. Морщилась она, когда снимала с него носки? На несколько секунд Гройс пожалел о своей чистоплотности. Представив, как со стуком падает на пол ботинок и в нос Ирме шибает удушливая вонь, он даже развеселился. Баба-то чистюля. Из тех, у кого в сортире миллион освежителей воздуха, но она все равно каждый раз в хозяйственном покупает новый и никак не может остановиться. Какой сегодня день? Гройс дотронулся подбородка и вздрогнул: пальцы кольнула короткая щетина. Выходя из дома во вторник, он был чисто выбрит – получается, сегодня уже среда. Сутки. Он лежит здесь сутки. – Вернемся к откровенности, – ровным голосом произнесла Ирма, ничем не выдавая своего раздражения. – Возможно, вы забыли то, что я вам рассказывала о себе. Давайте напомню. Пятнадцать лет я пишу детективные романы. Две книги в год. Сорок тысяч твердого тиража стабильно расходятся в первый же месяц продаж. Вы понимаете, что это значит? Гройс хмуро мотнул головой. – Что я очень хороша. – В ее голосе не звучало ни грамма хвастовства или даже удовлетворения. Она лишь констатировала факт. – Не лучшая, нет. Любители детективов назвали бы вам как минимум три фамилии из тех, с кем мне приходится соперничать. И все трое продают больше. Но до последнего времени я крепко стояла на ногах. Гройс непроизвольно перевел взгляд на ее ноги. Из-под подола выглядывали разношенные коричневые туфли на плоской подошве. Любопытно, она надела туфли ради него или всегда ходит в них? Чем дольше он смотрел на нее, тем больше склонялся к мысли, что это ее повседневная домашняя обувь. – Вы мне все это уже рассказывали. Трагическую повесть о том, что у вас закончились сюжеты. – Послушаете еще раз, – невозмутимо парировала она. – Так что, Михаил Степанович, вы правы. У меня действительно больше нет идей для новых книг. А вы – ходячий кладезь историй. Вам семьдесят четыре года, у вас за спиной полвека мошенничества… – Не знаю, кто ввел вас в заблуждение… – скучным голосом начал старик. Она махнула рукой: – Перестаньте! Все, что мне от вас нужно – это десяток-другой криминальных случаев из вашей жизни. Гройс насмешливо улыбнулся. – Я сделаю из них приключения, – заверила она. – Но мне нужны детали. Подробности. В таких вещах крайне важна достоверность! Я все продумала! – Ирма подалась вперед, глаза ее заблестели. – У меня будет сквозной герой – мошенник и пройдоха. Кто-то вроде Остапа Бендера нашего времени. Пусть он кочует из романа в роман. Обрастает друзьями. Ввязывается в авантюры. А в финале раскается и уйдет на покой. Может быть, даже станет помогать полиции. Расскажите мне о нем, Михаил Степанович, и выйдете отсюда через две недели. – А если не расскажу? – Расскажете. – В ее голосе звучала поразившая его убежденность. – Вы умный человек. – Что это значит, по-вашему? – Что вы способны правильно расставить приоритеты. Старик хмыкнул. – И какие же у меня приоритеты? – Вам нравится жизнь, – просто сказала Ирма. – Вы любите вкусно поесть, выпить хорошего вина. Теплым вечером вы садитесь на балкон, глазеете на девушек, нюхаете сирень… Наверняка раз в неделю играете в покер с друзьями. Пересматриваете старые фильмы. У вас отличная жизнь, Михаил Степанович! – Вы забыли упомянуть проституток, – усмехнулся он. – Таких, знаете, сисястых и с жирными задницами. Люблю дебелых! Заказываю их пару раз в неделю. Хорошо идут к сирени и покеру. На ее лице промелькнула гримаса отвращения, такая мимолетная, что если б Гройс не ловил ее, как бабочку, в сачок своего внимания, он бы ничего не заметил. «Что, голуба, сбил я тебя с мысли?» Но она быстро взяла себя в руки. – Вы захотите как можно скорее вернуться к вашим удовольствиям, Михаил Степанович. К сирени, балкону… и девицам. Это случится буквально через пару недель. Вряд ли у нас уйдет больше на то, чтобы записать вашу биографию. Мне не нужна вся ваша жизнь. Только избранные моменты. – Слушайте, вы не в себе, – устало сказал Гройс. – Сначала вы предложили мне денег, но это не сработало. Тогда вы меня похитили. Ирма, вы соображаете, или на истощенной творческой почве у вас никакие здравые мысли не растут? Допустим, я согласился на ваши условия. Вы собираетесь потом меня убить? – Зачем? – А! Значит, отпустите меня, и я мирно побреду домой, да? Голуба моя, я направлюсь прямиком в полицию и расскажу им, где провел последние две недели. И кстати, сирень уже к тому времени отцветет. Ирма улыбнулась. Если упоминанием о шлюхах Гройс надеялся выбить ее из колеи, то теперь настала его очередь чувствовать себя неуверенно. Отвратительная это была улыбка. Покровительственная и жалостливая. – Михаил Степанович, вы старый. – Что? Он так растерялся, что даже не почувствовал обиды, хотя упоминание о возрасте его всегда задевало. – Вы старик. А старикам никто не верит. Вы сможете предъявить хоть одно доказательство? – Но… Как же… – Я скажу, что ноги вашей не было в моем доме. Что вы просто спятивший дедок. В нашей культуре, Михаил Степанович, если вам больше шестидесяти, ваши слова по умолчанию имеют меньший вес, чем слова сорокалетнего. Старческие болезни! Деменция, бред, ипохондрии, мании… Галлюцинации! Я расскажу, как обращалась к вам за помощью, но вы выставили меня из своей квартиры и выглядели крайне возбужденным. После этого я вас больше не видела. Ирма нахмурилась и очень естественно произнесла, обращаясь к незримому собеседнику возле окна: – Простите, что? Он утверждает, что я держала его у себя, потому что мне требовалось описание его афер? Она расхохоталась. Затем, вмиг став серьезной, перевела взгляд на Гройса: – Убедительно?