Крис ничего не говорит. Мне это и не нужно. Я тяжело вздыхаю и оглядываюсь. – Ты не представляешь, до чего нереальна одна только мысль, что я сижу в такой машине, – говорю я. – Гребаный «роллс-ройс». Раньше я жила в однокомнатной квартире в одном из муниципальных муравейников. Мы с братьями спали в одной комнате, а родители – на раскладушке в коридоре. Подробности моей былой жизни вдруг отчетливо всплывают в памяти. – В квартире постоянно воняло сигаретами, – говорю я. – Папа курил. Соседи по площадке и сверху тоже курили. У меня было столько приступов астмы, что это даже не смешно. Из-за тараканов и крыс дома мы хранили только консервы. Летом было всегда слишком жарко, зимой – слишком холодно. Так холодно, что дома мы ходили в куртках. – Я мгновение молчу, а потом продолжаю: – Иногда папа перепродавал продовольственные талоны, чтобы купить нам одежду. Он очень долго не мог найти работу, потому что отсидел. Когда его наняли в продуктовый, он повел нас в «Тако-Белл», и мы заказали всё, что хотели. Мне казалось, это лучший день в моей жизни. Едва ли не лучше того дня, когда мы уехали из муниципальной квартиры. Крис слабо улыбается. – «Тако-Белл» – крутая штука. – Ага. – Я снова смотрю на свои руки. – Он и Халиля позвал тогда кушать с нами. Нам самим было непросто, но Халилю мы всегда помогали. Все знали, что его мама – наркоманка. – К глазам подступают слезы. Как же мне от них тошно… – Тогда мы были близки. Он моя первая любовь, и поцеловалась я в первый раз с ним. Но в последнее время мы отдалились. Я не видела его несколько месяцев и… – Я снова рыдаю. – И это меня убивает, потому что у него в жизни творилось столько всякого дерьма, а меня рядом не было. Крис вытирает мои слезы большим пальцем. – Ты не должна винить себя за это. – Но я виню, – шепчу я. – Я бы отговорила Халиля торговать наркотиками. И никто не называл бы его гангстером… Прости, что ничего тебе не рассказала. Я хотела, но все, кто знает, что я была тогда в машине, ходят вокруг меня на цыпочках. А ты относился ко мне как обычно. И это единственное, что держало меня на плаву. Я на грани истерики. Крис берет меня за руку и тянет к себе на колени. Я сажусь на него верхом и, зарывшись лицом ему в плечо, рыдаю, как дитя-переросток. И вот его смокинг уже мокрый, а мой макияж испорчен. Ужас. – Прости, – шепчет он, гладя меня по спине. – Я вел себя как задница. – Да. Но ты моя задница. – То есть по телику я разглядывал себя?.. Я зыркаю на него и с силой бью по руке. Крис хохочет, и от его смеха смеюсь и я. – Ты меня понял! Ты – моя константа. И это самое главное. – Самое главное. – Он улыбается. Я касаюсь его щеки и позволяю своим губам заново познакомиться с его. Губы у Криса мягкие и безупречные и на вкус как фруктовый пунш. Он нежно кусает мою губу и отстраняется. Потом касается своим лбом моего и смотрит мне в глаза. – Я люблю тебя. «Я» наконец-то появилось. Ответ дается мне с легкостью. – А я люблю тебя. Кто-то громко стучит в окно, и мы вздрагиваем. Это Сэвен прижимается лицом к стеклу. – Надеюсь, вы тут не дурью маетесь? Лучший способ отбить желание – увидеть брата. – Сэвен, отстань от них, – канючит Лейла у него за спиной. – Мы же шли потанцевать, забыл? – Это подождет. Я должен убедиться, что он тут не кувыркается с моей сестрой. – Прекрати заниматься идиотизмом, иначе сам не покувыркаешься! – фыркает Лейла. – И пофиг. Старр, вылезай из машины. Я не шучу! Крис смеется, уткнувшись в мое обнаженное плечо. – Отец попросил его за тобой присматривать? Зная папу… – Наверное. Крис целует меня в плечо, и его губы на секунду замирают на моей коже. – Все хорошо? В ответ я быстро его целую. – Все хорошо. – Отлично. А теперь пойдем потанцуем. Едва мы выходим из машины, как Сэвен принимается орать на нас за то, что мы ушли с вечеринки, и грозится, что все расскажет папе. – Если через девять месяцев из нее вылезет маленький Крис, у нас будут проблемы, чел! – кричит он, пока Лейла тянет его в клуб. М-да, позорище какое. Внутри до сих пор гремит музыка. Крис принимается танцевать, но получается у него не «нэй-нэй», а «о боже, нет-нет», так что я еле сдерживаю смех. На танцполе к нам присоединяются Майя с Райаном и, глядя на кульбиты Криса, безмолвно спрашивают у меня, какого черта он творит. Я пожимаю плечами и делаю вид, что так и надо. К концу песни Крис наклоняется ко мне, шепчет на ухо: – Скоро вернусь. – И исчезает в толпе. Я ничего не подозреваю до тех пор, пока не слышу его голос из колонок и не замечаю его возле диджея. – Привет всем, – говорит он. – Полчаса назад мы с моей девушкой поссорились. О боже. Он что, решил выставить на всеобщее обозрение наше грязное белье? Я опускаю взгляд на свои конверсы и закрываю лицо рукой. – И я хочу спеть эту песню – нашу песню, – чтобы показать, как сильно тебя люблю и как много ты для меня значишь, Принцесса из Беверли-Хиллз. Кое-кто из девчонок с умилением выдыхает «о-о-о-о», а Крисовы друзья смеются и улюлюкают. И я думаю: господи, хоть бы он не запел. Пожалуйста. Однако тут же слышу знакомое: «Бумп… бумп, бумп, бумп». – «Вот она, история – история о том, как однажды моя жизнь перевернулась вверх дном, – читает Крис. – Присяду на минутку и расскажу я вам теперь, как стал принцем городка под названием Бель-Эйр». Наша песня. Я улыбаюсь до ушей и подпеваю, и вскоре слова подхватывают остальные. Даже учителя. И я кричу громче всех. В конце Крис спускается со сцены, и мы смеемся, обнимаемся и целуемся. Потом танцуем, делаем глупые селфи и забиваем ими ленты друзьям на фейсбуке и в инстаграме со всего света. Когда выпускной подходит к концу, мы берем Майю, Райана, Джесс и еще кое-каких наших друзей и все вместе едем в «Айхоп», сидя друг у друга на коленях. А в «Айхопе» мы наедаемся до отвала оладьями и танцуем под песни из музыкального автомата. Я не думаю о Халиле и Наташе. Это одна из лучших ночей в моей жизни. Восемнадцать В воскресенье родители сажают нас в машину, и на первый взгляд кажется, что мы, по обыкновению, едем в гости к дяде Карлосу. Однако вскоре мы проезжаем мимо его района и уже через пять минут замечаем кирпичный знак, окруженный цветистыми кустами, который гласит: «Добро пожаловать в Водопадные Ручьи». Вдоль свежевымощенной улицы вереницей тянутся одноэтажные кирпичные дома. Чернокожие дети, белые дети и все остальные играют на тротуарах и у себя во дворах. Двери гаражей открыты нараспашку, обнажая лежащий внутри скарб; на траве валяются брошенные велики и самокаты. Никто не опасается грабежей средь бела дня. Это место напоминает мне район дяди Карлоса, но кое-какие различия сразу бросаются в глаза. Во-первых, здесь нет пропускных пунктов – впускают всех и никого не пытаются насильно держать внутри, однако люди, судя по всему, все равно чувствуют себя в безопасности. Во-вторых, дома тут поменьше и поуютнее. И если начистоту, то в сравнении с районом дяди Карлоса здесь гораздо больше людей, похожих на нас. Папа сворачивает в тупичок и подъезжает к дому из коричневого кирпича. Двор здесь украшают кусты и невысокие деревца, а к крыльцу ведет выложенная булыжником дорожка. – Ну, идемте, – говорит папа. Мы выпрыгиваем из машины, потягиваясь и зевая. Сорок пять минут дороги – это вам не шутки шутить. С соседнего участка нам машет упитанный чернокожий мужчина. Мы машем ему в ответ и идем за родителями к дому. Сквозь стекло входной двери видно, что внутри он пуст. – Чей это дом? – спрашивает Сэвен. Папа открывает дверь. – Надеюсь, наш. Зайдя внутрь, мы оказываемся в гостиной. Тут воняет краской и лакированным деревом. Из гостиной в противоположные стороны ведут два коридора. Справа от гостиной располагается кухня с белым гарнитуром, гранитными столешницами и приборами из нержавеющей стали. – Мы хотели, чтобы вы тоже его посмотрели, – говорит мама. – Так что давайте, оглядитесь. Не буду врать – я боюсь пошелохнуться.