СРОЧНАЯ НОВОСТЬ: США без правительства, поскольку ядерная бомба уничтожила Вашингтон. Единственное доступное фото Вашингтона кто-то сделал на камеру телефона. На нем темнота и облако. Вот и все. Я не был готов к такому. Мне было необходимо, чтобы кто-то задал направление. На моем этаже открывались и закрывались двери. Я видел людей, бегущих к лестнице. Из одного номера вышел мужчина и, оглянувшись, посмотрел на меня. Я знал, кто он, но на мгновение забыл его имя. Джо Фишер, профессор из штата Пенсильвания. Теперь я вспомнил, как его звали. Мы были знакомы семь лет. Поправляя очки на носу, он сказал: – Джон, нам нужно вызвать такси. Шотландии больше нет. – Шотландии… нет? – Да, и нам нужно вызвать такси. У тебя есть номер? Потребовалось некоторое время, чтобы до меня дошел смысл его слов. Ни у кого из нас не было машин. Мы все приехали из аэропорта на такси. Я начал смеяться. Как будто сошел с ума. Он определенно так и подумал. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего, а затем просто оставил в коридоре. Я не мог перестать смеяться. Мне пришлось сесть, обхватив голову руками, и так я сидел, уставившись в телефон, а новости все поступали и поступали. Для меня абсурд заключался в том, что, когда весь мир рухнул, он мог думать только о том, чтобы вызвать такси. Шотландии больше нет, и, разумеется, нам нужно вызвать такси! Через некоторое время смех прекратился. Он не перерос в слезы или что-то еще. Он просто вылинял, оставив меня в замешательстве от собственной реакции. Я встал, пошел за своим наполовину упакованным чемоданом и на лифте спустился в вестибюль. Там было не протолкнуться. Все кричали, причем на разных языках. Одна из администраторов пыталась сделать объявление, но никто не слушал. Тогда она и молодой человек взобрались на стойку регистрации, и, возвышаясь над толпой, эта женщина закричала: – Тихо! Тихо! Замолчите! Молодой человек стоял рядом с ней и, дрожа, переводил на английский все, что она говорила. На мгновение все затихли. – Самолеты больше не летают нигде в мире! И другие виды общественного транспорта вряд ли будут сегодня работать! Пожалуйста, постарайтесь сохранять спокойствие, и мы вам поможем! Мы рекомендуем не уезжать в такое время на машине! Но люди покидали отель, словно из подъезда вытекала человеческая река. Я наблюдал за ними, прислонившись спиной к стене, частично скрытый пальмой в кадке. До меня постепенно доходило, что никто не собирается говорить мне, как поступить. Моя страна осталась без правительства. Шотландии больше нет. Сотни тысяч людей мертвы, а остальные ждут, что больше не существующее правительство скажет нам, как следует поступать в ситуации, которая никогда раньше не возникала. Я снова попробовал дозвониться до Нади, но соединения по-прежнему не было. Они непременно должны находиться дома. Там сейчас полночь. Я думал о вспышке света, гигантском облаке, создающем искусственный дневной свет, а затем о гаснущих огнях большого города. Я набрал номер домашнего телефона, и он зазвонил. Мое сердце… Нет, я не могу просто взять и написать об этом. Я полагал, что, если бы удалось поговорить с Надей или с детьми, мой мир пришел бы в норму, поэтому все, кроме гудков в трубке, отодвинулось на второй план. Телефон звонил, и я мысленно видел аппарат в коридоре в моем доме. Я услышу голос Нади, и все будет хорошо. Вот сейчас она скажет, что она и дети в безопасности, и мы решим, как поступить дальше. Поговорив друг с другом, мы бы согласовали свои действия. Телефон продолжал звонить, но трубку никто не брал. Мои размышления прервал автоответчик, попросив оставить сообщение. И он говорил не голосом Нади, или Марион, или Рут, он говорил моим собственным голосом. Именно в тот момент время для меня остановилось. Не имеет значения, сколько дней прошло. Каждый раз, когда я вспоминаю тот момент, все останавливается и земля уходит из под ног. Потеряв самообладание, я отшвырнул телефон, и он ударился о стену слева от второго лифта. Я слышал, как разбился дисплей, и это был конец. Я закрыл лицо руками и заплакал прямо там, в вестибюле, на глазах у всех, хотя никто не обращал на меня никакого внимания. Только через некоторое время я услышал, как люди говорят о новых ядерных ударах – по Китаю и еще одном – по Мюнхену или где-то там в Германии. Точно уже не помню. Получать новости из разных уголков мира стало труднее. Оставались только соцсети, большинство телеканалов не работало. Позже я слышал подобные истории о бомбардировках России и более-менее подробный рассказ об ударе по Иерусалиму. У меня где-то есть список, который я успел набросать перед тем, как Интернет отключился. Не знаю, зачем я пытаюсь припомнить точный порядок ударов. Какая теперь разница? Я услышал: «Они бомбят Вашингтон!» – и до сих пор не знаю, кто эти «они». Вот что случилось в День первый. День пятьдесят четвертый Пара из номера 27 покончила с собой сегодня утром. Или, по крайней мере, все выглядело как самоубийство. Я проснулся рано. Теперь встаю сразу после пробуждения. Больше никаких «поваляться еще пять минут». «Поваляться» значит вынужденное бездействие, и я неизбежно начинаю думать о Наде, Рут и Марион. Фантазия сменялась фантазией, и я представлял, как они едут вдоль побережья, возможно, объединяясь с дружелюбными автостопщиками, которые тоже спасаются со своими детьми. Затем в воображении интуитивно возникали сцены, в которых Надя отбивается от целых банд угонщиков автомобилей. Я ненавидел себя за такие мучительные фантазии, но еще больше за то, что мне нравилось жить в этом вымышленном мире, сбегая в него от повседневной реальности. Заметив, что эта супружеская пара не пришла на завтрак, я поднялся наверх, чтобы проверить, как они там. Дилан и Натан опередили меня, поэтому, добравшись до нужного этажа, я сразу догадался, что произошло. В течение месяца, начиная с Дня Первого, по отелю прокатилась целая волна самоубийств. Лестничный колодец, всегда темный и уже дурно пахнущий, оставался самым доступным местом для сведения счетов с жизнью. За последние несколько недель никто больше не покончил с собой. Но первые три недели настолько врезались в память, что каждый раз, поднимаясь по лестнице, я ожидал обнаружить еще один труп. – Джей, не входи сюда, – предупредил Дилан. – Выглядит непривлекательно. – А что теперь привлекательно? – задал я встречный вопрос, входя в номер. Натан, скрестив руки на груди, не сводил глаз с ванной комнаты: – Похоже, он убил ее, а потом покончил с собой. Он был прав. Патрик лежал лицом вниз, без рубашки, перегнувшись через край ванны; его руки были выброшены вперед, и под ними собралась неглубокая лужа крови. Мускулистый мужчина лет сорока пяти, в хорошей физической форме. Я часто встречал его во время прогулок по отелю. Иногда он бегал босиком с тринадцатого этажа на первый и обратно, а иногда – только взад и вперед по нашему коридору. Он бегал босиком – и никогда снаружи, как Таня или Дилан, – потому что не хотел износить последнюю пару ботинок. Позади Патрика, на полу, лежала его жена Корали. Ее лицо с распахнутыми от шока глазами было повернуто к двери, к нам, и на шее уже проступил черный венок синяков. Трудно сказать, была ли добровольной для нее эта смерть. Вполне возможно, идея принадлежала ей, но она не доверяла себе в том, что доведет задуманное до конца. – По-моему, никакого злого умысла… или что-то не так? – на всякий случай спросил я, проверив и убедившись, что никто из присутствующих не видит ничего такого, что упустил я. – Нет, никакого, – отозвался Дилан. Патрик и Корали были дантистами из Лиона. Держались особняком. Хотя Корали несколько раз заговаривала со мной в ресторане. Английский у нее был не блестящий, но вполне понятный. С Патриком мы никогда не разговаривали по-настоящему долго, за исключением одного нетипично откровенного разговора в самом начале, когда он как-то вернулся с охоты, организованной Диланом. Он рассказал мне о лете, которое провел в Румынии, на ферме своего дяди. Тогда ему было четырнадцать. Дядя взял его на охоту. Но они охотились не для еды или отдыха. Они шли по кровавым следам, чтобы пристрелить жертв бешеного медведя, и провели в лесу семь часов, избавляя изувеченных оленей и более мелких медведей от страдания. Патрик говорил, что последние два месяца он постоянно вспоминает ту охоту. У меня сложилось впечатление, что он рассказал мне эту историю только потому, что знал о моих записках. По этой же причине другие люди в отеле заговаривали со мной и рассказывали свои истории. У Патрика и Корали было трое взрослых детей, а у их старшей дочери уже были свои дети. К сожалению, я не помню их имен. – Вы тоже заметили, что они не пришли на завтрак? – спросил я. Дилан кивнул: – Я для того и веду журнал. Дело не только в безопасности. – Твои знакомые? – поинтересовался Натан. – Они были дантистами, – ответил я единственное, что знал о них наверняка. – А вы в курсе, что среди дантистов безумно высокий уровень самоубийств? Мы с Диланом уставились на него. Он пожал плечами: – Ну что? Если так и есть. У дантистов, типа, самый высокий уровень самоубийств среди всех профессий, загуглите. – Загуглите? – Дилан приподнял брови. – Точно, сейчас никак… но вы же поняли, что я имел в виду. Это правда. – Загуглите, – фыркнув, повторил Дилан. – Ладно, я пошутил, чтобы справиться с бездной. Так подай на меня в суд! – Когда смотришь в бездну[3]… Натан развел руками: – Я смеюсь. Ха-ха-ха. Меня поразило, что они оба могут смеяться. Пока они подкалывали друг друга, мой взгляд то и дело возвращался к Корали Бернардо. Я застыл от безнадежности и страдания, которые исходили от нее. Словно опять наступил День первый, или Второй, или Третий. – Может, похороним их? – произнес я. – Давай не сейчас, внизу много народу. – Дилан встретился со мной взглядом. – Боюсь, как бы не сработал эффект домино. Он был прав. – Ладно, позовешь. Я помогу вынести их.