– Но меня к нему не пустят! – Я поговорила с хозяйкой приюта, и она сказала, что, может быть, они смогут принять и тебя. – Я не хочу туда. – Ты помнишь, что случилось с Камили? Я не хочу, чтобы это случилось и с тобой. Ты этого хочешь? – Нет! – Значит, приют – это лучшее, что я могу тебе дать. Наша жизнь не станет лучше, Криштиана, если мы сами ничего для этого не сделаем. Когда вырастешь, ты сама это поймешь. Ты не можешь жить так, как я, если есть хоть малейший шанс на что-то лучшее. Мы будем продолжать видеться, и тебе там понравится. Обещаю. Я сидела молча. В глубине души я понимала, что она права. Я не забыла, что случилось с Камили и многими другими, но и не хотела оставлять свою мать. Нельзя оставлять тех, кого любишь. Так я тогда думала. Вскоре меня приняли в приют. Первым делом я отправилась проверить братишку. Казалось, дела у него идут хорошо. У него была своя кровать с бортиками, и в той же комнате спали еще несколько детей. Я подошла к кровати и заговорила с ним. – Мама будет нас навещать. Она так сказала. Велела мне передать тебе, что скоро вернется. Она заработает денег, чтобы нам было полегче, и еще она обещала, что не оставит нас. При этих словах мне вдруг стало страшно. Я и сама не верила в собственные слова и в то, что мама к нам придет. Я вспомнила ее лицо, когда мы прощались: оно было печальным и в слезах. – Криштиана, я вернусь. Позаботься о Патрике и веди себя хорошо. Не балуйся. Обещаешь? – такие были ее последние слова. Потом она крепко обняла меня у ворот и долго не выпускала. Хозяйка приюта проводила меня в дом, и ворота захлопнулись. Я оглянулась и увидела, как мама стоит за воротами, вцепившись в них одной рукой, и плачет. Горечь подступила к горлу и слезы покатились по моим щекам. Хозяйка отвела меня в свой кабинет. Потом усадила на коричневый стул напротив своего стола и внимательно посмотрела в глаза. Я вытерла слезы и выпрямилась. – Как тебя зовут? – Криштиана Мара Коэльо. – Ты знаешь, почему ты здесь? – Потому что у моей мамы нет денег и потому что на улице опасно. – Сколько тебе лет? – Семь. – Сколько ты жила на улице? – Долго. – Ты знаешь, что такое приют? – Это дом для детей, у которых нет мамы или папы. Она оценивающе посмотрела на меня, как будто что-то прикидывая в голове. Было так странно, что она задает мне вопросы, на которые и так знает ответы. Потом она снова внимательно посмотрела на меня. – Криштиана, ты хочешь здесь остаться? Этот вопрос казался мне опасным – и сам по себе, и из-за ее тона. Может быть, я была не самой умной девочкой на свете, но и не полной дурой. Я слишком долго прожила на улице, чтобы не понимать, что вопрос или точка зрения – это не просто слова. Поэтому я знала: ошибиться нельзя. Если я скажу, что хочу остаться, то, возможно, потеряю свою мать, и мы никогда больше не увидимся. Но если я скажу, что не хочу жить в приюте, вдруг они снова выбросят меня на улицу, и Патрик останется один? Моя мама расстроится, и к тому же я нарушу данное ей обещание – заботиться о Патрике. Но надо было что-то отвечать. Я решила, что если не отвечу ни «да», ни «нет», это и будет правильный ответ. – Я хочу остаться с братом, но еще мне очень хочется снова увидеть маму. Без них обоих мне будет грустно. Но вы так добры, мадам, что даете нам защиту от опасностей улицы. Я затаила дыхание. Правильно ли я ответила? Я старалась говорить как можно вежливее и, отвечая, смотрела ей в глаза, чтобы она знала, что я говорю правду. Какое-то время она пристально меня разглядывала. Потом задала вопрос, к которому я совсем не была готова: – Как ты думаешь, почему вы с мамой жили на улице? – Потому что никому до нас нет дела. – Почему ты думаешь, что до вас никому нет дела? – Потому что те, у кого есть деньги, ничего нам не дают. Потому что мы не можем найти работу и все нас ненавидят. – Х-м-м, – протянула она, как будто ожидая, что я продолжу. – Нас обзывают крысами и бьют. Полицейским все равно, и они тоже нас бьют. – Это очень больно слышать. Ты очень умная для своего возраста. Тебе пришлось рано повзрослеть, как и многим другим детям. Она взяла какие-то бумажки и стала что-то записывать. Пока она писала, я сидела молча, гадая про себя, правильно ли ответила на ее вопросы. – Криштиана, теперь ты будешь жить здесь. На какое-то время это место станет твоим новым домом. Ты будешь спать в комнате с другими девочками твоего возраста. Здесь, в приюте, живут девочки и мальчики разных возрастов, от самых маленьких до пятнадцати-шестнадцати лет. Есть также ряд правил, которым ты должна будешь следовать. Если нарушишь их – снова отправишься на улицу. Ты знаешь, что такое правила, Криштиана? – Да, знаю. – Что это такое? – Правила – это то, что все должны делать. Правила устанавливает начальник, и все должны им следовать. – Совершенно верно! И я – тот самый человек, который принимает здесь решения. И всех остальных, кто здесь работает, тоже нужно слушаться. Ты будешь делать то, что велено. Ясно? – Да! – Никаких шалостей. Есть несколько вещей, которые нужно делать вовремя. Ты будешь ходить в школу и должна будешь хорошо учиться. Ясно? – Да! – Вот и хорошо. Если что-то случится – что-то серьезное, – я хочу, чтобы ты мне об этом сказала, поняла? – Да! – Хорошо! Тогда иди, осмотри свой новый дом. Меня одолевали смешанные чувства. Мне хотелось задать сотню вопросов, но я знала, что можно задать только один. И лишь один вопрос был для меня по-настоящему важен – на все остальные я рано или поздно все равно получу ответы. Я задумалась: как лучше всего спросить? – Простите, мэм. Я бы хотела спросить… Мы с Патриком увидимся снова с нашей мамой? Она встала из-за стола и подошла ко мне. Мне стало не по себе, и я запрокинула голову, чтобы смотреть ей в глаза. – Каждое воскресенье кто-то из родителей приходит навестить своих детей. Они могут остаться на несколько часов. Если твоя мама захочет и сможет, то сделает это. Она знает, что может навестить вас. Но я бы не рассчитывала, что она придет, Криштиана, – она странно и задумчиво посмотрела на меня, потом повернулась и направилась к выходу. Я молча пошла за ней. Вот я набралась храбрости и задала вопрос – и получила на него ответ. Она не думала, что мама к нам придет. Но ведь мама обещала прийти. Я была уверена, что она сдержит обещание. Хотя, может быть, уверена не до конца. Мне было страшно, но я сделала то, что у меня хорошо получалось: выпрямила спину, отбросила чувства и вошла вслед за хозяйкой в комнату, переполненную детьми. Когда мы вошли, в комнате стало тихо и все посмотрели на меня. Я же уставилась на свои босые ноги. Откуда-то издалека я услышала, как хозяйка сказала, что меня зовут Криштиана, что теперь я буду жить здесь и буду их новым другом. Когда я только попала в приют, все было хорошо. Я жила в предвкушении воскресений и быстро нашла себе подружку. Ее звали Патрисия, и она стала моей лучшей подругой в приюте. Это была самая красивая девочка, которую я когда-либо видела. Думаю, она была на год младше меня, а может быть, и на год старше. Она рассказывала мне, как попала в приют, но я забыла. Патрисия была робкой, сдержанной и спокойной – полная противоположность мне. Кожа у нее была светлая, глаза карие, волосы золотистые, крупными кудрями, коротко стриженные, как мои. У всех детей в приюте были короткие волосы – и у мальчиков, и у девочек, – так было легче справляться с вшами. Она была доброй, и другие дети почти никогда ее не трогали. Она и сама никому не делала зла, и я старалась брать с нее пример. И все же я не могла сойтись с ней слишком близко – я все еще не забыла боль от потери лучшей подруги, и мне не хотелось снова ее испытать. Так или иначе, мы с Патрисией стали почти что лучшими подругами, даже без этой близости. Она тоже любила петь, и мы часто сидели вместе и пели песни Шуши. Нашей любимой была «Илари». Шуша была ведущей шоу на детском канале, которое мы смотрели раз в неделю. Патрисия смеялась, когда я пела. Однажды она сказала, что хотя у меня нет музыкального голоса, я компенсирую его громкостью. После многих песен и смеха я наконец поняла: она имела в виду, что у меня нет слуха. Лишь спустя много лет я смирилась с тем, что не стану новой звездой сцены. Патрисия была одной из немногих людей в моей жизни, к кому я по-настоящему прислушивалась. Она училась в школе и жила в приюте дольше меня, и на нее всегда можно было положиться. Мне повезло найти такого друга, как Патрисия. Когда в одном месте собирается столько детей – жди беды. Постепенно я поняла: правил слишком много. Дни были похожи один на другой. Каждое утро мы выстраивались у душевой в очередь, чтобы принять душ, и по несколько человек входили. Полотенец было мало, поэтому никому не хотелось оказаться в самом конце очереди – иначе придется вытираться сырыми, холодными полотенцами. Обычно самые сильные и самые громкие пробивались вперед. Я была одной из них и могла бы тоже пролезть, но каждый день пропускала вперед Патрисию, которая была одной из последних. Однажды я и сама оказалась в конце очереди в душ и поклялась себе, что этого никогда не повторится. Дело было даже не в том, что вытираться холодными, сырыми полотенцами было противно, и не в том, что к тому моменту горячая вода заканчивалась. Дело было в принципе, это был вопрос гордости. Система очереди в душ и всех прочих в приюте была одна и та же: сильные шли вперед слабых. Чтобы пробиться вперед, нужно было побороть того, кто стоит перед тобой. Победишь – продвинешься в очереди. Патрисия могла пройти вперед потому, что ей не нужно было побеждать тех, кто стоял за нами, но только того, кто разрешал ей пройти, то есть меня. Если же ты решал ввязаться в драку и проигрывал, то мог и вовсе оказаться в самом хвосте. В приюте была своя иерархия – совсем как на улицах, и никому не хотелось оказаться в конце цепочки. Я поняла, что мне там будет нелегко. Некоторым из детей я откровенно не нравилась, потому что я была в некотором роде любимчиком персонала. Мама научила меня хорошим манерам и всегда говорила, что нужно помогать другим и быть вежливой, в жизни это очень пригодится. Но если хочешь выжить среди детей, нужно выбирать себе друзей – тогда всегда будет кто-то, кто прикроет твою спину, а ты поможешь ему в ответ. Один в поле не воин – на улице это усваиваешь быстро. Я всегда умела просчитывать и обладала уличной смекалкой. Иногда это пригождалось, иногда – не очень. В приюте эти навыки почти всегда служили мне хорошую службу. И еще я быстро обзавелась врагами. Одной из них была Габриэла. В приюте существовали неписаные правила. Правило первое: не ябедничай персоналу. Правило второе: не заводи неправильных друзей. Правило третье: не подлизывайся к персоналу. Правило четвертое: не имей то, чего больше ни у кого нет (то, что дети получали от своих родных или от персонала, разрывалось на кусочки). Правило пятое: не делай ничего такого, за что персонал может тебя наказать. Эти простые правила постоянно нарушались, и иногда мной самой. Воскресенье – мой любимый день По воскресеньям нас с братом навещала мама. Мы встречались на заднем дворе приюта. Там росли кусты и авокадо. Еще там было что-то вроде сцены. Двор был довольно большой, но нам, детям, нельзя было бывать там очень часто. Но по воскресеньям нас туда пускали – тех, у кого были родители, родственники или близкие друзья. Некоторые дети – те, к кому никто не приходил, – предпочитали сидеть в приюте. Другие выходили на улицу и с завистью и тоской смотрели на тех детей, у кого хоть кто-то был. Я любила воскресенья. В эти дни мне было хорошо, и я с нетерпением ждала их. Иногда мы с ребятами устраивали небольшие представления для посетителей. Помню, как однажды мы собирались разыграть пьесу. У нас была книга под названием «Марсело, Мармело, Мартело» – о мальчике, ботинке и молотке. Мы готовили представление и очень нервничали. Я никогда не выступала перед зрителями. Хуже того, теперь мне вдобавок ко всему нужно было притвориться другим человеком. Не помню, кого я играла, – и это очень странно, учитывая, как я нервничала, и то, что эта книга до сих пор у меня есть. Но я была счастлива и хотела, чтобы моя мама гордилась мной. Мне хотелось увидеть ее улыбку и выступить лучше других детей. Мама всегда говорила: если я всерьез настроюсь на какую-то цель, то добьюсь ее. Когда другие дети смеялись надо мной, пытаясь вывести из равновесия перед этим важным днем, я вспоминала мамины слова. Если я как следует постараюсь, то добьюсь чего угодно. А я твердо решила, что выступлю лучше всех. Поэтому перечитала эту книгу несколько раз. Читала я очень-очень медленно, но слова от этого не становились понятнее. На самом деле, я читала медленно, потому что едва умела читать. Приближалось воскресенье, и я стала нервничать еще сильнее. Я думала лишь о том, как выступить так, чтобы мама мной гордилась. Мы виделись всего несколько часов в неделю, и я хотела, чтобы она вышла из приюта зная, что у нее хорошая, талантливая дочь, и захотела вернуться в следующее воскресенье. За день до выступления мы репетировали во дворе, и в ожидании своей очереди я сидела под кустом и собирала с него плотные ягодки. Ягодки были похожи на бусинки. Я не знала, как они называются, но из них можно было делать браслеты. Ягодки были зеленые, твердые, как камушки, и маленькие, как самые настоящие бусинки, даже с дырочками, через которые можно было продеть нитку. Я сидела и делала браслет для мамы. Помню, как задумалась: сколько бусинок нужно? У мамы ведь рука больше моей, и если браслет выйдет слишком маленьким, она не сможет его носить. Хотя, если он будет слишком большим – тоже. К обеду браслет я не доделала, но насобирала достаточно бусинок, чтобы закончить его вечером. Ночью я совсем не чувствовала усталости от волнения и предвкушения завтрашнего дня. Спала я урывками, поэтому наутро проснулась совершенно измотанная. Приняв душ, одевшись и послонявшись, как обычно, мы отправились в столовую на завтрак. В этот день мы надели все самое лучшее. Спустившись в столовую, я села рядом с Патрисией, но от волнения кусок в горло не лез, поэтому я просто выпила чашку кофе с молоком и сахаром. Много сахара! После кофе мой животик успокоился, и мне полегчало. Но не знаю, было ли дело в кофе или все же в Патрисии, которая меня успокаивала и держала под столом за руку.