Джон думает об этом. – Мог, – говорит он. – Но я не хотел быть мудаком. Я улыбаюсь. Он не хотел быть мудаком. – А теперь, – продолжает Джон, – из-за рейтингов я никогда не отвяжусь от нее. – Вы с ней теперь надолго, – говорю я. – И все из-за рейтингов. – Чертов канал, – повторяет он и берет еще кусочек салата, проклиная палочки для еды. – Но все будет в порядке, – говорит он. – Она мне вроде как даже нравится. У нас есть парочка отличных идей на следующий сезон. Он вытирает рот салфеткой, сначала левый уголок рта, потом правый. Я наблюдаю за ним. – Что? – спрашивает он. Я поднимаю брови. – Ох, ну нет! – говорит он, протестуя. – Я знаю, о чем вы думаете. Вы думаете, что есть некая связь, – он изображает в воздухе кавычки, – между психотерапевтом и вами. Это вымысел, ясно? – Целиком? – уточняю я. – Ну конечно! Это же история, это сериал. Господи, да если бы я взял хоть один диалог отсюда, наши рейтинги были бы уже в болоте. Так что нет, очевидно, она не вы. – Меня больше заинтересовали эмоции, чем диалог, – говорю я. – Может быть, в них есть доля правды. – Это сериал, – повторяет он. Я смотрю на Джона. – Я серьезно. Эта героиня имеет с вами общего не больше, чем главный герой со мной. Конечно, кроме того, что он отлично выглядит. – Он смеется над своей шуткой. По крайней мере, я думаю, что это шутка. Мы сидим молча, пока Джон рассматривает комнату: картины на стене, пол, свои руки. Я вспоминаю его «раз Миссисипи, два Миссисипи…» – еще с тех времен, когда он не выносил ожидания. Через пару минут он начинает говорить. – Я хочу кое-что вам показать, – говорит он, потом саркастично добавляет: – Могу я получить разрешение воспользоваться телефоном? Я киваю. Он берет телефон, листает что-то, потом разворачивает экраном ко мне. – Вот моя семья. На экране фото красивой блондинки и двух девочек, которых, кажется, безумно веселит то, что они показывают «рожки» за маминой головой. Марго, Грейс и Руби (выходит, пациентка Уэнделла, которая раньше приходила передо мной, – не Марго). Рядом с Руби сидит Рози – уродливая собака, которую так любит Джон, с розовым бантом на пятнистой мохнатой голове. Я так много о них слышала, что фотография завораживает. Я не могу отвести от них взгляд. – Иногда я забываю, как мне повезло, – тихо говорит он. – У вас прекрасная семья, – говорю я и добавляю, как тронута тем, что он поделился со мной этой фотографией. Я собираюсь вернуть телефон, но Джон меня останавливает. – Погодите, – говорит он. – Это мои девочки. А вот мой мальчик. Меня словно ударяют под дых. Он собирается показать мне Гейба. Будучи мамой мальчика я не знаю, смогу ли смотреть без слез. Джон листает дальше, и вот он. Гейб. Он такой милый, что мое сердце рвется на части. У него густые, волнистые волосы Джона и ярко-голубые глаза Марго. Он сидит на коленях у Джона во время игры «Доджерс»: в руках у него бейсбольный мяч, на щеке горчица, а на лице такое выражение, словно он выиграл Мировую серию. Джон говорит мне, что им только что удалось поймать прилетевший с поля мяч, и Гейб был просто в экстазе. «Я самый везучий человек во всем мире», – сказал Гейб в тот день. Джон рассказывает мне, что мальчик повторил то же самое, вернувшись домой и показав мяч Марго и Грейс. А потом еще раз, обнимаясь с Джоном перед сном. «Самый везучий человек во всем мире, во всей галактике и даже еще дальше!» – Он и был самым везучим в тот день, – говорю я и чувствую, как мои глаза наполняются слезами. – Бога ради, не плачьте при мне, – говорит Джон, отворачиваясь. – Вот только этого мне не хватало. Плачущего психотерапевта. – Почему бы не плакать, если грустно? – многозначительно говорю я. Джон забирает свой телефон и что-то печатает. – Раз уж вы разрешаете мне использовать телефон, – говорит он, – есть кое-что еще, что я хочу вам показать. Теперь, когда я видела его жену, дочерей, собаку и погибшего сына, мне интересно, чем еще он хочет поделиться. – Вот, – говорит он, протягивая руку ко мне. Я беру телефон и узнаю страницу сайта New York Times. На ней – рецензия на новый сезон сериала Джона. – Прочитайте последний параграф, – говорит он. Я проматываю до конца, где критик поэтично высказывается о направлении, которое приняло шоу. Главный герой, пишет автор, начал проявлять проблески своей глубинной человечности, не теряя остроты характера, и это делает его более интересным. Отблески его сочувствия – восхитительный сюжетный поворот. Если раньше зрителей приковывало его извращенное отсутствие уважения к другим, утверждает критик, то теперь мы не можем оторваться от того, как он пытается согласовать это с тем, что спрятано глубоко внутри. Рецензия заканчивается вопросом: «Что еще мы обнаружим, если он продолжит раскрываться?» Я отрываюсь от телефона и улыбаюсь Джону. – Я согласна, – говорю я. – Особенно с вопросом, поставленным в конце. – Симпатичная рецензия, да? – говорит он. – Да, и не только. – Нет-нет, не начинайте делать вид, будто мы снова говорим обо мне. Это главный герой. – Хорошо, – говорю я. – Отлично, – говорит он. – Давайте на этом и остановимся. Я ловлю взгляд Джона. – Почему вы решили мне это показать? Он смотрит на меня, как на идиотку. – Потому что это отличная рецензия! Это же New York Times, черт возьми! – Но почему именно этот параграф? – Потому что это означает, что мы далеко пойдем. Раз этот сезон так хорошо принимают, канал не сможет не дать нам новую сделку. Я думаю о том, как трудно Джону чувствовать себя уязвимым. Какой стыд и зависимость он испытывает в такие моменты. Как пугающе выглядит эта связь. – Ладно, – говорю я. – Не терпится увидеть, как герой, – я изображаю в воздухе кавычки, как это делает Джон, – будет развиваться в следующем сезоне. Думаю, в будущем многое возможно. Тело Джона отвечает за него: он краснеет. Пойманный, он краснеет еще сильнее. – Спасибо, – говорит он. Я улыбаюсь и встречаюсь с ним взглядом; он смотрит мне в глаза добрых двадцать секунд, прежде чем снова отворачивается. Глядя в пол, он шепчет: – Спасибо за… ну, в общем. – Он ищет верное слово. – За все. Мои глаза снова наполняются слезами. – Всегда пожалуйста, – говорю я. – Ладно, – говорит Джон, прочищая горло и укладывая свои напедикюренные ноги на диван. – Раз уж мы закончили с прелюдиями, о чем нам теперь разговаривать? 54 Не испорти все Есть две основных категории людей, которые настолько подавлены, что обдумывают самоубийство. Первые думают: у меня была отличная жизнь, и если я смогу справиться с этим жутким кризисом (со смертью любимого человека или затяжной безработицей), мне будет к чему стремиться. Но что, если я не смогу? Вторые думают так: моя жизнь бесплодна, и мне не к чему стремиться. Рита – из второй категории. Конечно, история, с которой пациент приходит на психотерапию, может быть не той же самой историей, с которой он живет. То, что было включено в рассказ вначале, может оказаться уже вычеркнутым; то, что осталось в стороне, становится центральной сюжетной линией. Некоторые главные герои становятся второстепенными, некоторые второстепенные персонажи занимают основные позиции. Собственная роль пациента тоже может измениться: от массовки до протагониста, от жертвы к герою. Через несколько дней после своего семидесятилетия Рита приходит на очередную сессию. Никакого самоубийства. Она приносит мне подарок. – Это на мой день рождения, но для вас, – говорит она.