– Сколько времени понадобится, чтобы дойти от отеля досюда пешком? – поинтересовалась Томи. – Если они шли из отеля. – Не знаю, но день-то уж точно, даже больше. У нас еще какое-то время уйдет, чтоб доехать. Я фыркнул кровью. – А как далеко отсюда до города пешком? – Понятия не имею, никогда не ходил в город пешком. – Ну, а навскидку? – Да не знаю я! На машине недалеко, а пешком… все-таки не равнина. Мы все переглянулись, и Томи вдруг вскрикнула: – Джон, что у тебя с лицом? Ты в порядке? – Не пристегнулся ремнем безопасности. Дилан тронул меня за плечо: – Сядь посиди. – Все нормально, я в порядке! И пойду с вами. Миа поморщилась: – Так… мы пойдем? – Мы же должны проверить? Может, еще кто-то живой. – Томи захлопнула дверцу машины. – Можешь остаться в машине, если хочешь. Она направилась в лес, и мы последовали за ней, доказывая свою храбрость. Миа и Арран остались охранять машины. – Почему они ушли с дороги? – задумчиво произнес Роб у меня за спиной. – Холодно. Лагерь лучше разбивать под прикрытием деревьев. – Я оглянулся через плечо: – Или тебя что-то насторожило? Роб достал из кармана салфетку и протянул ее мне: – По-моему, она тебе нужна. Я прижал салфетку к лицу, чтобы промокнуть кровь. Мы молча прошли около пятидесяти ярдов, и я увидел, что Томи остановилась, а затем и Дилан. Я немного отстал, погрузившись в мысли об Але и Джесси и о том, как безжалостно она смотрела на меня, будто на чужака, вражеского мародера. Когда подошли мы с Робом, я спросил: – Что случилось? Заметили что-нибудь? Никто не ответил. Мы прибавили ходу, встревоженные их молчанием, и нагнали Томи и Дилана. Пистолет висел у Томи на боку. Отняв салфетку от носа, я оглядел уже заплывшими глазами небольшую поляну. Кто бы они ни были, двое молодых людей попытались построить укрытие из веток и листьев и теперь лежали, обхватив друг друга руками, в двух спальных мешках, начиная уже разлагаться. На земле справа, рядом с их кустарным укрытием, я заметил пару импровизированных костылей и понял, что со сломанной лодыжкой или любой другой серьезной травмой ноги у них не было ни единого шанса. Они бы замерзли насмерть, идя от одного здания к другому, не говоря уж о том, чтобы добраться до города. Шагнув в остатки лагеря, Дилан расстегнул одну из сумок. – Здесь еда, – произнес он, доставая пустую коробку, – и еще рецептурные обезболивающие, фотографии, кухонные принадлежности. Они не из отеля. Скорее всего, пришли из города. Не понимаю, как ему удалось так хладнокровно озвучить свои наблюдения. Я посмотрел на Томи. Обычно у нее всегда находилось что сказать, но сейчас она просто смотрела вдаль. Подхватив обе сумки, Дилан перекинул их через плечо. – Во всяком случае, мы нашли немного еды, – заметил я. – Да, немного консервированного лосося, овощей, скумбрии. Еще есть содовая. – Дилан снова заглянул в сумки, стараясь не смотреть на тела и говорить беззаботным голосом. – У них даже есть пакетики с мармеладками «Харибо» и чипсы. Это хорошая новость. – Значит, люди бежали из города, – проговорила Томи. В каком-то смысле она произнесла то, о чем мы все думали, но боялись сказать вслух. Кивнув, словно подтверждая для себя суровую истину, она развернулась и пошла к дороге, оставив остальных справляться с отчаянием самостоятельно. Я предложил Дилану взять одну из сумок, но он отказался. Потом и мы покинули это ужасное место. Томи молча отвезла нас обратно в отель. Формально мы нашли то, что искали, но трудно сохранять оптимизм, когда видел такую убийственную потерю надежды. Раньше мы боялись думать о том, что лежит за пределами нашей территории, поскольку слишком страшно получить ответ «ничего». Раз или два мне в голову приходила мысль: неужели самоубийство – не так уж и плохо, учитывая обстоятельства? Хотел ли я увидеть, где мы – и человечество в целом – закончим свой путь? Хотел ли я увидеть, насколько все станет хуже, прежде чем хоть что-то станет лучше, и то если станет? Но мысль о самоубийстве всегда была мне не по нутру. Пока я могу приносить пользу, я останусь. Я не стану добровольно отказываться от жизни. И все-таки я никогда не позволял себе думать плохо о тех, кто решил, что хватит и сил терпеть больше нет, потому что так оно и было. Это было бы уже слишком. Когда падали ядерные бомбы, ведь и я мог бы находиться в Сан-Франциско или в Миссисипи с моими родителями, но я оказался не там, а в одном из немногих мест, избежавших всеобщего разрушения. И мысль о том, чтобы, поддавшись отчаянию, увеличить своей смертью общее количество смертей, казалась мне какой-то неблагодарной. Я несколько раз хотел спросить Томи, все ли у нее в порядке, но чувствовал, что у нее нет настроения разговаривать со мной. У меня плохо укладывалось в голове, что самоубийство двух человек может расстроить больше, чем смерть тех двоих, которых она убила лично. Все еще держась за пульсирующий разбитый нос, я наблюдал, как она ведет машину, и вспоминал, как она кивнула там, на поляне. Она кивнула себе, прежде чем уйти с поляны, и это было мрачное предвестие. Кивок. Значит, вот и все. Кивок. Там ничего нет. Кивок. Никакая помощь явно не придет. Кивок. Мы полностью предоставлены сами себе. День шестьдесят первый Вчера, когда мы вернулись, группа была предоставлена сама себе. Казалось, мы все избегали друг друга. Даже в ресторане почти никто не разговаривал. Семьи и женщины, державшиеся вместе, выглядели нормальными. Но не те люди, с которыми я был близок. Сразу по возвращении я лег спать и проспал всю ночь, но сначала Таня подтвердила, что нос у меня не сломан. Томи осталась ночевать в моем номере, чтобы присматривать за мной на случай сотрясения мозга. Сегодня я беседовал с Петером, одиноким мужчиной лет сорока, которого раньше ошибочно принимал за француза, но теперь я знаю, что он немец. Он согласился поговорить, но только в своем номере. Вещей там было мало, зато комната содержалась в идеальном порядке. Я никогда раньше не видел такого бледного обветренного лица, как у Петера: оно будто вырезано из твердой горной породы. Таня согласилась присутствовать в качестве переводчика и записывать его ответы, поскольку Петер отказался от беседы на английском языке (хотя я знаю, что он говорит по-английски). Я отредактировал записи Тани, и вот что получилось: Я: Так ты живешь в этом отеле один? Петер: Да. Вряд ли в этом есть что-то плохое. Я: Нет, конечно нет. А раньше где жил? Петер: В Ораниенбурге. Я: Где это? Петер (закатывая глаза): Небольшой городок под Берлином, я там работал. Я: Ладно, а кем работал? Петер: Я детский психолог. В основном помогал адвокатам при допросе детей-свидетелей. Я не ожидал такого ответа, и моя уверенность пошатнулась. Таня на секунду перестала записывать и повторила мне ответ по-английски. Петер: Что-то не так?