Подарок красиво обернут, и она просит меня открыть его при ней. Коробка тяжелая, и я пытаюсь угадать, что внутри. Бутылочки моего любимого чая, который она приметила в моем офисе? Большая книга? Набор гротескных чашек, которые она начала продавать на своем сайте? (Я очень надеюсь на последнее.) Я разрываю слои оберточной бумаги: на ощупь это что-то керамическое (кружки!), но, вынув этот предмет, я смотрю на Риту и улыбаюсь. Это салфетница, исписанная словами «Рита говорит: “Не испорти все!”». Дизайн одновременно дерзкий и непритязательный – как и сама Рита. Я разворачиваю предмет и замечаю ее фирменный логотип: ИП «Надежда умирает последней». Я начинаю благодарить ее, но она меня перебивает. – Это отсылка к нашему разговору о том, почему я не беру салфетки, – говорит Рита, словно я не понимаю. – Раньше я думала: да что не так с этим психотерапевтом, которая то и дело твердит о том, какими салфетками я пользуюсь? Я не понимала этого, пока одна из девочек, – она имеет в виду девочек из «привет-семейства», – не увидела, как я достаю платочек из сумки, и не сказала: «Фу-у-у! Мама говорит, никогда нельзя использовать грязные салфетки!» И я подумала: а ведь мой психотерапевт тоже. Каждому нужна свежая пачка салфеток. Так почему бы не добавить шикарный футляр? Она произносит слово «шикарный» с иронией в голосе. То, что Рита сегодня пришла на сессию, не означает, что ее психотерапия заканчивается, а я не измеряю успешность наших встреч тем, что она еще жива. В конце концов, что, если Рита решила не совершать суицид на свой юбилей, но все еще находится в тяжелой депрессии? Сегодня мы празднуем не столько ее физическое присутствие, сколько продолжающееся эмоциональное возрождение – риск, который она взяла на себя, чтобы начать двигаться от окостенения к открытости, от самобичевания к чему-то вроде самопринятия. Так что у нас сегодня много поводов для праздника, но терапия Риты продолжится, потому что от старых привычек трудно избавиться. Потому что боль утихает, но не исчезает. Потому что разорванные отношения (с собой и со своими детьми) требуют чуткого, осознанного восстановления, а новые для развития нуждаются в поддержке и самосознании. Если Рита хочет быть с Майроном, ей нужно лучше понимать себя и свои проекции, свои страхи, ревность, боль и разочарование, чтобы этот новый брак – четвертый по счету – стал последним. И первой прекрасной историей любви. Майрон, оказывается, не отвечал на письмо Риты целую неделю. Она переписала от руки свое послание и засунула его в почтовый ящик. Поначалу Рита мучительно обдумывала, что могло произойти. Зрение было уже не таким хорошим, как раньше, а артрит мешал просунуть письмо в слегка проржавевшую щель. Могла ли она случайно положить письмо не туда – например, в ящик «привет-семейства»? Это было бы ужасно! Она не могла избавиться от этой мысли всю неделю, накручивая себя, пока от Майрона не пришло сообщение. Рита зачитала мне его, сидя в кабинете: «Рита, спасибо, что поделилась этим со мной. Я бы хотел поговорить с тобой, но мне многое надо переварить, так что нужно еще немного времени. Скоро буду на связи. М». – «Многое переварить!» – воскликнула Рита. – Знаю я, что он там переваривает! То, какое я чудовище, как он рад, что уберег себя! Теперь, когда он знает правду, он переваривает, как бы так вернуть все сказанное в тот момент, когда он терзал меня на парковке! Я отметила, как она оскорблена тем, что восприняла как избегание Майрона, и как быстро романтический поцелуй превратился в терзание. – Это одно из возможных объяснений, – сказала я. – Но есть и другое: вы так старательно и так долго прятались от него, что ему нужно время, чтобы принять эту новую часть картинки. Он поцеловал вас на парковке, раскрыл свое сердце, и вы после этого начали его избегать. А теперь он получает это письмо. Здесь многое нужно переварить. Рита покачала головой. – Видите, – начала она, словно не услышала ни слова из того, что я сказала, – именно поэтому мне лучше держаться на расстоянии. Я сказала Рите то же, что говорю всем, кто боится обжечься в отношениях – то есть всем, у кого бьется сердце. Я объяснила ей, что даже в лучших из всех возможных отношений иногда бывает больно. И не важно, насколько сильна ваша любовь, вы порой будете ранить своего партнера – не потому, что хотите, а потому, что вы человек. Вы можете непреднамеренно ранить супруга, родителей, детей, лучшего друга (а они вас), потому что если вы подписываетесь на близкие отношения, то раны – это часть сделки. Но, продолжила я, самое лучшее в близких, наполненных любовью отношениях – то, что в них есть место исцелению. В терминах психотерапии это «разрыв и восстановление», и если ваши родители признавали свои ошибки, брали за них ответственность и учили вас тому же, то тогда разрывы не будут казаться такими катастрофическими во взрослом возрасте. Если же ваши детские травмы не сопровождались полным любви восстановлением, вам понадобится некоторая практика, чтобы справляться с разрывами, чтобы перестать думать, что любой конфликт – это конец отношений, чтобы поверить в то, что, даже если отношения не сложатся, вы переживете это. Вы сможете исцелиться и вступить в другие отношения, полные своих собственных разрывов и восстановлений. Подобное раскрытие звучит не идеально, но если вы хотите близких отношений, другого пути нет. Тем не менее Рита звонила мне каждый день, чтобы рассказать, что Майрон все еще не ответил. «Радиомолчание, – говорила она моему автоответчику, потому саркастично добавляла: – Он, должно быть, все еще переваривает». Я убеждала ее держаться за все хорошее в жизни, несмотря на тревогу из-за Майрона, не поддаваться отчаянию из-за возможной боли, не уподобляться человеку на диете, который срывается однажды, говорит, что бросает, и всю оставшуюся неделю переедает, заставляя себя чувствовать в десять раз хуже. Я просила ее оставлять мне голосовые сообщения с рассказом о том, чем она занималась каждый день, и Рита исправно сообщала мне: она обедала с «привет-семейством», составляла учебный план для лекций, водила «девчонок» – своих названых внучек – в музей на урок рисования, работала над заказами со своего сайта. Но неизменно заканчивала едкой фразой в адрес Майрона. Втайне, конечно, я тоже надеялась, что Майрон поведет себя достойно, причем чем скорее, тем лучше. Рита совершила невиданное для себя действие, открывшись ему, и я не хотела, чтобы этот опыт подтвердил ее глубоко укоренившееся убеждение в том, что ее нельзя любить. Но дни шли, Рита все больше злилась на Майрона – и я тоже. На следующей сессии я с облегчением узнала, что у них состоялся разговор. Майрон действительно был ошеломлен всем, что Рита поведала – и тем фактом, что она так много скрывала. Кем была эта женщина, к которой его так сильно тянуло? Это тот же добрый и заботливый человек, который бежал в страхе, когда муж избивал их детей? Могла ли эта женщина, обожающая детей из «привет-семейства», быть той же самой, которая пренебрегала своими собственными? Это та же веселая, артистичная и очень умная женщина, что проводит свои дни в плену депрессии? И если да, то что это значило? Как это повлияет на Майрона, а также на его детей и внуков? В конце концов, он понимал, что с кем бы он ни встречался, этот «кто-то» станет частью его дружной семьи. За неделю «переваривания», сказал Майрон Рите, он советовался с Мирной – своей покойной женой, чьи комментарии всегда ценил. Он по-прежнему разговаривал с ней, и сейчас она сказала ему не быть таким осуждающим – быть осторожным, но не замкнутым. В конце концов, разве ей не повезло родиться в семье любящих родителей и найти чудесного мужа? Кто знает, что бы она сделала при других обстоятельствах? Еще он позвонил брату, и тот спросил: «Ты рассказал ей об отце?» Под этим подразумевалось «Ты рассказал ей о тяжелой депрессии отца после смерти мамы? Ты рассказал ей, как боялся, что то же случится с тобой после смерти Мирны?» Наконец, он позвонил своему лучшему другу, который внимательно выслушал историю Майрона и сказал: «Приятель, ты только и делаешь, что говоришь об этой женщине. У кого в наши годы за плечами нет багажа, достаточного, чтобы уронить самолет? Думаешь, у тебя все в порядке? Ты каждый день разговариваешь с мертвой женой, а твоя тетя, о которой никто и не вспоминает, лежит в психушке. Ты завидный жених, но кем ты себя возомнил, Прекрасным Принцем?» Что еще важнее, Майрон поговорил сам с собой. Его внутренний голос сказал: «Рискни. Может быть, наше прошлое не определяет, а информирует нас. Может быть, все, что она пережила, и делает ее такой интересной – и такой заботливой – сейчас». – Никто никогда не называл меня заботливой, – расплакавшись, сказала мне Рита, пересказывая разговор с Майроном. – Меня всегда называли эгоистичной и требовательной. – Но с Майроном вы не такая, – сказала я. Рита подумала об этом. – Нет, – медленно сказала она. – Не такая. Разговор с Ритой напомнил мне, что в семьдесят лет сердце такое же хрупкое, как в семнадцать. Уязвимость, одиночество, страсть – все это остается в силе. Влюбленность никогда не стареет. Не важно, насколько вы измучены, сколько страданий причинила вам любовь, новая любовь всегда заставляет вас чувствовать надежду и жизнь, как в тот самый первый раз. Может быть, теперь вы будете более подкованы – у вас больше опыта, вы мудрее, вы знаете, что у вас осталось меньше времени, – но сердце все еще екает, когда вы слышите голос любимого человека или видите его имя, определяющееся при звонке на экране телефона. У любви в более зрелом возрасте есть свои преимущества: она особенно великодушная, щедрая, чувственная – и крайне необходимая. Рита рассказала мне, что после того разговора они с Майроном отправились в постель, и она насладилась тем, что назвала «восьмичасовым оргазмом» – именно тем, чего страстно желал ее тактильный голод. «Мы уснули в объятиях друг друга, – сказала Рита, – и это было так же восхитительно, как и те несколько оргазмов, что случились до того». В последовавшие месяцы Рита и Майрон стали партнерами – в жизни и в бридже, выиграв свой первый турнир на выезде. Она по-прежнему ходит на педикюр, не только ради массажа стоп, но и потому, что теперь кто-то еще видит ее ноги. Нельзя сказать, что Рита больше не страдает: иногда, немного. Перемены в ее жизни добавили столь необходимых красок в будни, но она по-прежнему испытывает то, что называет «уколами»: грусть, когда видит Майрона с его детьми, тревогу, которая приходит с новизной бытия в доверительных отношениях после нескольких нестабильных. Рита не раз была на грани того, чтобы указать Майрону на какой-то додуманный ей негатив или саботировать отношения, как будто она могла наказать себя за счастье или вернуться в знакомую безопасность одиночества. Но каждый раз она старалась все обдумать, и лишь потом действовать; она вспоминала наши разговоры и говорила себе, словно читая с салфетницы: «Не испорти все, девочка». Я рассказывала ей, как много отношений видела разрушенными только потому, что один человек так боялся быть брошенным, что сам делал все возможное, чтобы оттолкнуть другого. Она начала понимать, что самосаботаж настолько коварен потому, что он помогает решить одну проблему (снижает страх одиночества), создавая другую (вынуждает партнера уйти). Глядя на Риту на этом этапе ее жизни, я вспоминала кое-что из прочитанного ранее – уже не помню, где именно: «Каждая улыбка, каждая счастливая минута, что встречается мне на пути, кажется в десять раз лучше, чем до того, как я познал эту грусть». * * * В первый раз за сорок лет, говорит мне Рита после того, как я открыла подарок, она отпраздновала день рождения. Не так, как ожидала. Она думала, что тихо отметит его с Майроном, но когда они пришли в ресторан, то обнаружили людей, ждущих ее – сюрприз! – Не стоит проворачивать такое с семидесятилетними, – продолжает Рита, вспоминая. – У меня чуть сердце не остановилось. В толпе хлопали и смеялись члены «привет-семейства»: Анна, Кайл, София и Алиса (девочки подарили ей рисунки); сын и дочь Майрона, а также их дети (которые тоже становятся названными внуками); студенты потока, на котором она преподавала (один студент сказал ей: «Если хочешь интересного разговора – побеседуй с пожилым человеком»). Еще там были приятели из совета дома (когда Рита, наконец, согласилась в него вступить, то сразу организовала замену проржавевших ящиков) и друзья из компании по бриджу, которые появились у них с Майроном не так давно. Почти двадцать человек пришли поздравить женщину, у которой за год до этого не было ни одного друга. Но самый большой сюрприз произошел на следующее утро, когда Рита получила электронное письмо от дочери. Написав то длинное послание Майрону, она отправила тщательно продуманные письма каждому из своих детей, на которые, как обычно, не получила ответа. Но в тот день Рита получила письмо от Робин, которое читает мне на этой сессии. Мама, да, ты права: я не простила тебя, и я рада, что ты меня об этом не просишь. Если честно, я почти стерла твое письмо, не читая, потому что думала, что там обычный бред. А потом, не знаю почему (может быть, потому что мы так долго не общались?), я подумала, что стоит открыть его, просто чтобы убедиться, что там не сказано, будто ты при смерти. Но я не ожидала ничего подобного. Я до сих пор думаю: это правда моя мама? В любом случае, я показала твое письмо своему психотерапевту (да, теперь я хожу на психотерапию, и нет, я еще не ушла от Роджера) и сказала ей: «Я не хочу, чтобы все так обернулось». Я не хочу застрять в абьюзивных отношениях и искать оправдания, чтобы не уходить; думая, что уже слишком поздно, что я не могу начать все с начала, что угодно из того, что я говорю себе, когда Роджер пытается привязать меня к себе. Я сказала своему психотерапевту, что если ты, наконец, смогла найти здоровые отношения, то и я смогу – и я не хочу ждать своего семидесятилетия. Заметила, с какого адреса я пишу это письмо? Это моя секретная почта, она для поиска работы. Рита недолго плачет, потом продолжает читать. Знаешь, что забавно, мама? Когда я прочитала на сессии твое письмо, психотерапевт спросила, остались ли у меня хоть какие-то положительные воспоминания из детства – и я не могла вспомнить ничего. Но потом мне начали сниться сны. Мне приснилось, что я собиралась пойти на балет; а, проснувшись, поняла, что во сне я была балериной, а ты – учителем. Я вспомнила то время, когда мне было восемь или девять и ты водила меня в балетный класс, куда я очень хотела, но потом они сказали, что я недостаточно подготовлена, и я плакала, а ты обняла меня и сказала: «Ладно, я тебя научу». И мы пошли в пустой зал и изображали балет, казалось, несколько часов. Я помню, как смеялась, и танцевала, и хотела, чтобы каждая минута длилась вечно. А потом были другие сны – сны, которые возвращали хорошие воспоминания из детства; воспоминания, о которых я даже не знала. Думаю, я хочу сказать, что не готова разговаривать или хоть как-то восстанавливать отношения прямо сейчас. Может быть, и никогда. Но я хочу, чтобы ты знала: я помню тебя с лучшей стороны, чего едва ли достаточно, но это уже что-то. Если тебе интересно, нас всех потрясли твои письма. Мы обсуждали их и согласились, что, даже если никогда не восстановим отношения с тобой, мы должны взять себя в руки: как я уже сказала, если ты смогла, то и мы сможем. Мой психотерапевт говорила, что, возможно, я не хочу приводить свою жизнь в порядок, потому что тогда ты победишь. Я не понимала, что она имеет в виду, но теперь, думаю, понимаю. Или начинаю понимать. В общем, с днем рождения. Робин. P. S. Симпатичный сайт. Рита поднимает взгляд от письма. Она не уверена, что оно значит. Ей хотелось бы, чтобы и сыновья ответили, потому что глубоко переживает из-за каждого ребенка. Из-за Робин, которая так и не ушла от Роджера. Из-за мальчиков: один борется с зависимостью, другой дважды развелся с «противной, осуждающей женщиной, которая затащила его в брак фальшивой беременностью», а третий из-за проблем с обучаемостью так и не окончил колледж, за что отец его и бранил. Рита говорит, что пыталась помочь им, но они не пожелали говорить с ней; кроме того, что она может сделать для них сейчас? Она помогала им финансово, когда ее об этом просили, но это единственный тип контакта, на который они шли. – Я переживаю за них, – говорит она. – Я все время переживаю. – Может быть, – говорю я, – вместо этого вы полюбите их. Все, что вы можете – это найти способ полюбить их. Вот то, что им нужно от вас, а не вам от них, прямо сейчас. Я думаю о том, каково ее детям было получить письмо от матери. Рита хотела рассказать им о своих отношениях с девочками «привет-семейства», чтобы показать им, что она изменилась, позволить им увидеть ее любящую материнскую сторону, с которой она была бы рада познакомить и их тоже. Но я посоветовала ей отложить эту идею. Мне казалось, они пока не готовы простить ее, как один из моих пациентов: его отец ушел из семьи, женился на более молодой женщине и завел с ней детей. С ним отец был вечно всем недоволен и не проявлял никаких эмоций, но дети в семье номер два получили Лучшего Папу Года: он тренировал их футбольные команды, посещал их фортепианные концерты, участвовал в школьных мероприятиях, брал с собой в отпуск, знал имена всех друзей. Мой пациент чувствовал себя аутсайдером, незваным гостем в той семье – и он был, как многие люди с похожими историями, глубоко ранен, видя, как его папа становится отцом мечты, но не ему, а другим детям. – Это прорыв, – сказала я Рите по поводу письма. В конце концов, двое сыновей связались с Ритой и познакомились с Майроном. Впервые в жизни у них завязались отношения с надежным, любящим человеком с авторитетом отца. Младший, однако, все еще скован своим гневом. Все ее дети держатся на расстоянии и испытывают злость, но это нормально – по крайней мере, сейчас Рита способна услышать их, не отгораживаясь и не прячась за слезами. Робин сняла квартирку-студию и работает администратором в центре психического здоровья. Рита убеждала ее переехать поближе к ней и к Майрону, чтобы составить компанию, пока она восстанавливается после жизни с Роджером, но Робин не хочет бросать своего психотерапевта (или, как подозревает Рита, Роджера) – пока что. Это не идеальная семья, даже пока не функциональная, но это семья. Рита упивается своим пробуждением, но все еще считается с болью, которую не может исправить. И хотя ее дни наконец-то полны дел, она все еще находит время, чтобы добавлять новые вещи на свой сайт. Первый предмет – приветственная табличка из тех, что люди вешают на входные двери. На ней крупно написаны два слова, окруженные схематичными изображениями людей, каждый из которых выглядит весьма взбалмошно. На знаке написано «Привет, семейство!». Второй – плакат, сделанный для дочери Майрона, учительницы, которая увидела эту фразу на стикере над столом Риты и спросила, не может ли та сделать более художественную версию для ее кабинета, чтобы научить детей жизнестойкости. На ней написано «Неудачи – часть человеческого бытия». – Я, наверное, где-то это прочитала, – говорит она мне. – Но не смогла найти, чья цитата. На самом деле я сказала ей это на нашей первой сессии, но ничего такого не вижу в том, что она не помнит. Ирвин Ялом, психиатр, писал, что «намного лучше [для пациента добиться прогресса, но] забыть, о чем мы говорили, чем наоборот (что является более популярным выбором) – помнить в точности, что было сказано, но не меняться». Третье, что добавила Рита, – небольшой принт, изображающий двух абстрактных седоволосых людей, чьи тела переплетены в движении и окружены мультяшными репликами: «Ох… спина!», «Помедленнее… сердце!» Изящным каллиграфическим почерком она вывела вокруг тел: «Старики по-прежнему трахаются». На сегодня это ее бестселлер. 55 Это мой вечер, а вы плачьте, если хотите[33] Компьютер оповещает о новом письме во входящих, и мои пальцы застывают над клавиатурой. Тема: «Вечеринка… приходить в черном». Отправитель – Мэтт, муж Джулии, и я не решаю не открывать сообщение, пока не закончу работу с сегодняшними пациентами. Я не хочу открывать приглашение на похороны Джулии перед началом сессии.