Плотников опустил голову, улыбаясь: — Твоя Людмила — адвокат в частной адвокатской конторе. Ермилов за недолгое время службы в ФСБ неоднократно сталкивался с тем, как быстро некоторые оперативники соображают, а он порой не успевал за ходом их мыслей в разговоре и сейчас буксовал, не сразу понял, к чему клонит шеф. А когда дошло, начал лихорадочно прикидывать, чем занималась Люська в последние месяцы. Поскольку оплачивать адвоката ее уровня могли люди только очень состоятельные, то защищать ей приходилось всякий сброд — от уголовников-рецидивистов до погоревших на взятке чиновников. Она не так давно вернулась в адвокатуру, после многолетнего перерыва, и очень быстро отвоевала прежние позиции. На курсе, где они учились вместе с Ермиловым, Людмила Короткова была лучшей. Это служило камнем преткновения в домашних ссорах. — Какие-нибудь угрозы? — намекнул Плотников. — Или она не рассказывала? Чего ты улыбаешься? — Чтобы Люська удержала в себе хоть что-то мало-мальски интересное? Это выше ее сил. Нет, не говорила ничего такого, что заставило бы меня волноваться. — Так, — произнес Петр Анатольевич задумчиво. — Так, — повторил он. — Ну тогда вернемся к тому, что лежит на поверхности, и попытаемся проанализировать. — Вы про Меркулову? Пока я ехал на работу, подумал и об этом. Можно предположить, что слежка началась за мной до встречи с журналисткой, а я просто не заметил топтуна до сегодняшнего дня. При чем тут Меркулова? — Я бы поставил вопрос иначе. Глупо отрицать, что есть связь между твоей встречей и началом слежки. Вопрос состоит в другом: намеренно она навела на тебя или сама не догадывается о наблюдении за ней и привела «хвост» по неведению? Ермилов промолчал, убежденный, что Олеся не причастна к слежке. Но убеждать в этом шефа не стал, остерегаясь быть обвиненным в излишней симпатии к журналистке. Плотников сложил кончики пальцев и смотрел на Олега, явно не ожидая ответа, а думая о своем. Когда после долгой паузы он заговорил, стало понятно, что его беспокоит: — Петров. Александр Васильевич. Старший лейтенант. Служил научным сотрудником НИИ Министерства обороны. Отсидел за госизмену десять лет. Свалил на Запад. Это если вкратце. Чего вздыхаешь? — Что-то мне подсказывает, что придется изучать дело предателя не вкратце… — И что тебя не устраивает? — улыбнулся Плотников. — Мне хотелось хоть в какой-то степени иметь отношение к оперативной работе. А я все с бумагами… — Мы тебя выпросили к нам в отдел в большей степени за твои аналитические способности. К тому же ты немного опоздал с оперативной работой. Пусть молодые опыта набираются. Впрочем, — Петр Анатольевич окинул оценивающим взглядом Ермилова, — поживем, увидим. Ты с кем кабинет делишь? С Григорьевым? Вот с ним и займетесь этим делом. — Каким? Что есть уже какое-то дело? — Будем разрабатывать два направления — Петров и Меркулова. — Со вторым пунктом более-менее понятно, — без энтузиазма согласился Ермилов. — А с Петровым-то зачем? — Ты шутишь? — Плотников даже приподнялся в кресле и плюхнулся обратно с легким разочарованием на лице. — Петровым мы теперь будем заниматься в первую очередь. — Ну да, — слегка обиженно улыбнулся Ермилов, — американцы от нас хотели, чтобы мы вспомнили о предателе, обратили внимание на его персону через Меркулову. И мы обратили. — Ты чего-то недопонял. Предатель жив. Он сидит в американской тюрьме. Как американцы допустили, что их человека арестовали? Как ты думаешь? — Это ваша прерогатива думать. А я — подчиненный, — хмуро ответил Олег, догадавшись, куда клонит шеф. — Но как мне кажется, допустить или даже инициировать его посадку американцы могли только в случае потери доверия к Петрову. — Так-так, — оживился Плотников, довольный, что этот молчун Ермилов, с лицом обаятельным, но вечно обиженным, соображает так, как в представлении полковника Плотникова и должны соображать его оперативники. — Продолжай. — Он чем-то насолил американцам. Хотя… — Олег потер подбородок в задумчивости. — Может, дело и не в Петрове вовсе? Он только повод, чтобы вызвать нас на какие-то действия. — Чтобы понять это, мы и займемся вплотную Меркуловой и заодно Мораном. Какие предположения по поводу того, чем Петров насолил американцам? Ермилов чувствовал себя как в школе перед строгим завучем, который выяснял, кто из учеников курил в туалете. У Плотникова наверняка были версии, но он не торопился их озвучивать. — Если бы я оказался на месте его хозяев, к решению об его аресте меня могло подтолкнуть появление новой, неожиданной информация о личности Петрова или его действиях, о которых он мне не докладывал и которые скрывал. Другой вопрос, как могли вскрыться эти новые обстоятельства? Что послужило пусковым механизмом? Появление в Америке какого-то человека, сообщившего сведения о Петрове, противоречащие представлениям цэрэушников о предателе-старлее? — Возможно, — покивал Плотников. — Надо будет проверить, кто из бывших носителей секретов выезжал в Америку или Европу за последнее время. До ареста Петрова в Америке. Кто из них мог в конце семидесятых — начале восьмидесятых пересекаться с Петровым по службе. — То, что он подлец, — продолжил рассуждать Ермилов, увлекшись своей идеей, — для американцев не секрет. Они имеют дело только с такими субъектами, которых можно купить. Речь не о том, что им открылся вдруг его моральный облик. — Нет конечно, — рассмеялся Петр Анатольевич. — Это ты загнул насчет морального облика. Открыться им могло то, что он работал и против них. — Каким образом? — Каким образом открылось или каким образом работал? — Плотников снял трубку зазвонившего телефона внутренней связи. Молча выслушал и попросил: — Давайте позже. Через полчаса. — Он поглядел на Олега: — У тебя ведь есть приятель в УБОПе, если я не ошибаюсь? Ермилов кивнул, опустив глаза, сдерживая порыв спросить, откуда у шефа такая информация. «Обложили, — подумал он словами из песни любимого Высоцкого. Но в этой констатации факта не было ни настороженности, ни сожаления, а скорее, восхищение. — И до Славки добрались». Он силился вспомнить, знал ли о Богданове прежний начальник из английского отдела Сорокин, но так и не вспомнил. — Ты бы смог его отправить в частное агентство под благовидным предлогом? Прощупать Фотографа. — Мы его не вспугнем? Ведь наблюдение за ним ведется. Может, лучше дождаться, когда он встретится с заказчиком. Кто-то же меня заказал. — Нам надо чтобы не ФСБ заинтересовалось этим агентством, его сотрудниками и их делами. УБОП для таких целей хорошая легенда. Ты ведь Богданову доверяешь? И он не из болтунов? Обоснуй ему… — Плотников потер кончик носа. — Ну допустим, для какого-нибудь дела твоей Людмилы. Противники ее клиента угрожают ей, наняли детективов из агентства… — А разве мы так делаем? — подразумевая под «мы» ФСБ, наивно спросил Олег. Поскольку Петр Анатольевич промолчал, Ермилов продолжил: — Использовать Богданова втемную? Цель? Установить личность Фотографа? Но в лицо его Богданов не знает. Понять, кто заказчик, что конкретно заказали? А если Фотограф занимался слежкой не через агентство, а в частном порядке? Тогда в документах их конторы не будет никаких следов — дат, фамилий, адресов. — Не совсем втемную, — Петр Анатольевич покосился на телефон, который звонил несколько минут назад. — Наши попытались сунуться в агентство. Там просто бастион. Без записи вообще никого не пускают. Стационарных телефонов нет. На всех окнах металлические жалюзи. Ребята, прямо скажем, непростые. А вот если бы твой Богданов с собровцами устроил маски-шоу, и вместе с ними зашла бы в масках пара наших спецов из оперативно-технического подразделения. — А ничего что для такого камуфляжного шоу нужна санкция? Плотников скривил такую «понимающую» гримасу, что Ермилов притих. Они оба знали, что УБОПы действовали порой довольно резко и не слишком опасаясь быть обвиненными в незаконных действиях. — Допустим поступило заявление от анонимного источника, что в агентстве хранится незарегистрированное оружие. И это надо сделать сегодня же. У нас мало времени. Кстати, фотография детектива, который за тобой следил, у нас уже есть. Нам необходимо установить прослушку и заодно проверить документы сотрудников. — Плотников заметил, что Ермилов, достав телефон, замешкался. — Звони, звони. — Я хочу понять, стоит ли приплетать сюда Люську? Когда к группе собровцев присоединятся двое наших, вы полагаете, Богданов не догадается? — Тебе видней, ты же его лучше знаешь, — пожал плечами шеф, поглядел на приоткрытое окно, поежился и, не вставая, натянул пиджак, висевший на спинке его кресла. — Найди для него подходящие слова. — Разрешите мне позвонить из своего кабинета? — Валяй, — махнул рукой шеф. — Только доложишь, когда договоришься. Нам же надо скоординировать действия. — Не спугнем? — А скрытно не получается. И времени нет. С твоими фотографиями детектив может пойти к заказчику в любой момент. — Вы хотите их изъять? — удивился Ермилов. — Тогда с чем Фотограф пойдет к заказчику? Тут уж их подозрения будут обоснованы. — Изъять надо и другие материалы из агентства, а среди них твои фотографии. — А если Богданов опоздает и Фотограф выйдет из агентства? — Будем решать проблемы по мере их поступления. Но мне не надо, чтобы мои сотрудники так глупо светили свои физиономии. К кому попадет твой портрет? Олега беспокоил неоконченный разговор о Петрове, однако он понимал, что сейчас надо оперативно решать вопрос с сыскным агентством и его сотрудником. У двери он обернулся: — Петр Анатольевич, а если он уже передал фотки по электронной почте? — Если его заказчики те, о ком я думаю, то они будут встречаться. Детектив передаст материалы только лично и только на нейтральной территории. — Американцы? — Олег догадался, куда клонит шеф. — Они разве могли пойти на то, чтобы следить в России за кем-то? — Не лично, как видишь, а наняли детектива. Почему бы и нет? Гипотетически такое возможно. Но это пока только версия, продиктованная поведением твоей Меркуловой, ее контактом с Мораном и тем фактом, что он наматывает круги вокруг персоны Петрова, да и вокруг журналистки, которая освещала недавно дело Кедрова, используя, очевидно, осведомленного человека, компетентный источник, — Плотников живо подвигал бровями, как делают мультяшные герои, намекая на что-то. Когда Ермилов ушел звонить Богданову, Плотников подумал в очередной раз об удивительной способности его нового подчиненного притягивать к себе события и, более того, оказываться в их эпицентре. Из ситуаций, складывающихся заведомо не в пользу Ермилова, тот выходил не то чтобы победителем, но с результатом определенно положительным. При этом, как уже успел заметить Плотников, Олег ворчал, стонал, как все плохо складывается, и все-таки выбирал оптимальный алгоритм действий. Что это? Интуиция, выработанное за годы на следствии, и пришедшее с опытом чутье?.. Ермилов лукавил, когда с Плотниковым заговорил о законности применения группы захвата. Работая в прокуратуре, он нередко прибегал к помощи Славки Богданова — человека незаменимого для спасения жизни и профессионального реноме, когда требовалась провести силовое и не всегда легальное мероприятие. Вадим Григорьев, сосед по кабинету, с интересом слушал, как Олег договаривается с Богдановым по телефону. Он даже подпер ладонью пухлую щеку и флегматично взирал на полковника карими, крупными, с паволокой глазами. Прядь черных густых волос беспрестанно сползала ему на лоб, он пятерней приглаживал ее. Майор Григорьев был моложе Олега, но на той же должности старшего инспектора, на которую перевелся в отдел ДВКР Ермилов, но которую еще не получил. Вадим — единственный из отдела не приставал к Ермилову с подколками о прокурорском прошлом. Флегматичный и занятный — и внешне, и по характеру, он воспринял «подселенца» доброжелательно. Помог переставить Олегу стол к окну, сам оставался сидеть в закутке у двери, поближе к могучему вишневого цвета сейфу. Перед тем как открыть этот железный шкаф, Вадим всегда хлопал его по крышке и пророчил: «Продавит он когда-нибудь пол. Смотри, как паркет под ним просел. Сколько уговаривал начальство поставить сюда что-нибудь посовременнее, так меня игнорируют. А зря. Провалимся мы в тартарары, как пить дать. Сядем комендатуре на шею, если прямиком в подвал не улетим». Григорьев не был полным, но плотным и круглолицым, напоминал херувима из дореволюционной детской книжки, которая хранилась у Ермилова дома. Такой же румяный и с пухлыми губами. Единственное отличие заключалось в том, что херувиму в книге один из сыновей Ермилова, Петька, пририсовал усы, за что получил от бережливого Олега трепку. Впервые увидев Вадима, Олег не мог сдержать улыбку, но Григорьев, видно, привык, что его не воспринимают всерьез. Он страдал заниженной самооценкой. Ермилов это понял через неделю их общения и посмеялся про себя: «Хорошая компания подобралась — один не верит в себя, а другой занимается самоедством». Именно с ним Ермилову и предстояло тесно работать, не зная, как сложится в конечном итоге дело с Меркуловой и что делать с предателем разлива 1983 года. То «винцо» уж если не прокисло, то отдавало горечью и содержало какую-то тайну. Григорьев по взволнованному виду соседа по кабинету заключил, что происходит нечто неординарное и спросил: — Что, назначение пришло? — Его распирало любопытство. Но о большем он спросить не решился. Расспрашивать тут непринято. — Слыхал про Петрова? Александра Петрова, старлея? — Который предатель? — круглое лицо Вадима, наверное, выражало оживление, хотя любой бы, кто увидел его в этот момент, решил бы, что Григорьев спит с открытыми глазами. — Ну если мне память не изменяет, речь идет о начале восьмидесятых? — Она тебе не изменяет. Главное, чтобы теперь тебе не изменило самообладание, потому что нам предстоит заняться этим Петровым вплотную.