Я чувствую, как Хейли и Майя смотрят на меня, но сама на них смотреть не могу. – Мой сын любил работать в этом районе, – утверждает отец Сто-пятнадцать. – Он всегда хотел лишь одно: изменить жизни этих людей к лучшему. Забавно. Рабовладельцы тоже считали, что меняют жизни чернокожих к лучшему. Что спасают их от «дикой африканской жизни». То же дерьмо, только столетие другое. Мне бы очень хотелось, чтобы такие, как он, перестали думать, что таких, как я, нужно спасать. Сто-пятнадцать-старший рассказывает о жизни своего сына до инцидента. Что он был хорошим мальчиком, что никогда не попадал в неприятности и старался помогать другим. Прямо как Халиль. Но потом он говорит о том, чего у Халиля уже никогда не будет: о колледже, свадьбе, семье. После журналистка расспрашивает отца Сто-пятнадцать о той ночи. – Брайан остановил этого парня за разбитый габаритный и превышение скорости. Халиль не превышал скорость. – Он сказал мне: «Пап, когда я его остановил, у меня сразу появилось плохое предчувствие», – рассказывает Сто-пятнадцать-старший. – Почему? – уточняет журналистка. – Он сказал, что парень и пассажир покрыли его матом… Мы не ругались. – …И постоянно переглядывались, словно что-то замышляли. Брайан испугался, ведь вдвоем они могли его уложить. Не могла я никого уложить. Я дрожала от страха. В его устах мы какие-то сверхлюди, а не дети. – Но мой сын всегда делает свою работу, невзирая на страх, – говорит Сто-пятнадцать-старший. – И та ночь не была исключением. – Сообщается, что в момент инцидента Халиль Харрис был безоружен, – продолжает журналистка. – Ваш сын объяснил вам, почему принял решение стрелять? – Брайан объяснил, что повернулся к парню спиной и услышал, как тот бормочет: «Сейчас получишь за свои нападки». Нет, нет, нет. Халиль спросил, все ли у меня в порядке. – Брайан обернулся и увидел что-то в двери машины. Он подумал, что это пистолет… Это была щетка. У него дрожат губы. У меня – все тело. Он прикрывает рот рукой, едва сдерживая всхлип. Я прикрываю свой, борясь с накатившей тошнотой. – Брайан – хороший парень, – говорит он со слезами на глазах. – Он просто хотел домой, к своей семье, а люди говорят о нем как о чудовище. Мы с Халилем хотели того же, а вы говорите о нас как о чудовищах. Я не могу дышать – утопаю в слезах, которым не позволяю пролиться. Нет, я не доставлю Сто-пятнадцать или его папочке такого удовольствия. Сегодня они стреляли в меня, раз за разом, и часть меня умерла. К несчастью для них, это была именно та часть, которая боялась говорить. – Как изменилась жизнь вашего сына после случившегося? – спрашивает журналистка. – Жизни всех членов нашей семьи стали сущим адом, уж поверьте, – утверждает Сто-пятнадцать-старший. – Брайан общителен по натуре, но теперь боится показаться на улице. Он даже выйти за молоком не может. Ему угрожают. Как и всей нашей семье. Его жене пришлось уволиться… Более того, ему приходится терпеть нападки от других полицейских. – Физические или вербальные? – уточняет журналистка. – И те и другие, – отвечает мужчина. До меня вдруг доходит. Синяки на костяшках у дяди Карлоса… – Ужас какой-то, – вздыхает Хейли. – Бедная семья. Она сочувствует Сто-пятнадцать-старшему, вместо того чтобы сочувствовать Бренде и мисс Розали. – Что-что? – Я несколько раз моргаю. – Его сын потерял все, потому что выполнял свою работу и пытался защититься. Его жизнь тоже, знаешь ли, важна. Я не могу. Просто не могу. Я встаю, дабы не сказать и не сделать что-нибудь очень глупое. Например, не врезать ей по роже. – Мне надо… Да. – Произнеся это (на большее я сейчас не способна), я иду к двери, но Майя хватает меня за подол кардигана. – Эй-эй, постой. Вы двое должны выяснить отношения, – заявляет она. – Майя, – говорю я, пытаясь держать себя в руках. – Пожалуйста, отпусти. Я с ней общаться не могу. Ты разве не слышала, что она сказала? – Ты это серьезно? – фыркает Хейли. – А что такого? Его жизнь тоже важна! – Его жизнь всегда важнее! – хрипло восклицаю я, и у меня сжимается горло. – Проблема в этом! – Старр! Старр! – вмешивается Майя, стараясь поймать мой взгляд. Я поворачиваюсь к ней. – Что происходит? В последнее время ты злая, как Гарри в «Ордене Феникса». – Спасибо! – кивает Хейли. – Она ведет себя как стерва уже несколько недель, а спихнуть все пытается на меня. – Чего? В дверь стучатся. – Девочки, у вас все хорошо? – спрашивает миссис Янг. – Все хорошо, мам. Про игры спорим. – Майя смотрит на меня и говорит почти шепотом: – Пожалуйста, сядь. Прошу тебя. Я сажусь на ее кровать. Лицо Сто-пятнадцать-старшего на экране сменяется рекламой, которая заполняет повисшую тишину. – Почему ты отписалась от моего тамблера? – не выдерживаю я. – Что? – Хейли оборачивается. – Ты отписалась от моего тамблера. Почему? Она быстро косится на Майю (но я замечаю) и говорит: – Не понимаю, о чем ты. – Хейли, бросай уже. Ты отписалась от меня. Сто лет назад. Почему? Она не отвечает. Я сглатываю. – Это из-за фотки Эмметта Тилла? – О боже, Старр, – вздыхает она, поднимаясь с места. – Опять двадцать пять. Я не собираюсь просто сидеть и слушать, как ты обвиняешь меня… – Ты мне больше не пишешь, – продолжаю я. – Потому что психанула из-за той фотки. – Нет, ты слышишь? – обращается Хейли к Майе. – Она снова называет меня расисткой. – Я никак тебя не называю. Я задаю вопросы и привожу примеры. – Но ты это подразумеваешь! – Я ни слова не говорила о расе. И вновь повисает тишина. Хейли качает головой. Губы ее крепко сжаты. – Просто не верится. Она берет свою куртку с кровати Майи и идет к двери. Затем останавливается и, не оборачиваясь, произносит: – Хочешь знать, почему я от тебя отписалась, Старр? Потому что я уже не понимаю, кто ты. Она уходит, хлопнув дверью. По телевизору снова начинаются новости – теперь с кадрами протестов, но не только в Садовом Перевале, а уже по всей стране. Надеюсь, никто из этих людей не воспользовался Халилем, чтобы уйти с уроков. – Нет, не поэтому, – ни с того ни с сего выдает Майя. Напряженно ссутулившись, она смотрит на дверь. – А? – Да врет она. Она отписалась от тебя не поэтому. Сказала, что не хочет видеть всю эту хрень в своей ленте.