А потом Джо стащил его с меня. — Хватит, черт побери! — прорычал он. — Или ты не знаешь, когда надо остановиться? Я поднялся, все еще плача. С перепачканными грязью лицом и волосами. Голова не так и болела, чтобы плакать, но я не мог унять слезы. Они все смотрели на меня. На их лицах отражалось смущение, такое бывает, когда дети чувствуют, что зашли слишком далеко, и мне было ясно, что они не хотят смотреть на меня, не хотят видеть мои слезы. Поэтому они опускали головы, чтобы убедиться, на месте ли их ноги. Поглядывали на забор — не украл ли его кто. А некоторые даже повернулись к бассейну на соседнем участке: вдруг там кто-то тонет и его надо немедленно спасать. Кэрол стояла среди них и уже хотела шагнуть ко мне. Но огляделась, чтобы посмотреть, не составит ли кто ей компанию. Идти ко мне никто не хотел. Дикки Кэбл расчесывал волосы. Грязи на них я не заметил. Кэрол переминалась с ноги на ногу. Ее блузка от ветра собиралась складочками. Миссис Гранджер уже не пела. Она стояла на крыльце раскрыв рот. Подошел Джо, положил руку мне на плечо. — Слушай, Чарли, ты вроде говорил, что нам пора домой, а? Я попытался сбросить его руку, но в результате сам свалился на траву. — Отвали от меня! — прокричал я. Сиплым голосом. Скорее прорыдал, чем прокричал. На вельветовом пиджаке осталась только одна пуговица, да и та висела на нитке. Брюки были в зеленых и черных пятнах от травы и земли. Не поднимаясь, я начал собирать пуговицы, слезы все текли, лицо горело. Дикки что-то мурлыкал себе под нос, всем довольный. Похоже, размышлял, а не пройтись ли еще раз расческой по волосам. Вот уж кто не испытывал ни малейшего смущения, не ломал комедию в отличие от остальных, а потому заслуживал уважения. Правда, понял я это не тогда, а гораздо позже. Миссис Гранджер заковыляла ко мне. — Чарли… Чарли, дорогой… — Заткнись, толстая старая карга! — закричал я. Я ничего не видел. Перед глазами все поплыло. Лица словно надвинулись на меня. Руки, нет, когтистые лапы потянулись ко мне. Я не мог больше собирать пуговицы. — Старая толстая карга! И я убежал. Остановился у пустующего дома на Ивовой улице, посидел там, пока не высохли слезы. Под носом застыла сопля. Я плюнул на носовой платок, стер соплю. Высморкался. Появился бездомный кот. Я попытался погладить его. Кот ускользнул от моей руки. Я отлично понимал его. Костюм теперь годился только для мусорной свалки, но меня это особо не волновало. Не волновала меня и реакция мамы. Хотя я знал, что она наверняка позвонит матери Дикки Кэбла и очень культурно выскажет свои претензии. Но вот отец. Я прямо-таки видел, как он сидит в кресле и с каменным лицом спрашивает: А чем это все закончилось для того парня? А я в ответ лгу. Я сидел не меньше часа, думая о том, что надо выйти на автомагистраль, проголосовать, уехать из города и больше сюда не возвращаться. Но потом я потопал домой. Глава 23 У школы копы, похоже, решили провести конгресс. Синие патрульные машины, белые из полицейского отделения Льюистона, черно-белая из Брансуика, две из Оубурна. Копы, нагнавшие к школе столько транспорта, бегали взад-вперед, низко пригибаясь. Подвалила и пресса. Поставленные на капоты фотоаппараты нацелились линзами на школу. Справа и слева от школы дорогу блокировали переносными ограждениями, за которыми поставили таблички с надписью ОБЪЕЗД. Как я понял, только потому, что других, отражающих истинное положение дел (ОСТОРОЖНО! ПСИХ НА СВОБОДЕ!), у них не было. Дон Грейс и старина Том о чем-то судачили с огромным мужчиной в синей полицейской форме. Дон явно злился. Здоровяк слушал, но качал головой. Я предположил, что это капитан Френк Филбрик, начальник полиции штата. Догадывался ли он, что я могу уложить его одним выстрелом? Заговорила Кэрол Гранджер, дрожащим голосом. Лицо ее заливала краска стыда. Я рассказал эту историю не для того, чтобы пристыдить ее. — Я тогда была совсем ребенком, Чарли. — Знаю, — улыбнулся я. — Ты в тот день была очень хороша. И уж конечно, не выглядела ребенком. — А Дикки Кэбл мне еще и нравился. — Ты с ним тискалась после вечеринки? Она покраснела еще больше. — Хуже того. В восьмом классе я пошла с ним на пикник. Он казался… таким мужественным. Необузданным. На пикнике он… ты понимаешь, разошелся, и я его не останавливала, до определенного предела. Больше я с ним никуда не ходила. Даже не знаю, где он сейчас. — На Плейсервиллском кладбище, — ответил Дик Кин. Я аж вздрогнул. Словно передо мной возник призрак миссис Андервуд. Я до сих пор мог показать места, на которые пришлись удары Дикки. Известие о том, что он мертв, вызвало у меня странный, мистический ужас… и по выражению лица Кэрол я понял, что и она испытывает те же чувства. Он… разошелся, а я не останавливала его, до определенного предела. Так она сказала. О чем, собственно, могла идти речь для такой умной, нацелившейся на колледж девочки, как Кэрол? Может, он ее поцеловал? А может, даже затащил в кусты и картографировал девственную территорию ее наливающейся груди? На пикнике в восьмом классе. Господи, спаси и сохрани нас всех. Он, видите ли, был мужественным и необузданным. — Что с ним случилось? — спросил Дон Лорди. Дик не стал тянуть с ответом. — Его сбила машина. Ирония судьбы. Смеяться, конечно, тут не над чем, но случай необычный. Он получил водительское удостоверение в октябре и за рулем показал себя полным идиотом. Наверное, хотел дать понять всем, какой он крутой. Кончилось тем, что никто не хотел садиться к нему в машину. У него был «понтиак» выпуска 1966 года, который он перебрал собственными руками. Выкрасил в бутылочно-зеленый цвет, на передней дверце со стороны пассажира нарисовал туза пик. — Точно, я не раз видел этот автомобиль, — ввернул Мелвин. — Около центра развлечений «Харлоу». — Поставил четырехскоростную коробку передач «хеарст», — продолжал Дик, — четырехкамерный карбюратор, инжектор. Мотор у него мурлыкал. Машина разгонялась до девяноста миль на второй передаче. Однажды я сидел рядом с ним, когда он вошел в поворот Бриссетт на скорости девяносто пять миль в час. Машину начало заносить. У меня сердце ушло в пятки. Ты прав, Чарли. Странная у него была улыбка. Не могу сказать, что, улыбаясь, он становился похожим на газонокосилку, но улыбка была странная. А он улыбался и улыбался, когда машину стаскивало с дорожного полотна. И приговаривал: «Я ее удержу, я ее удержу». И удержал. Потом я попросил его остановиться. И потопал домой пешком. Хотя ноги меня не держали. А через пару месяцев его сбил грузовик, в Льюистоне, когда он переходил Лиссабонскую улицу. С ним был Рэнди Милликен, и Рэнди говорил, что Дикки перед этим ничего не пил и не обкурился. И произошло все по вине водителя. Он потом отсидел девяносто дней в тюрьме. Но Дикки погиб под колесами. Ирония судьбы. Кэрол побледнела как полотно. Я испугался, что она сейчас грохнется в обморок, и попытался ее отвлечь: — Твоя мать разозлилась на меня, Кэрол. — Что? — Она завертела головой, словно пыталась понять, где находится. — Я назвал ее каргой. Старой толстой каргой. Она скорчила гримаску, потом благодарно улыбнулась, оценив мой маневр. — Да. Еще как рассердилась. Она думала, что драку затеял ты. — Твоя мать вместе с моей ходила в какой-то клуб, не так ли? — «Книги и бридж»? Да. — Она чуть развела коленки. Рассмеялась. — По правде говоря, я всегда недолюбливала твою мать, хотя и видела ее пару раз. Моя-то говорила о ней с придыханием: какая же интеллигентная миссис Декер, как тонко она разбирается в нюансах творчества Генри Джеймса, и все такое. — Понятно, — кивнул я. — Между прочим, мне говорили то же самое о тебе. — Не может быть. — Точно. — Внезапно меня осенило. Как же я мог упустить такое из виду? Тоже мне, мыслитель! Я даже рассмеялся. — Готов спорить, я знаю, почему она так настаивала на том, чтобы я пошел на твой день рождения в костюме. Это называется «Сватовство», или «Как они подходят друг другу», или «Подумайте, какие умные у них будут дети». Все как в лучших семействах, Кэрол. Ты пойдешь за меня замуж? У Кэрол открылся рот. — Они… — Договорить она не смогла. — Именно так я и думаю. Она улыбнулась, хохотнула, рассмеялась. Вроде бы неуважительно по отношению к мертвым, но я ничего не сказал. По правде говоря, миссис Андервуд никак не выходила у меня из головы. В конце концов, я чуть ли не стоял на ней. — Идет большой босс, — возвестил Билли Сэйер. Так и есть. Френк Филбрик шагал к школе, глядя прямо перед собой. Я надеялся, что фотокоры сумеют запечатлеть его самую главную часть. Кто знал, может, он захотел бы использовать фотоснимки своей задницы на рождественских открытках. Он вошел в парадную дверь. Из коридора, словно из другого мира, донеслись его шаги: он держал курс на кабинет директора. Почему-то у меня возникло ощущение, что вне класса только он реален. А все остальное за окнами — иллюзия, картинка на экране телевизора. Показывали их, не меня. Мои одноклассники чувствовали то же самое. Это читалось на их лицах. Тишина. Щелчок: включилась система внутренней связи. — Декер? — Да, сэр? Тяжелое дыхание. Он пыхтел перед микрофоном, как какое-то большое и потное животное. Мне это не нравится, никогда не нравилось. Точно так же говорил по телефону отец. Тяжелое дыхание давило на барабанную перепонку, в нем буквально чувствовались запахи виски и табака. Что-то в этом было антисанитарное, даже гомосексуальное. — Благодаря тебе мы оказались в довольно-таки забавном положении, Декер. — Похоже на то, сэр. — Нам не хотелось бы застрелить тебя. — Мне тоже этого не хотелось бы, да я и не советую вам пытаться. Тяжелое дыхание. — Ладно, давай выберемся из этого курятника и поглядим, что у нас в корзинке. Какова твоя цена? — Цена? — переспросил я. — Цена? Я вдруг представил себе, что он принимает меня за говорящую мебель, к примеру, стул от Морриса, и действует по поручению состоятельного покупателя, пытаясь выгадать пару баксов. У меня потемнело в глазах. — За то, что отпустишь их. Что ты хочешь? Эфирное время? По радио и ТВ и так говорят только о тебе. Заявление в газетах? Нет проблем. — Фыр-фыр-фыр. Вернее, пуф-пуф-пуф. — Но давай с этим определимся, прежде чем начнется кавардак. Ты должен сказать нам, чего ты хочешь.