Так я и думала. – Фотографию Эмметта Тилла, да? – Нет. Все «чернокожие штучки», так она сказала. Петиции. Фотки «Черных пантер». Пост о тех четырех девочках, которых убили в церкви. О том парне, Маркусе Гарви. О «пантерах», заказанных правительством. – Фред и Бобби Хэмптоны, – говорю я. – Да. О них. Ого. А она внимательно читает мой тамблер. – Почему ты мне об этом не сказала? Майя смотрит на плюшевого Финна[89] на полу. – Я надеялась, что она изменит свое мнение до того, как ты узнаешь. Но можно было, конечно, догадаться, что этого не случится. Она ведь любит что-нибудь сморозить. – Ты о чем? Майя тяжело сглатывает. – Помнишь, как она спросила, не ели ли мы с семьей кота на День благодарения? – Что? Когда? У нее блестят глаза. – В девятом классе. В первом семестре. Мы только вернулись с каникул в честь Дня благодарения и сидели в кабинете биологии у миссис Эдвардс. Урок еще не начался, и мы обсуждали, как провели праздники. Я рассказала, что ко мне приезжали бабушка с дедушкой и что это был их первый День благодарения. А Хейли в ответ спросила, не ели ли мы котов. Мы ведь китайцы. Господи боже. Я копаюсь в памяти. В девятом классе мы были еще мелкими, поэтому велика вероятность, что тогда я повела себя как полная идиотка. Я боюсь ответа, но все-таки спрашиваю: – А я что? – Ничего. У тебя было такое выражение лица, как будто ты в шоке от того, что ляпнула Хейли. Но она отмахнулась, сказала, это шутка такая, и засмеялась. Тогда засмеялась и я, а потом и ты. – Майя моргает. Часто. – Но я смеялась просто из вежливости, а потом всю неделю чувствовала себя паршиво. – О… – Ага. Теперь паршиво мне. Поверить не могу, что позволила Хейли такое сказать. Хотя, может, она всегда так шутила? А я всегда из вежливости смеялась? В том-то все и дело. Мы позволяем людям говорить всякую чушь, а потом они повторяют ее так часто, что это становится нормой – сначала для них, а потом и для нас. Но какой смысл в том, что у тебя есть голос, если ты молчишь, когда нужно говорить? – Майя? – зову ее я. – Чего? – Мы больше не будем позволять ей такое говорить, ладно? Она улыбается. – Альянс меньшинств? – А то, – киваю я, и мы смеемся. – Хорошо. Договорились. Позже мы играем в NBA 2K15 (я надираю Майе задницу), и я возвращаюсь к дяде Карлосу с завернутой в фольгу тарелкой лазаньи с морепродуктами. Миссис Янг никогда не отпускает меня с пустыми руками, а я никогда не отказываюсь от еды. Вдоль тротуара горбятся железные фонари, в свете которых я издалека замечаю дядю Карлоса. Он сидит в темноте на крыльце дома и что-то пьет. Подойдя поближе, я вижу, что в руках у него пиво «Хайнекен». Я кладу тарелку на ступеньки и сажусь рядом. – Надеюсь, ты была не у своего мальчика, – говорит он. Боже. Он всегда называет Криса «мальчиком», хотя они почти одного роста. – Нет. У Майи. – Я вытягиваю ноги и зеваю. Денек сегодня выдался жесть какой длинный. – Ты пьешь, – говорю я, снова зевая. – Глазам своим не верю. – Не пью. Это просто одно пиво. – Бабуля тоже так говорила? Он укоризненно на меня смотрит. – Старр. – Дядя Карлос, – непоколебимо отвечаю я. И мы сражаемся: один суровый взгляд против другого. В конце концов дядя Карлос опускает пиво. Дело вот в чем: бабуля – алкоголичка. Сейчас все уже не так плохо, как раньше, но достаточно одного глотка, и она превращается в «другую» бабулю. Мне рассказывали, как раньше она неистовствовала по пьяни. Обвиняла маму с дядей Карлосом в том, что их отец вернулся к своей жене и другим детям, выставляла их из дома, поносила последними словами – в общем, чего только не делала. Так что нет. Для дяди Карлоса одно пиво – это не «просто одно пиво»; не зря же он всю жизнь был противником алкоголя. – Прости, – извиняется он. – Сложный выдался вечер. – Видел интервью, да? – спрашиваю я. – Ага. Но надеялся, что ты – нет. – Я тоже видела. А мама… – О да, и она. И Пэм с нами. И твоя бабушка. Никогда в жизни не был в комнате аж с тремя разъяренными женщинами. – Он переводит взгляд на меня. – Сама-то ты как? Я пожимаю плечами. Да, я тоже ужасно зла, но, честно говоря… – Я так и знала, что отец этого копа выставит его жертвой. – Я тоже. Упершись локтем в колено, дядя Карлос утыкается подбородком в ладонь. На крыльце не слишком темно, и я отчетливо вижу синяки у него на костяшках. – Ну так… – начинаю я, похлопывая себя по коленям. – Отпуск, значит? Он смотрит на меня, пытаясь понять, к чему я клоню. – Ага? Тишина. – Ты с ним подрался, да, дядя Карлос? Он резко выпрямляется. – Нет, я с ним поговорил. – А-а, то есть твой кулак поговорил с его глазом. Он что-то обо мне сказал? – Он наставил на тебя пистолет. Этого более чем достаточно. В его голосе сквозят незнакомые мне опасные нотки. И хотя это совершенно неуместно, я смеюсь в ответ. Так сильно, что даже за бока хватаюсь. – Да что смешного? – хмурится он. – Дядя Карлос, ты побил человека! – Эй, я ведь из Садового Перевала. Драться я умею. И за базар отвечать тоже. Я ржу во всю глотку. – Ниче смешного! – говорит он. – Но вообще-то я не должен был терять самообладания. Это было непрофессионально. Подаю тебе плохой пример. – Еще какой, Мохаммед Али. Я продолжаю хохотать. Теперь хохочет и он. Потом говорит: – Ну все, хорош.