Наконец я произнесла: — Раз Петерсена обвиняли в изнасиловании, но не осудили, значит, его оправдали. Надо было видеть, каким взглядом смерил меня Марино — под дулом пистолета я, наверное, и то почувствовала бы себя спокойнее. — Я ведь еще не закончил изучать его прошлое, — сказал Марино. — Сержант, к вашему сведению, в такие престижные учебные заведения, как Гарвард, не принимают уголовников. — А вдруг они не знали? — не сдавался детектив. — Они могли не знать только в одном случае — если обвинение с Петерсена было снято. — Мы это проверим, — проговорил Уэсли, чтобы как-то разрядить обстановку. Марино извинился и поспешно вышел. Не иначе в туалет побежал. Уэсли и бровью не повел, будто поведение Марино было абсолютно нормальным. Он только спросил как будто невзначай: — Кей, какие новости из Нью-Йорка? Результаты исследований готовы? — Определение ДНК требует времени, — рассеянно ответила я. — До второго убийства мы ничего не посылали в лабораторию. Скоро результаты по первым двум убийствам будут у меня на руках. Что касается Сесиль Тайлер и Лори Петерсен, анализы будут готовы не раньше июля. Уэсли одобрительно кивнул. — Мы пока знаем только, что во всех четырех случаях убийца — человек, у которого антигены не обнаруживаются. — Да, больше нам ничего не известно. — Не сомневаюсь, что все убийства совершены одним человеком. — Совершенно с тобой согласна. Мы молча ждали Марино. Его голос все еще звучал в моих ушах, я вся взмокла, сердце колотилось. Уэсли, должно быть, прочитал мои мысли относительно Марино и понял, что я уже окончательно причислила доблестного сержанта к разряду неприятных и опасных в своем служебном рвении людей, с которыми невозможно работать, потому что он вдруг нарушил тишину: — Кей, ты должна его понять. — Как хочешь, Бентон, но это выше моих сил. — Он хороший следователь. Один из лучших. Я не ответила. Снова повисло молчание. Мое раздражение все росло и наконец вырвалось наружу: — Черт возьми, Бентон! Мы должны найти этого отморозка! Мы не смогли защитить этих женщин, так надо хотя бы предотвратить следующие убийства. Пока Марино за уши притягивает улики к Петерсену, настоящий маньяк еще кого-нибудь задушит. У Марино, видите ли, амбиции, а могут погибнуть невинные люди. — Ничего он не притягивает. — Нет, притягивает. — Я взяла себя в руки и заговорила на полтона ниже: — Разве ты не видишь, что он хочет, чтобы убийцей оказался Петерсен? Это означает, что настоящего убийцу он искать не станет. Марино, слава богу, не торопился возвращаться. Уэсли перестал играть желваками, но, когда заговорил, старался не смотреть мне в глаза. — Я бы тоже не сбрасывал Петерсена со счетов. Я понимаю, звучит неправдоподобно, что один и тот же человек убил жену и еще трех женщин. Но Петерсен — особый случай. Вспомни Гэйси.[9] Мы до сих пор не знаем, сколько народу он на тот свет отправил. Одних лишь детей было тридцать три. А на самом деле, может, их было несколько сотен. И всех, заметь, он видел в первый и последний раз в жизни. А потом Гэйси убил родную мать, расчленил ее тело и затолкал куски трупа в мусорный контейнер… Да за кого он меня принимает? Уэсли, видно, решил прочитать мне лекцию «для новичков» — то-то он выпендривается, как подросток на первом свидании. — Или Чэпмен. Когда его арестовали после убийства Джона Леннона, у него была книга «Над пропастью во ржи». В Рейгана стрелял некто Брэйди,[10] который, между прочим, с ума сходил по одной актрисе. Улавливаешь связь? Наше дело — предотвратить преступление, видеть на шаг вперед. Но это не всегда получается. Не всегда получается разгадать ход мыслей преступника. От перечисления маньяков Уэсли перешел к статистике. Двенадцать лет назад убийства составляли 95–96 % от всех преступлений. Сейчас эта цифра снизилась до 74 % и продолжает падать. Причем чужих убивают чаще, чем своих. Я почти не слушала. — Кей, честно говоря, Мэтт Петерсен меня очень беспокоит, — вдруг произнес Уэсли. Мне стало интересно. — Он ведь человек искусства. А психопаты по сравнению с обычными убийцами, совершающими преступления из ревности, ради денег или из мести, — тоже своего рода художники, Рембрандты, так сказать. Петерсен — актер. Откуда нам знать, что за роли он играет в собственном воображении? Откуда нам знать, что он не воплощает их в жизнь? А вдруг он дьявольски умен? Может, он убил жену из практических соображений? — Каких-каких соображений? — Я не поверила собственным ушам, тем более что передо мной лежали фотографии задушенной Лори Петерсен: лицо багровое, ноги связаны, провод натянут между ногами и шеей, как тетива. Я снова и снова прокручивала в уме сцену изнасилования. А он говорит: «Из практических соображений»! — Кей, я хотел сказать, а вдруг Петерсену необходимо было избавиться от жены? — объяснил Уэсли. — Вдруг она заподозрила, что именно ее муж убил первых трех женщин? Петерсен запаниковал и решил убрать жену. И не придумал ничего лучше, чем поступить с ней так же, как с остальными жертвами, чтобы сбить полицию со следа. — Эта песня не нова, — холодно заметила я. — Сержант Марино уже излагал мне свою теорию. Медленно и раздельно Уэсли произнес: — Кей, мы должны отрабатывать все версии. — Вот именно, все. А если Марино зациклился на одной — возможно, у него есть на то свои причины, — мы далеко не уедем. Уэсли бросил взгляд на открытую дверь и чуть слышно произнес: — Согласен, у Пита свои предубеждения. — И хорошо бы ты мне о них поведал. — Полагаю, будет достаточно, если я скажу следующее. Когда мы в Бюро решили, что Марино — подходящая кандидатура для региональной команды, мы стали наводить о нем справки. Я знаю, в какой семье и в каких условиях вырос Пит. Тебе такое и в страшном сне не снилось. Не всем везет. Уэсли не сообщил мне ничего принципиально нового. Я и сама уже поняла, что Марино не повезло родиться в бедной семье. Люди в его представлении делились на благополучных и неблагополучных, и с первыми Марино было не по себе. Он ассоциировал их с правильно «прикинутыми» одноклассниками и высокомерными одноклассницами, презиравшими его за то, что он не принадлежал к их кругу, и еще за то, что его отец был простым работягой с вечно грязными ногтями. Все эти слезливые истории я слышала уже энное количество раз. У личностей вроде Марино в жизни только два преимущества — они белые и крутые, а потому считают, что «пушка» и полицейский значок сделают их еще белее и круче. — Бентон, нам нельзя себя оправдывать. Мы ведь не оправдываем преступников только из-за того, что у них было трудное детство. Если мы начнем использовать данные нам полномочия против людей, которые всего лишь напоминают нам о нашем тяжелом детстве, то куда же мы придем? И не то чтобы я такая черствая. Я прекрасно понимаю, что значит расти в неблагополучной семье. И раздражение Марино могу объяснить. Я сотни раз сталкивалась с предубеждением, которое свойственно практически каждому. Например, в суде. Ведь известно: если обвиняемый — симпатичный молодой человек с аккуратной стрижкой и в костюме за двести долларов, то, как бы ни были убедительны улики, присяжные в глубине души не поверят, что он действительно виновен. Сама я могла поверить во что угодно, лишь бы улики были неоспоримые. Но разве Марино анализирует улики? И способен ли он вообще хоть что-нибудь анализировать? Уэсли отодвинулся от стола, встал и потянулся. — У Пита свои тараканы в голове. Ты привыкнешь. Я его сто лет знаю. — Он выглянул в коридор. — Да куда этот Марино, черт возьми, запропастился? Его что, волной смыло? Уэсли покончил с неприятными делами в отделе судмедэкспертизы и канул в солнечный полдень — ему предстояли не менее неприятные дела. Мы перестали ждать Марино — он действительно как будто куда-то провалился. Впрочем, у меня и не было времени размышлять над его странным исчезновением, потому что ко мне в кабинет, как раз когда я запирала ящик стола, вошла Роза. По тому, как Роза поджала губы, я поняла, что ее сообщение меня не обрадует и она об этом знает. После долгой тяжелой паузы Роза произнесла: — Доктор Скарпетта, вас ищет Маргарет. Она очень просила меня сразу же, как у вас закончится совещание, сообщить вам об этом. Мое лицо выдало меня прежде, чем я успела подумать о том, что хорошо бы скрыть раздражение. Меня поджидали несколько трупов, предназначенных к вскрытию, и чертова куча телефонных звонков. И без того работы на десятерых, а тут еще Маргарет с какой-то ерундой. Роза вручила мне стопку документов на подпись и продолжала стоять над душой, буравя меня взглядом сквозь очки. Наконец она не выдержала и произнесла менторским тоном: — Маргарет у себя. По-моему, дело не терпит отлагательств. Роза наверняка знала, что это за дело (она вообще всегда знала, что происходит в офисе), но мне сообщать об этом не хотела. И хотя я не могла поставить ей это в вину, меня порядком раздражали ее замашки школьной директрисы и командный тон. Нет чтобы рассказать обо всем прямо! Но Роза ни за что не хотела приносить плохие новости. Наверное, годы работы с моим предшественником, доктором Кэгни, научили ее осторожности. Кабинет нашего системного администратора Маргарет находился в центральной части здания. Стены в этой маленькой комнатке, отличавшейся спартанской обстановкой, были выкрашены той же тусклой бежевой краской, что и в остальных кабинетах. Пол, выложенный темно-зеленой керамической плиткой, постоянно казался пыльным, независимо от частоты уборок. На каждой более или менее пригодной для этого поверхности громоздились кипы распечаток, из шкафа едва не вываливались инструкции, кабели, картриджи и дискетницы. Ничего личного — ни фотографий, ни постеров, ни безделушек. Никогда не могла представить, как Маргарет терпит этот канцелярский бардак. Впрочем, насколько мне известно, все айтишники таковы. Маргарет сидела спиной к двери, уставившись в монитор. На коленях она держала практическое руководство по программированию. Повернувшись вместе с креслом и увидев меня, Маргарет подвинулась. Ее лицо было мрачным, короткие темные волосы растрепаны, будто она их ерошила, в глазах застыло отчаяние. — Я с утра была на собрании, — начала Маргарет. — А когда вернулась, увидела на экране вот это. Она протянула мне распечатку с последовательностью команд, позволявших запросить базу данных. В первый момент я ничего не поняла: команда «Характеристики», список фамилий, несколько раз повторенная команда «Найти». Сначала «Найти» требовалось фамилию «Петерсен» и имя «Лори». Под этим запросом значился ответ программы: «Ничего не найдено». Затем некто запросил данные по всем погибшим, носившим фамилию Петерсен. Лори Петерсен в списках не значилась — я еще не отдавала ее дело для занесения в базу данных. — Маргарет, вы точно не задавали программе эти команды? — Разумеется, нет, — с достоинством произнесла Маргарет. — И никто не задавал. Это невозможно. Я напряглась.