Дама недовольно поджала губы и снова бросила взгляд на юношу. — За что здесь пять монет? Он же сдохнет под нашим солнцем за неделю! Я вам милостыню можно сказать подаю, покупая его! Две монеты, и не серебряником больше! — Госпожа, — развел руками и криво улыбнулся этот хмурый и грубый человек, произнесенное «госпожа» так не шло к его облику, что могло показаться почти комичным, если бы хоть кому-нибудь из присутствующих было до смеха. — Это отличный крепкий малый! Вы бы видели, как он сражался, когда мы его брали! — Хм… так у него еще и дурной нрав, — сказала женщина, слегка отворачиваясь и делая вид, что собирается уйти. Работорговец ловко обогнул ее: — Ладно, только ради такой прекрасной госпожи — четыре монеты, и в подарок отдам вот этого! — и он кивнул в сторону привязанного слева от Ригзури. «Все равно с него никакого проку. Явно же, что беглый раб», — буркнул себе под нос продавец. — Ладно, три, — хмуро ответила женщина. — Три монеты за двух таких крепких рабов! Да они вам все поле только вдвоем перепашут! — Врет и не стесняется, — усмехнулась она из-под полей шляпы. — Еще пять серебряников добавляю, но это, — она холодно посмотрела на продавца живого товара, — моя последняя цена. Работорговец кивнул, забрал деньги и приказал отвязывать. Женщина подала знак высокому смуглому мужчине в холстяных одеждах, который следовал за ней на почтительном расстоянии. Тот приблизился к рабам и забрал веревку. Ригзури оглядел сопровождающего: мужчина был крепок и чуть не на голову выше юноши, потому среди местных казался просто великаном. «Но нас двое, и если действовать слаженно, — подумал Ригзури, — можно вырваться и скрыться». Однако мест этих юноша не знал, и было не ясно, куда бежать. Когда они покинули площадь и пошли по широкой пыльной дороге, он слегка обернулся к своему спутнику и взглядом показал в сторону. Но тот лишь усмехнулся и покачал головой. Видимо, знал больше об этом мире, чем молодой житель лесов. Земля здесь была совсем не та, что в родных местах Ригзури. Покрытая желтовато-белой пылью дорога делала плавные изгибы и уводила их дальше за холм, огибая корчившийся по нему город. Вдоль дороги почва выглядела каменистой, но это были лишь слипшиеся комья этой странной пыльной земли. Растительность, казалось, задыхающаяся в пыли под палящим солнцем, торчала то там, то тут неаккуратными прядями и клочками. Вдалеке виднелись небольшие группы деревьев. Но все в их облике было незнакомым — ни стволами, ни формой кроны, ни высотой они не походили на те, что составляли его лес. Ригзури понурил взгляд и подумал, что ему повезло чуть больше, чем следовавшему за ним: у него хотя бы была обувь. Вскоре город остался позади. А впереди раскинулись поля. Дама, купившая рабов, куда-то пропала сразу как они покинули площадь. Ее же новое приобретение сопровождал высокий молчаливый мужчина. Он не сказал им ни слова за все время пути, просто вел их по дороге, как если бы вел коров или коз. Впрочем, первых у жителей лесов не водилось, а вторые паслись обычно независимо от людей, и Ригзури не с чем было сравнить. Вдалеке за полями показались невысокие домишки, построенные из чего пришлось: веток, соломы, обломков заборов. Далее следовали длинные каменные постройки и маленькие, на высоких ножках домики. Новых рабов провели за один из длинных домов. Там располагались загоны для домашней птицы. Встретившая их немолодая женщина в простом рабочем платье и длинном фартуке осмотрела новеньких и повернулась к сопровождающему: — Отведи их к реке помыться, а потом в общий дом. А там уже поглядим, на что они годны. — И ушла кормить птицу. Ригзури перевел взгляд на высокого мужчину, и их глаза встретились. Раньше он не видел таких темных глаз. Как будто два уголька из-под мощных дуг бровей смотрели на него, и в них на дне колыхалось мутное озеро печали. Смуглый великан отвернулся от Ригзури и потянул рабов за веревку, принуждая следовать за ним. Они обогнули хозяйственный двор и спустились к реке. Здесь растительность густела и наливалась большими красками. Появился кустарник, и трава перестала выглядеть как общипанная курица перед варкой. — Раздевайтесь и полезайте в воду! — сказал их надсмотрщик. Люди здесь очень странно говорили, хоть Ригзури и понимал местную речь, но это давалось ему с напряжением. Акцент же этого мужчины был отличен. — Что, прямо с веревкой? — усмехнулся Левый. — Веревку я отвяжу, — хмуро ответил Высокий, — но учтите, что бежать вам здесь некуда, за рекой — собаки. Они загрызут вас, — говоря это, он и сам как-то хищно улыбнулся, и Ригзури стало не по себе. Было в этой улыбке что-то… нечеловеческое. Вода в реке оказалась теплая и мутная. После холодных и кристально чистых рек и ручьев его родины, Ригзури почувствовал, будто влез в мутную жижу. Однако учитывая предшествующие купанию события, возможность помыться хотя бы так принесла облегчение его измотанному побоями, кораблем и жарой телу. — И косу свою расплети, — крикнул ему Высокий, — там небось вшей немерено. Ригзури проигнорировал слова с берега и просто нырнул с головой в воду. Когда он вынырнул, то обнаружил перед собой довольное лицо Левого. Тот интенсивно растирался водой и промывал слипшиеся волосы. — Давай! А то потом когда еще пустят! Что, брат, ты так первый раз попал? — он продолжал плескаться, как утка, — учись наслаждаться маленькими радостями. Больших у тебя в ближайшее время не предвидится. Ригзури посмотрел на другую сторону реки. Там также рос густой кустарник. Ригзури хорошо плавал и знал, как управляться с сильным течением. Река, хоть и мутная, казалась ему безопасной. — Хм… — просипел Левый, — я бы на твоем месте не делал скорых выводов из того, что видишь, — сказал он тихо, будто прочитав мысли во взгляде юноши, — я-то знаю, что такое хозяйские собаки. Живым ты от них не уйдешь. — Как мы можем знать, что они действительно там есть? — тихо ответил ему Ригзури, изображая активное мытье. — Сплавай, да спробуй! — хмыкнул Левый. — Ну, вы там! Топайте обратно, лягушки! — послышалось с берега. — Можешь звать меня Топорик! — сказал Левый, вылезая. — Кто тебя так назвал? — удивился юноша. Это прозвище, по мнению Ригзури, не слишком подходило Левому. — Кто назвал, тот назвал. А придет время, может, и узнаешь, почему. Они оделись и пошли за Высоким снова к хибарам. Среди этих строений, в глубине участка, располагалось более крупное здание, скорее напоминавшее загон. Стены его состояли из тонких узловатых, но прямых веток, неизвестного Ригзури растения. Этот длинный загон покрывала хлипкая скошенная крыша. Там и размещали рабов. Глава 3. В северных водах Это был необычный корабль. Достаточно широкий и плоскодонный, с длинным килем, изготовленный из негниющих пород дерева, а его мачты — прочны и гибки. Корабль жрецов обладал хорошей остойчивостью1 и выносливостью, ибо не бывало такого, чтобы на пути к Острову они не попадали в шторм. Римьяну разместили у грот-мачты. Похоже, что ни у кого из команды не было укрытия. Все работали и жили прямо на палубе, под сенью двух мачт. Присутствие девушки воспринималось само собой разумеющимся, и никто даже взглядом в ее сторону не вел, продолжая слаженно работать. Достаточно быстро земля отодвигалась от них, и судно уходило все дальше по свинцовым морским водам. Мужчина в плаще, купивший девушку на невольничьем рынке, приблизился к ней. Когда он присел рядом, Римьяна смогла, наконец, увидеть его лицо. Он показался ей скорее пожилым, с очень спокойным выражением лица, глубоким слегка отчужденным взглядом. Кожа его не была смугла, как у здешних жителей, да и черты отличались большей мягкостью и плавностью — тонкие губы под ровной линией усов, изгиб негустых черных бровей… Он протянул руку и дотронулся до живота девушки. От неожиданности и страха она вздрогнула, но мужчина будто не заметил этого. Спокойным и четким движением он поднял ее рубаху, оголяя живот девушки, и легким прикосновением пальцев другой руки провел по животу и замер, не отрывая пальцев от кожи. Римьяна вздрогнула еще раз, уже от боли, но когда его пальцы остановились на ее теле, она почувствовала, как боль постепенно растворяется. Он продолжал смотреть будто бы на нее, но взгляд его проходил сквозь. Потом он так же молча ушел, оставив Римьяну лежать у мачты. В животе ее тем временем происходило что-то необычное. Боль вначале растеклась шире, а потом постепенно растворилась, как кусочек льда в весеннем ручье. Девушка лежала, смотря в небо. Там на фоне голубизны вытягивалось пузырем белое полотно паруса. Его обтянутые тросом края напоминали ей охотничьи силки. Она прикрывала глаза, и качка убаюкивала ее: ствол мачты постепенно превращался в ствол большого дерева, под которым она любила играть ребенком, крики морских птиц сменялись чириканьем и шелестом леса. Девушка все глубже уходила в сон, и на лице ее стала появляться мягкая детская улыбка. Она снова дома… сейчас ее позовет брат, скажет ей, что пора идти, и они побегут через лес по знакомой тропинке к деревьям, на которых, как грибы, прилепились маленькие деревянные домишки, заберутся по одной из веревочных лестниц… там, дома… Корабль шустро нырял в проем волн и выпрыгивал на гребни. Высота их не пугала ни команду, ни капитана. Небольшое судно казалось одним из морских зверей, привыкших маневрировать в буйных водах. Несмотря на вполне ясное небо, ветра в этой части морских владений дули злобно и постоянно. Немногие решались пройти этим путем. И зачастую лишь жреческие корабли бороздили свинцовые северные воды. Все прочие суда огибали землю на запад, стараясь поначалу больше держаться относительно безопасной береговой линии, а затем поворачивали к архипелагам, лежащим в теплых южных морях. И хотя это не было гарантией отсутствия шторма, однако там он случался лишь в определенное время года, да и до какой-нибудь твердой земли расстояние было не столь велико, как если бы двигаться в северном направлении. Здесь же лежали бескрайние злые воды. И в нескольких днях пути — одинокий Остров жрецов. Корабль подошел к скалистому берегу и, руководимый умелым шкипером, нырнул в бухточку, между скальных отрогов. Там, пробираясь по узкому проходу, словно в пещере, он сбросил паруса, и из бортов его, как лапки многоножки, выросли длинные весла. Они слаженно заколыхались, приближая деревянную лодью2 к берегу. Жрецы пришвартовали корабль и начали быстро выгружать тюки и ящики на берег. Римьяну вывели последней. Всю поклажу несли сами моряки. Никто не ожидал их на пристани. Им не было выделено животных для транспортировки груза. Вереница моряков с поклажей на спинах потянулась вверх по каменистой тропе. Жрец и Римьяна, которую он сопровождал, шли последними. Здесь на острове ветра не ослабевали. Они продолжали вынимать душу из путников, как делали это на корабле. Они забирались под их плотные рубахи, прокрадываясь под крепкие ребра и, казалось, дули в самое сердце. Римьяне, прожившей всю свою такую еще не длинную жизнь в лесах, казалось, что она попала в иной мир. Здесь все было настолько отлично от знакомого ей, даже сама природа казалась враждебной, и девушка с трудом осознавала, что все произошедшее с ней в последние дни было не затянувшимся ночным кошмаром, навеянным криком совы сквозь туман сна, а реальностью. Ведь этого просто не могло быть! Всегда находившаяся под опекой брата, семьи, общины, она шла сейчас по незнакомой холодной земле в сопровождении незнакомцев. С ней обращались так, как она не стала бы обращаться даже с добычей на охоте. Охота была всегда честным делом: умением выйти и сразиться с силой или скоростью животного, причем ради пропитания. Но это… торговля людьми, ночное похищение путников из-под крова… Все это просто не могло случиться под этими небесами! Девушка подняла взгляд к небу. Там не колыхались, убаюкивая, древесные кроны. Там плыли рваные куски мутных облаков по серому небосводу. Сгущались сумерки. Впереди показалась скала и на ней каменная стена с воротами. «Быть может, под этим и могло…», — подумала девушка. Высокие ворота распахнулись и поглотили вереницу людей. Во внутреннем дворе их ждала рослая женщина в буром одеянии до земли. Она жестом направила людей. Потом обменялась взглядами со жрецом и указала девушке следовать за ней. На груди женщины был закреплен небольшой алый камень, такой же, как и у жреца, а темно-коричневые волосы аккуратно собраны. Все остальные продолжали заниматься разгрузкой во дворе. Приведший Римьяну остался стоять у ворот, наблюдая за этим процессом. Сегодня они переночуют здесь в специально отведенном помещении и на утро снова покинут остров. Девушку же, привезенную ими, ожидала иная участь. Жрица провела ее через двор, и они стали подниматься по крутой каменной лестнице в здание. Это была лишь малая часть крепости-монастыря, где Римьяне предстояло остаться. Глава 4. Путь к свободе Дни на ферме шли нескончаемой безразличной чередой, разбиваемой лишь короткими ночами забытья. Здесь никому не было дела до чувств рабов, было лишь важно — может ли он работать. И если нет, то — как это можно скорее исправить. Не привыкшего к такой жизни и подобному труду Ригзури спасала лишь его природная крепость и выносливость. Тяжело перенося жару и зной, он однако обладал хорошим здоровьем, что давало юноше преимущество перед многими, работавшими здесь уже несколько лет. Ригзури достаточно быстро понял, что люди, оказавшиеся в этом месте, были пусть и не всегда дешевым, но расходным материалом. И чтобы иметь силы и возможность сбежать, ему необходимо умело маневрировать между своим переутомлением и плеткой надсмотрщика. С того самого дня на площади Ригзури сдружился с другим купленным в этот день рабом — Топориком. Несмотря на столь же плачевное положение, тот духом не падал. Он с интересом приглядывался к «юнцу», как он про себя называл Ригзури. Парень забавлял его своей необычностью и неосведомленностью. И Топорик счел его подходящим партнером для побега. В загоне, где они спали и принимали вечернюю похлебку вместе с другими рабами, Топорик и Ригзури старались бесед не вести, однако, когда работа сводила их вместе, они могли позволить себе перекинуться несколькими фразами. — Скажи, как вышло, что у тебя так исполосована спина, — спросил однажды Ригзури у Топорика за чисткой стойл. Тот ухмыльнулся: — Я смотрю, ты долго продержался, и все же любопытство взяло верх. Не знаешь, за что дают сто плетей, да? — Сто… — Ригзури передернуло. Он уже испробовал на своей шкуре, что такое удар плетью, и с какой легкостью она превращает в мясо крепкое тело. — Как после такого выживают? — Не выживают, — хрипло сказал Топорик. — Это смертный приговор, который выносят провинившимся рабам. Рабов никогда не казнят. Это не принято. Их уморяет работа, а за сильные ослушания их забивают плетьми. В тот день разговор им продолжить не удалось. Впоследствии Топорик избегал данной темы. * * * Над трудящимися на высохшей земле людьми возвышалось золотым скипетром солнце, норовя обрушиться на их ничем не защищенные головы. Ригзури чувствовал, что долго ему не продержаться. Привыкший ко многому Топорик наблюдал напарника, надеясь, что тот дотянет до того времени, когда им удастся найти лазейку. Не слишком часто навещавшая свои владения хозяйка жаловала лошадей. В ее конюшне те жили во много раз привольнее, чем в соседнем загоне — люди. Однажды Ригзури посчастливилось на ее глазах успокоить не в меру разбушевавшегося скакуна, напугавшего грозными копытами конюхов. Обратив на это внимание, госпожа смерила нового раба пристальным холодным взглядом и велела, чтобы его перевели на конюшню. — Будешь помогать конюху, — сказал ему главный надсмотрщик, — попробуешь сбежать — пристрелят. Теперь они с Топориком виделись реже, однако работа на конюшне давалась Ригзури легче, чем на полях, к тому же здесь у него была возможность реже бывать под палящим солнцем, и это позволяло ему хоть немного оставаться собой. Только по вечерам, в общем бараке, заговорщики могли обменяться парой понимающих взглядов, в них они находили поддержку, осознавая общность в направлении мыслей другого. Разумеется, они никогда не поднимали вопрос побега в разговорах, однако оба видели эту несломленную решимость друг в друге, и между ними созрела негласная договоренность.