Петер (пожимая плечами): На мой взгляд, глупая теория. Я: Почему? Петер: Нам могут понадобиться все выжившие дети. Или вид вымрет. В разговоре возникла пауза, пока я просматривал записи, проверяя, подготовил ли я еще какие-нибудь вопросы. Затем Петер, многозначительно посмотрев на нас, спросил, закончена ли беседа, и мы с Таней вышли из его номера. Таня усмехнулась: – Он довольно странный. И представляешь, работал психологом. Я тоже усмехнулся и сказал: – Нет, не представляю. Когда я вернулся к себе, возле двери меня ждал Натан. Он записал свой рассказ о том, почему пришел работать в отель. Рассказ написан удивительно хорошо и получился даже более странным, чем я запомнил его. Прикреплю историю Натана здесь. Натан Я люблю вас всех больше жизни. Мне нужно уехать. Не пытайся меня найти. Жаль, не могу объяснить. Твой Гарольд (отец) Вообще-то он – мой отчим. А это была та самая записка, которую мама нашла в канун Рождества десять лет назад. Она не сказала об этой записке моим сестрам. Они были слишком маленькими, чтобы понять. По какой-то причине я, тринадцатилетний, считался для этого достаточно взрослым. Едва проснувшись, я понял: что-то пошло не так. Я чувствовал, если встану с постели, произойдет ужасное событие, поэтому провалялся почти до двух часов дня и только потом спустился вниз. В гостиной работал телевизор, и обе мои сестренки устроились на полу перед ним. Мама сидела за обеденным столом. Я не сразу заметил записку, которая лежала перед ней. Сначала я обратил внимание на выражение ее лица: она смотрела на тысячи миль в будущее. Когда я вспоминаю об этом, думаю в ее взгляде было облегчение. – У тебя все хорошо? – поинтересовался я. – Вчера вечером отец разговаривал с тобой? – спросила она, переворачивая записку, чтобы я не прочитал ее. – Я слышала ваши голоса, но не хотела подслушивать. Порадовалась, что вы снова разговариваете. – Да так, ничего важного. Спрашивал про школу и все такое. – Что-то конкретное? – Нет, – солгал я. – И он выглядел нормальным? Я выдавил улыбку, притворяясь, что это обычный вопрос: – Настолько нормальным, насколько это слово применимо к отцу. Она заплакала. Я видел на ее щеках дорожки от слез. Странно, но с ними она выглядела моложе. Я не спрашивал ни о чем, потому что больше всего на свете хотел, чтобы этот разговор закончился. Внезапно моргнув, она отодвинула двумя пальцами записку от себя: – Он опять уехал. Я и без записки знал, что он не собирается оставаться. Понял это, как только проснулся. А если честно, еще вчера вечером. Я знал, что-то случится, и теперь все встало на свои места. Он уехал. Он не вернется. Отлично. Скатертью дорога, подумал тринадцатилетний я. – Значит, солнечная Франция, как в прошлый раз? – произнес я. Она нахмурилась: – Франция? – Гм… – Я и забыл, что мне не положено знать так много. – Да это я так сказал. Просто в моем воображении большинство парней с кризисом среднего возраста отправляются именно туда. Или в Вегас. – Ясно. Каждый раз, когда она верила очередной моей лжи, я все больше терял к ней уважение. Я, конечно, еще тот лжец, но это не повод проявлять сочувствие, особенно к моей маме. Не уметь распознать, когда тебе врет твой собственный ребенок, – это грустно. Но то, что я пишу здесь, чистая правда. Рождественская елка в гостиной вспыхивала красными и синими огоньками. Я взял записку. – Да вернется он! – произнес я и повернулся, собираясь уйти к себе наверх. В своей комнате я еще раз прокрутил в голове нервный срыв, который случился у отца прямо в моем присутствии вчера вечером. Нервное расстройство появилось у него вскоре после маминого. Мама всю жизнь была христианкой и вдруг перестала ходить в церковь, а потом и вовсе бросила молиться, когда поняла, что Бог не собирается ликвидировать папину компанию. Долгое время она все копила в себе – как отдавала деньги в нашу местную церковь и часами просиживала в неудобном кресле, слушая болтовню всяких чуваков. По ее мнению, было вполне разумно, чтобы Он отплатил ей в час нужды, потому что она никогда прежде прямо не просила Бога ни о чем. Ей и в голову не приходило, что у Него могут быть дела поважнее, чем заключать сделки с представителями верхушки среднего класса Австралии. «Значит, нет никакого Бога», – решила она. В канун Рождества, в ночь перед запиской, я сидел за обеденным столом, дописывая сочинение. Близнецы еще не вернулись с отчетного концерта по классу кларнета. Мама была на кухне, а отец сходил с ума. Он вошел в комнату, словно призрак, и сел рядом со мной. Мутные глаза, странная улыбка. – Можно с тобой поговорить? – А ты сам не знаешь? Молчание. – Конечно да, – добавил я. – Чего тебе? – Можешь… отвлекись на минутку? Я положил ручку и повернулся на стуле ровно на девяносто градусов. – Хотел рассказать тебе кое-что, – произнес отец, кладя руки на стол и снова убирая их. Хорошо, что на самом деле мы не родственники, нас связывал только их брак. Гарольд напоминал частично расплавленную восковую фигуру. Вероятно, когда-то он обладал волевым подбородком, который теперь сгладился. Его некогда голубые глаза выцвели и приобрели оттенок мутной водопроводной воды. – Когда я отсутствовал неделю… – Месяц, – поправил я его. – Да нет, не месяц. – Именно месяц. Я же оставался здесь, забыл? Короткая вспышка нетерпения. – Ладно, месяц. Я хочу рассказать тебе, где я был и что со мной случилось. Я приподнял брови, но не стал проявлять слишком заметный интерес. – Я ездил в Швейцарию, в отель «Сизьем». «Ну, все, началось», – подумал я. – Почему именно туда, не знаю, просто выбрал наугад. Нужно было просто куда-то убраться и подумать. Я провел там пару ночей, не пил и ничего другого в этом роде. Я почти не выходил из номера. Но после этих ночей что-то… произошло. Я немного подался вперед, готовясь услышать что угодно. «Он умирает?» – думал я. Выражение его лица наводило именно на эту мысль, отражая нечто среднее между восторгом и горем. «Может, они с мамой разводятся?»