Я наблюдаю, как Налитр помогает миссис Перл. Да, местные небогаты, зато выручают друг друга, как могут. Мы все здесь как большая, пускай и неблагополучная, но семья. По-настоящему я поняла это только совсем недавно. – Старр! – зовет меня бабуля, выйдя на крыльцо. Наверное, ее тоже слышно на весь район, как и Налитра. – Мама говорит, чтобы ты шла скорей собираться. Привет, Перл! Миссис Перл, обернувшись, прикрывает глаза от солнца. – Привет, Адель! Давно не виделись. Как твое ничего? – Да потихоньку, подруга. Красивая у тебя клумба! Зайду к тебе попозже за рассадой. – Хорошо. – А со мной, эт самое, не поздроваешься, а, Адель? – спрашивает Налитр. Он говорит так невнятно, что его речь сливается в одно длинное слово. – Хрена с два, дурень ты старый, – ворчит бабуля и захлопывает за собой дверь. Мы с папой и дядей Карлосом хохочем. Короли Кедровой Рощи едут за нами на двух машинах, а нас с родителями везет дядя Карлос. Рядом с ним сидит один из его друзей-копов, у которого сегодня выходной. Бабуля с тетей Пэм тоже следуют за нами. Меня сопровождает куча людей, но предстать перед коллегией присяжных придется мне одной. От Садового Перевала до центра города пятнадцать минут езды. В центре, как всегда, всё в лесах и что-то строят. В отличие от Садового Перевала, по углам тут стоят не барыги, а люди в деловых костюмах, ждущие зеленого сигнала светофора. Интересно, слышно ли здесь, когда стреляют у меня в районе? Мы поворачиваем к зданию суда, и у меня снова дежавю. Мне три, и дядя Карлос везет нас с мамой и Сэвеном в суд. Мама всю поездку плачет, и мне хочется, чтобы с нами был папа, потому что он умеет ее успокаивать. Заходя в зал суда, мы с Сэвеном держим маму за руки. Какие-то копы приводят папу в оранжевом комбинезоне. Он не может нас обнять – на руках у него наручники. Я говорю ему, что мне нравится его комбинезон, потому что он оранжевый – а это мой любимый цвет. Но папа очень серьезно на меня смотрит и говорит: «Чтобы никогда такого не надевала, ясно?» После я помню только, как судья что-то говорит, мама всхлипывает, а папа кричит, что любит нас, пока его уводят копы. Три года я ненавидела этот суд, потому что он отнял у нас отца, да и сейчас не слишком рада его видеть. Напротив здания ютятся новостные фургоны и пикапы, а дальше все оцеплено полицейскими. Недаром у нас любят говорить, что СМИ «устроило цирк»: такое ощущение, что в город в самом деле приехал цирк. От толпы неистовых репортеров суд отделяет двухполосная дорога, но чувство у меня такое, будто я где-то очень далеко. Сотни людей, преклонив колени, сидят на лужайке перед зданием. А перед ними, опустив головы, стоят мужчины и женщины в колоратках[105]. Дабы избежать клоунов с камерами, дядя Карлос сворачивает на улочку позади суда, и мы заходим в здание через черный ход. Гун и еще один Король идут с нами. Они встают по обе стороны от меня и позволяют охране на входе себя обыскать. После другой охранник ведет нас по коридору; чем дальше мы идем, тем меньше людей видим в коридорах. Мисс Офра ждет нас возле двери с латунной табличкой, на которой значится: «Большое жюри». Обняв меня, мисс Офра спрашивает: – Готова? Впервые я и правда готова. – Да, мэм. – Я буду ждать тебя здесь, – говорит она. – Если захочешь что-то спросить, у тебя есть на это право. – Она смотрит на мою свиту. – Извините, но наблюдать за процессом на экране в телекомнате разрешается только родителям Старр. Дядя Карлос и тетя Пэм обнимают меня; бабуля хлопает по плечу и качает головой; Гун и его парни коротко кивают и уходят вместе с остальными. Мамины глаза полны слез. Она заключает меня в крепкие объятия, и почему-то именно в этот миг я сознаю, что стала на пару сантиметров выше нее. Она расцеловывает мое лицо и еще раз меня обнимает. – Я горжусь тобой, малыш. Ты такая смелая. Снова это слово. Ненавижу его. – Я не смелая. – Очень смелая. Она отстраняется и убирает прядь волос у меня с лица. Я не могу объяснить, что вижу в ее взгляде, но взгляд этот словно видит меня насквозь и знает лучше, чем я сама. Он обволакивает и согревает меня изнутри. – Смелая – не значит бесстрашная, Старр, – шепчет мама. – Быть смелой – это идти вперед, несмотря на страх. Что ты и делаешь. – Она приподнимается на цыпочках и целует меня в лоб, словно нарекая свои слова правдой. В каком-то смысле для меня так оно и есть. Папа обнимает нас обеих. – У тебя все получится, малышка. Со скрипом открывается дверь в зал, и оттуда выглядывает прокурор, мисс Монро. – Если ты готова, можем начинать. Я вхожу в зал одна, но чувствую, словно родители идут со мной. На стенах здесь деревянные панели, окон нет; дугообразный стол занимает человек двадцать – мужчин и женщин, среди которых есть и чернокожие. Мисс Монро ведет меня к столику с микрофоном в центре комнаты, и взгляды присяжных следуют за нами. Один из коллег мисс Монро принимает у меня клятву: держа руку на Библии, я клянусь говорить только правду, а про себя обещаю то же и Халилю. Сидя в конце зала, мисс Монро произносит: – Не могли бы вы представиться Большому жюри? Я наклоняюсь к микрофону и прочищаю горло. – Меня зовут… – Голос мой звучит так тихо, словно мне пять лет. Я выпрямляюсь и начинаю снова: – Меня зовут Старр Картер. Мне шестнадцать лет. – Микрофон нужен только для записи, к динамикам он не подключен, – говорит мисс Монро. – Во время нашего разговора вам нужно говорить громко, чтобы все могли вас слышать, хорошо? – Да… – Я задеваю микрофон губами. Слишком близко. Я подаюсь назад и пробую еще раз. – Да, мэм. – Хорошо. Вы пришли сюда по собственной воле? – Да, мэм. – И у вас есть адвокат, мисс Эйприл Офра, верно? – говорит она. – Да, мэм. – Знаете ли вы, что имеете право с ней советоваться? – Да, мэм. – Вы понимаете, что вам не выдвигают никаких обвинений, верно? Вранье. Нас с Халилем судят со дня его смерти. – Да, мэм. – Сегодня мы хотим, чтобы вы своими словами рассказали о том, что случилось с Халилем Харрисом, понятно? Я смотрю на присяжных, но не могу понять, что выражают их лица и в самом ли деле они хотят узнать правду. Надеюсь, что да. – Да, мэм. – Хорошо. Теперь давайте поговорим о Халиле. Вы были друзьями, верно? Я киваю, но мисс Монро просит: – Пожалуйста, ответьте словами. Я наклоняюсь к микрофону и говорю: – Да, мэм. Черт. Я совсем забыла, что у присяжных нет динамиков и микрофон нужен только для записи. И почему я так нервничаю? – Как долго вы были знакомы с Халилем? Снова одни и те же вопросы. Я становлюсь роботом, который повторяет одно и то же: что знала Халиля с трех лет, что мы вместе выросли и каким он был человеком. Когда я заканчиваю, мисс Монро говорит: – Хорошо. Вы не возражаете, если теперь мы подробнее обсудим ночь инцидента? Несмелая – и, кажется, большая – часть меня кричит «нет». Я хочу забиться в угол и забыть о том, что случилось. Однако за меня молится столько людей… За мной наблюдают мои родители… И Халиль нуждается во мне. Я выпрямляюсь и даю слово крохотной, но смелой части меня: – Нет, мэм. Часть 3. Восемь недель спустя