Дом выглядит так, как раньше. Даже пахнет здесь как обычно. В точности, как я запомнила. Смесью ароматических свечей, бекона, который папа всегда жарит по утрам, полевыми цветами и лесом позади дома. Мы живем не в центре Рондейла, а за его пределами, в симпатичном одноэтажном доме на огромном участке, который в детстве казался нам целым миром. Нашим королевством. Иногда мы были принцессами, иногда храбрыми воинами, иногда коварными феями. Луг возле дома граничит с лесом, в котором мы с Кэти любили играть. Глубоко в лесу спрятано озеро, где мы купались в летние месяцы. Папа научил нас плавать еще до того, как мы смогли нормально ходить. Это место, этот дом полны воспоминаниями, что готовы меня задушить. На стене рядом с лестницей висят фотографии в рамках. Не так много, как у Харбинов, но достаточно, чтобы проследить хронологию нашей жизни. Вмятина на перилах лестницы датируется днем, вскоре после нашего десятого дня рождения, когда Кэти поскользнулась на третьей ступеньке и ударилась головой. Я никогда раньше не видела столько крови, но, к счастью, обошлось рассечением, на которое пришлось наложить швы. Позже она страшно гордилась этим шрамом. Прямо здесь, на полу, посреди прихожей, мы раньше играли со своими куклами и плюшевыми игрушками. Это было лучшее место, потому что отсюда мы могли попасть в любую комнату, и нам казалось, что весь мир открыт для нас. И независимо от того, сколько раз мама и папа отправляли нас обратно в нашу комнату, рано или поздно мы все равно снова оказывались здесь. Мой взгляд блуждает по гостиной. По диванам, журнальному столику, телевизору, серванту у стены с фарфоровой посудой маминой прабабушки. Тут же перед глазами всплывает еще одна картина. Бесчисленные вечера, когда мы с Кэти растягивались на ковре и делали домашнее задание или играли в настолки с родителями. Кэти всегда была в паре с мамой, а я с папой. И мы могли бесконечно долго спорить из-за одного очка. – Идем. – Мама подталкивает меня и помогает подняться по лестнице. – Ты, должно быть, вымоталась. Наверняка хочешь принять душ. Или может сразу пойдешь в постель? Сон. Это звучит упоительно: закрыть глаза и на какое-то время просто забыть обо всем – даже если это не навсегда. – В постель. – Мой голос звучит хрипло, потому что я молчала в течение нескольких часов. Желудок урчит, я ничего не ела после обеда. Внезапно я начинаю скучать по бейглам Бет. Сначала я была не особо большим их поклонником, но когда съела последний в дороге, то поняла, как сильно мне будет их не хватать – и как сильно за последние несколько недель я привыкла к мрачно-дружелюбному виду Бет. Все это время она помогала мне – даже не зная меня как следует. Она не задавала лишних вопросов, а просто поддерживала в тяжелые минуты. – Вот мы и на месте, – оказавшись наверху, мама останавливается перед моей комнатой, но не я. Будто в трансе, я прохожу мимо нее, дальше по коридору. – Хейли?.. Всего несколько шагов отделяют меня от другой двери – она прикрыта. Мое сердце колотится как сумасшедшее, когда я протягиваю руку и очень медленно ее открываю. Все в этом доме выглядит как раньше. Именно так, как я привыкла. Только не эта комната – потому что, когда я включаю свет, комната Кэти пуста. Когда я была здесь в последний раз, все выглядело иначе. Это я точно знаю, потому что вечером перед отъездом залезла в постель Кэти и обняла ее плюшевую собаку с длинными ушами – единственную мягкую игрушку, пережившую наш переходный возраст. Но теперь даже она исчезла. Нет кровати, как и шкафа с кучей наклеек, полок и письменного стола. Тонкий слой пыли покрывает деревянный пол, а на стенах все еще слабо видны отпечатки мебели и очертания всех тех постеров и дипломов, что Кэти на них вешала. Белые обои с крохотными цветочками за эти годы выцвели и потрескались. В течение дня солнечный свет проникает через большое окно на противоположной стороне комнаты и рисует причудливый узор на темных половицах, но сейчас снаружи темно. Несмотря на это, я все еще, даже в свете лампочки, свисающей с потолка, четко вижу места, которые раньше не были закрыты ковром. Как и многочисленные царапины, украшающие пол. Когда нам было четырнадцать, мы постоянно делали перестановку, двигая мебель. От этого пол в комнате Кэти пострадал так же сильно, как и пол в моей спальне. – Что здесь произошло? – Ох, милая… – мама встает позади меня. Я чувствую, что она хочет прикоснуться ко мне, успокоить, но она этого не делает. Вместо этого она тихо вздыхает. – Нам было нелегко, но мы должны были так поступить. Большую часть вещей мы отдали на благотворительность, но те, с которыми не смогли расстаться, лежат на чердаке. Родители отдали вещи Кэти. Они стояли в этой комнате, решая, что хотят сохранить, а что нет. Без меня. Без. Меня. Они даже не написали мне сообщение или по крайней мере не позвонили мне, чтобы сказать, что собираются сделать. Или спросить, не хочу ли я оставить себе что-нибудь из вещей Кэти. Они просто сделали это. Они убрали Кэти из этого дома и из своей жизни, будто ее никогда не было. И все, что от нее осталось, теперь лежит в пыльном ящике на чердаке? Вот так просто? Я поворачиваюсь на месте. – Почему вы не сказали мне? – Хейли… – Как вы могли сделать это, не поговорив со мной? Не спросив меня? Или хотя бы предупредив! Мамины глаза округляются. Они такого же цвета, что и у меня. Как и у моей сестры. На нее больно смотреть. Не так сильно, как на свое отражение, но все же. Сходство есть, и оно настолько сильное, что мне приходится отвернуться. – Тебя не было, – спокойно напоминает мама. – В тот момент мы точно не знали, где ты находишься. Да, потому что вы этого не спрашивали. Потому что вас это не интересовало. Потому что вы просто позволили мне уехать, вместо того чтобы поговорить со мной и выяснить, как я себя чувствую. Что происходит у меня на душе? Они уже потеряли одну дочь, так почему бы не потерять вторую? Слова вертятся у меня на языке, сжимают горло, но я не произношу ни звука. До этого момента я даже не знала, что ношу их в себе и насколько зла на родителей. Насколько разочарована. Они подвели меня. Я нуждалась в них больше всего на свете, но их не было рядом. Они были охвачены собственным горем и заняты местью колледжу, хотя никто не смог бы спасти Кэти. Это был несчастный случай. Утром после вечеринки она поскользнулась у бассейна и утонула. Никого не было рядом, чтобы спасти ее, потому что все спали после пьянки. Подруга, с которой она болтала по телефону, хоть и вызвала «Скорую», но это не помогло, Кэти утонула. А я… я была дальше всех. Сидела в нашей комнате в общежитии и собирала вещи, чтобы отправиться домой на летние каникулы. Ждала возвращения Кэти, чтобы мы наконец могли вместе уехать. Но она так и не вернулась. И в моей груди разрослись бесконечные боль и пустота. Я понятия не имела, что происходит, но в глубине души знала, что случилось нечто ужасное. Нечто, что изменит меня навсегда. Мама глубоко вздыхает, затем заправляет мне волосы за ухо. – Сначала отдохни, дорогая. Когда ты проснешься, мир будет выглядеть по-другому, и тогда мы сможем поговорить. Не знаю, радоваться мне или бояться. Я не хочу разговаривать. Больше не хочу. Разговор ничего не изменит, и я уже сказала им все, что хотела, в своем прощальном письме. По крайней мере, я так думала. В последний раз я оглядываю комнату Кэти и неохотно ее покидаю. Моя собственная комната по-прежнему выглядит так же, как и в тот день, когда я уехала. Меня охватывает странное чувство, когда вхожу в нее, ставлю деревянный ящик на тумбочку и сажусь на край кровати, чтобы снять сандалии. Когда я уезжала, то была абсолютно уверена, что никогда больше сюда не вернусь. Не в этот дом и не в эту комнату. И это было нормально, я смирилась с этой мыслью. Снова быть здесь – все равно что войти в неизвестный мир. Мир, в котором я точно знаю, где все находится, но который мне больше не подходит, потому что это не мой мир. Будто я перешла на другую сторону, как дети из Stranger Things – разве что моя комната все еще выглядит точно так же. – Тебе что-нибудь нужно? – Мама с беспокойством смотрит на меня из-за двери. Длинное путешествие наложило на нее отпечаток усталости. Несколько темно-каштановых прядей, тронутых сединой, выбились из прически. Ее макияж почти полностью стерся. Круги под глазами и бледный цвет лица я уже видела, мама была такой и пару месяцев назад. – Полотенца лежат в ванной. Я принесу твои вещи. – Спасибо, – хрипло шепчу я, потому что в горле пересохло. Она улыбается, но выглядит такой грустной, что у меня сжимается сердце. – Все будет хорошо. Отдыхай, Хейли. С этими словами она прикрывает дверь, оставляя маленькую щель, как всегда делала раньше, когда мы с Кэти были детьми и делили общую комнату. Внезапно усталость накрывает меня, и я едва не падаю. Каждое движение причиняет мне боль. Даже дышать трудно. Несмотря на это, я как-то умудряюсь стянуть с себя платье. Я оставляю его лежать на полу, сворачиваюсь калачиком в одном нижнем белье под одеялом и закрываю глаза. Знакомые звуки дома – единственное, что я замечаю перед тем, как заснуть. Глава 14 Хейли Когда я открываю глаза, в комнате уже светло. Мне нужна секунда или, может быть, две, чтобы сориентироваться и понять, почему все вокруг кажется таким чужим и знакомым одновременно. Постепенно воспоминания возвращаются ко мне: я наконец осознаю, что произошло и почему я здесь. Дома. В старой комнате, которая выглядит практически так же, как и в тот день, когда я отправилась в колледж вместе с Кэти. Кэти… Я сильно кусаю нижнюю губу, ожидая, что вот-вот боль пройдет, но это не так. Боль всегда будет со мной, независимо от того, что я делаю. Мой взгляд останавливается на сумке рядом с дверью. Когда я уехала из дома три месяца назад, она выглядела относительно новой. Теперь на ее боку небольшая царапина, в левом нижнем углу дырка, а переднюю молнию заело. Эта сумка была мне такой же верной спутницей, как и старенькая «Хонда», оставшаяся в Фервуде. Возможно, машина уже не за закусочной, а у Лекси в мастерской. Рано или поздно мне придется решить, что с ней делать. Эта машина слишком важна для меня, да и ее ремонт обошелся мне в кругленькую сумму… Но могу ли я оставить ее там навсегда? Или просто продать? Громкий звон посуды вырывает меня из размышлений. Похоже, папа спустился на кухню. Насколько хорошо он подкован в делах фирмы и суда, настолько же неуклюж дома. Он неплохо вбивал гвозди по необходимости или чинил вещи, но горе тому, кто даст ему в руки тарелку или, не дай боже, прекрасный фарфор. Несколько лет назад он разбил кружку из сервиза маминой прабабушки, и с тех пор ему не разрешают даже подходить к витрине. Понятия не имею, сколько раз маме приходилось покупать новую посуду, в результате чего у нас собралась удивительная коллекция из чашек и тарелок всех цветов, форм и размеров. От этой мысли на моем лице расползается улыбка. Сколько вообще времени? И какой сейчас день недели? Разве родители не должны быть на работе? Я сажусь на кровати и поправляю волосы. Хотя я и слышу приглушенные звуки с первого этажа, мне кажется, что в комнате непривычно тихо. Нет ни шума из закусочной, ни звуков автомобилей с Мэйн-стрит… а еще нет голоса Кэти и музыки, которую она громко включала. Только тишина. Меня окружает мертвая тишина. Пока мои мысли не зашли слишком далеко, я подбираю одеяло и встаю. Мышцы протестуют, спина хрустит, а желудок урчит. Я шаркаю в ванную, которую делила с Кэти, включаю воду и встаю под душ. На несколько секунд. Минут. Может быть, и часов, потому я не выхожу из душевой до тех пор, пока вода не сменяется с теплой на холодную и у меня не остается выбора. По крайней мере, теперь я достаточно бодрая. И это даже без кофе! Мои мысли стремятся вернуться к последнему утру в Фервуде, когда Лекси так грезила о кофе, что была готова тайком улизнуть за ним, но я откладываю воспоминание в сторону. Вместо этого я пытаюсь сосредоточиться на реальности. Высушить и расчесать волосы. Почистить зубы. Нанести крем на лицо. Моя старая бритва все еще тут, но лезвий нет. Их нет ни в самой бритве, ни в ящике, в котором я роюсь, пока чищу зубы. Здесь есть разные мелочи: кремы, тампоны, гель для душа и так далее. Но лезвий нет. И маникюрный набор я тоже не могу найти. Серьезно? Маникюрный набор? Фыркнув, я задвигаю ящик обратно. Что, ради всего святого, родители думают, я смогу с ним сделать? Всадить пинцет в живот? Вскрыть вены ножничками для кутикулы? Они на самом деле так думают? По крайней мере, они оставили эпилятор и холодный воск, но мои руки дрожат от гнева, когда я полоскаю рот и бросаю зубную щетку обратно в стаканчик. В то же время я напоминаю себе, что не могу их за это винить. Они беспокоятся о своем ребенке. Просто пытаются меня защитить. В моей комнате в Фервуде Лекси так же убрала от меня все лезвия. При одном только воспоминании об этом мой желудок сводит. Не думай об этом. Просто не думай об этом. Но сколько бы раз я не повторяла себе эти слова, тошнота не проходит. Я не знаю, что хуже: разочарование в глазах родителей и боль, которую я причинила им, или тот факт, что я, по-видимому, потеряла доверие каждого важного мне человека. Не всех. Не… Нет. Стоп. Я не буду думать о нем. Но, когда я вхожу в свою комнату и впервые с момента возвращения домой беру телефон, чтобы снова включить, я вижу его имя. Чейз мне написал. И вдруг все вокруг исчезает, кроме быстрого стука сердца в моей груди. Мгновение я медлю, затем открываю сообщение. Чейз: Эй. Вот и все. Ни больше ни меньше. Отправлено во вторник днем, вскоре после того, как я села в машину и покинула Фервуд. А сегодня уже четверг. «Эй». Достаточно ли одного слова, чтобы определить, насколько другой человек злится? Потому что я почти уверена, что Чейз злится. Мы не смогли попрощаться еще раз, и хотя одна часть меня была разочарована этим фактом, другая испытала жуткое облегчение. То, что он пишет мне сейчас, может означать только одно: Чейз видит наше расставание под другим углом. Поскольку я не знаю, как реагировать, то отвечаю: Хейли: Эй… А потом просто жду. Хотя желудок громко урчит и голова раскалывается, потому что я уже целую вечность ничего не ела и не пила, я ловлю себя на том, что все еще сижу на кровати в полотенце и крепко сжимаю телефон. Это глупо. Вероятно, Чейз сейчас на строительной площадке, или в офисе компании, или проводит время с Филом, или… Вспыхивает оповещение о сообщении, и я задерживаю дыхание. Чейз: Ты хорошо доехала? На этот раз я не сомневаюсь, что делать. Мои пальцы словно летают над дисплеем. Хейли: Да. Я вернулась в свою старую комнату. На мгновение позволяю взгляду блуждать по комнате и тихо фыркаю. Это не моя комната, больше не моя. Она была убежищем старой Хейли, девушки, которая понятия не имела, что значит потерять близких и не суметь с ними проститься. Которая никогда бы не решилась на путешествие по Штатам в одиночку. Чейз: Ты в порядке? Телефон вибрирует от следующего сообщения Чейза. Когда я не реагирую на него, приходит еще одно: Чейз: Хейли?.. Я выдыхаю и, не задумываясь, набираю ответ. Может быть, он неправильный, зато честный. Настолько честный, что даже больно. Хейли: Нет. Мне плохо.