Глава четвёртая Хендрики прилетели Вот оно — новое воскресенье. Вся меховая мелкота с воплем выкатилась навстречу девочке Люсе. Они ждали её у самых ворот дачного посёлка. Очевидно, о её приезде они узнали от дежурного по нюхоскопу. Там, на балконе, наверняка дежурил загадочный перебинтованный Мохнурка — победитель игры в залезалки. Потому что его среди встречающих не было. Люся и зверята в обнимку пошли в посёлок к интернатскому зданию. Застенчивая белочка в очках сказала Люсе: — Мой пап приехал. — Может быть, папа? — Нет, мой пап! Пап — это же он. Вот он и приехал. А если бы мама, то она приехала бы. — Вон её пап стоит! — сказала Фьюалка. — Видите, рядом с Мехмехом. У дверей в класс, на крыльце, стоял Мехмех в легкомысленной зелёной шляпке с украшениями. А рядом — невысокий, начинающий полнеть белк. В светлом плаще с красиво поднятым воротником. — Здравствуйте, — шагнул он навстречу Люсе. — Это вам. От папо-мамовского собирания. Он протянул маленький прозрачный флакончик с зёрнышками. — Что это такое? — удивилась Люся. — Камертоновые семена. Целая музыкальная октава. Их надо посадить в землю и поливать купоросовой водой. — И что получится? — Музыка из живых цветов. Они будут тихонечко звенеть от ветра. И играть разные мелодии. Вы очень обрадуетесь. — Спасибо, большое спасибо, — сказала Люся. Про светомузыку она когда-то слыхала. Но про музыку из цветов… Интересно, а бывает дерево-музыка? Наверное, бывает. Тогда, значит, есть и целые лесо-симфонии у них… У кого у них? У меховых интернатников. — А что такое папо-мамовское собирание? — спросила она. — Обычный родительский комитет, — пояснил Меховой Механик. — Родители учеников к вам очень хорошо относятся. Интернатники в своих письмах только про вас и пишут. — Очень хорошее пишут, — сказал улыбчивый пап. — Можно, я у вас на уроке посижу? Мне интересно посмотреть, чем живёт сегодняшняя молодёжь. — Сидите, пожалуйста, — сухо сказала Люся («Тоже мне, меховой инспектор из роно!») и пошла в директорскую за Получальником. По Получальнику она выяснила, что неопрошенными в её классе оставались только хитрющая белочка в очках с первой парты (та самая, к которой приехал пап) и загадочный Мохнурка. Который в Получальнике записан не был. Может быть, он сидит на потолке, в дыре вместе с сиреневотрусовым… трусным… В дыре вместе с Плюмбум-Чоки? В классе все были на своих местах, и все встали на задние лапы. Причём представитель папо-мамовского собирания сделал то же самое. И парта под ним скрипела. — Блюм, — сказала Люся через минуту. Все блюмкнулись. — Кто у меня ещё ни разу не был у доски? — спросила Люся, в упор глядя на белочку с первой парты. Её звали Цоки-Цоки. — Кто ещё ни разу не отвечал? — Мохнурка! Мохнурка! — захлопотала белочка. — Он ещё ни разу не отвечал. — А где он? Он здесь? — спросила Люся. — Здесь! Здесь! — волновалась белочка. — Он в печке сидит. Люся удивилась и прошла по классу вдоль стенки с печкой. — Что он там делает? Дверца печки раскрылась, и появилась хитрая усатая мордочка. Чёрная-пречёрная, как кусок темноты. Мордочка сверкнула глазами и сказала: — Я там прячусь. — От кого? Дверца снова перелистнулась: — От света. И дверца захлопнулась. Люся обратилась к ученикам: — Кто мне объяснит, почему юный Мохнурка сидит в печке? И почему он прячется от света? Все интернатники подняли лапы вверх. Даже хулиганистый Кара-Кусек. — Скажите вы, — попросила Люся Лаковую Молнию. Фьюалка встала из-за парты и сказала: — Он норный. Дверца печки приоткрылась на спичечный коробок, и высунулся кусочек носа: — Я норный. Я очень норный. Фьюалка продолжала: — Все норные боятся света. Живут в темноте. — Очень живут! Очень живут! — забормотал носик из печки. — Спасибо, — поблагодарила Люся Фьюалку. — Но что же, он всё время так и сидит в печке? Или его приносят сюда в чемодане? Или у него есть сюда подземный ход из спальни? Лаковая Молния разволновалась. Она стала цокать, сокращаться и вытягиваться: — Его не но-йс-сят в цеймодане. Его в ойсках, в оцках нойсят… Он сам ойски нойсит. Цёрные. — Ношу! Ношу! — прокуковал Мохнурка из печки, как кукушка из часов. — Чёрные очки. Очень чёрные. Разговор запутывался, и вмешался ещё один разъяснитель — Сева Бобров. Он так объяснил: — Девочка Люся, он из кротовых. Они под землёй живут. Они темноту любят. А на улице очки носят тёмные. От солнца. — Да! — затараторила Цоки-Цоки. — У меня простые очки, стеклянные. А у него чёрные. — Где же его очки? — спросила Люся. — Почему он без них? — Можно, я скажу? — закричал ёжик Иглосски. — Когда он в залезалки играл, они разбились. — Очень, очень разбились! — закуковал Мохнурка. — Его перебинтовали, и он выздоровел, — продолжал ёжик. — А очки перебинтовать не удалось! — горестно высунулся крот из печки, как из справочного окошка. — А ну, малыш, примерь вот это! — раздался голос с задней парты. Это белочкин пап достал роскошные противосолнечные очки.