Гамаш повернулся к другу с удивленным лицом. — Ты, должно быть, шутишь. — Он вгляделся в Дюссо. — Революционный террор отчасти был порожден эпохой Просвещения. Сколько протестантов было истреблено, сколько мужчин и женщин закончили свои жизни на гильотине, сколько евреев подверглись преследованиям и были убиты? Сколько невинных, погибших от рук террористов здесь, в Городе света, согласятся с тобой? Дьяволы слетелись сюда. И ты об этом знаешь больше других. Дюссо забыл, что его друг изучал историю. А значит, и человеческую натуру. — Ты прав, конечно. У месье Горовица нет своей семьи? — спросил Клод, возвращая разговор к человеку, сражающемуся за жизнь в нескольких шагах от них. — Братьев? Сестер? — Мне об этом неизвестно. Семья Стивена жила в Дрездене. В уточнениях не было необходимости. — Жена? Дети? Арман помотал головой: — Только я. — Мои агенты сейчас просматривают камеры наблюдения в районе. Поскольку нам известно время нападения, мы сможем найти фургон, когда он свернул на улицу Риволи. — А там, где сбили Стивена? Клод отрицательно покачал головой: — Мы не можем поставить камеры на каждом перекрестке в Париже, так что на той маленькой улочке нет ни одной. Но у владельцев магазинов могут быть собственные камеры. Мы их проверим, как только магазины откроются. И все же есть одна вещь, которую я пока никак не могу понять. — Был ли Стивен целью или это случайность? — Да. Если это было покушение именно на месье Горовица, то откуда водитель узнал, что это он? — А если это была случайность, террористическая атака, похожая на другие атаки с использованием машин, то почему водитель не попытался сбить как можно больше народу? — сказал Гамаш. — Нас. Мы были не менее уязвимы, чем Стивен. — Да. Мы рассматриваем этот случай как наезд, но, — он поднял руку, упреждая возражения, — но действуем так, как если бы имели дело с покушением на убийство. Клод Дюссо посмотрел на друга. И произнес слова, которые Арман Гамаш хотел услышать: — Я тебе верю. Они оба повернулись в сторону распахнувшихся дверей. Глава шестая Как только скрипнула входная дверь, Рейн-Мари мгновенно проснулась и встала с постели. — Арман? — Oui, — отозвался он шепотом, сам не зная почему. Рейн-Мари включила свет в коридоре. — Что Стивен? — спросила она, обнимая его. — По-прежнему жив. — Слава богу. — Не успев произнести эти слова, она подумала, не рано ли славить Бога. — Как он? — Состояние критическое. Мне не разрешили посмотреть на него. — А ты как? Рейн-Мари посмотрела в его изможденное лицо и вгляделась в его глаза. Потом снова прижала его к себе, а он заключил ее в объятия. Они поплакали о Стивене. О себе. О мире, в котором могут происходить такие вещи, когда счастливые люди идут по знакомой улице. Они разомкнули объятия, вытерли слезы, высморкались, и Арман прошел за ней в кухню. По дороге домой в такси он хотел только обнять Рейн-Мари, принять горячий душ и забраться в кровать. Но теперь он сидел за кухонным столом, глядя перед собой. Рейн-Мари поставила на газовую конфорку видавший виды чайник, достала заварочный. Кухня была старомодная. Они собирались ее обновить, но как-то все руки не доходили. Вероятно, потому что никто из них по-настоящему не хотел здесь ничего менять. Такой эта кухня была при Зоре, бабушке Армана, которая заправляла здесь, разговаривая на странной смеси идиш, немецкого и французского. Она выросла в Париже и потому говорила на французском и идиш — языке ее родителей. А немецкий освоила в лагерях. Она завещала Арману квартиру вместе со всем ее содержимым, сводившимся главным образом к ее безграничной любви, которую он всегда носил с собой в сердце. «Nein. Opshtel, — почти слышал ее голос Арман. — Чай всегда лучше, когда wasser еще не совсем bouillant[23]. Пора бы тебе уже выучиться», — выговаривала она ему. «Не plotz»[24], — неизменно отвечал он, что сильно веселило ее. Его бабушка давно умерла, и теперь он наблюдал за тем, как Рейн-Мари хозяйничает на этой кухне, отводя от глаз выбившиеся седые пряди. Она принесла чайник с хорошо заваренным чаем и кувшин молока из старого капризного холодильника. — Merci, — сказал Арман, размешивая сахар. — Врачи говорят, что у него, возможно, поврежден мозг, но все же активность наблюдается. Рейн-Мари отхлебнула чая. Она знала: Арман думает о том же, но пока не может это сказать. После чая Арман принял горячий душ, подставив лицо под воду. Пробуя на вкус соль, смываемую с его лица. Он лег в кровать рядом с Рейн-Мари и сразу же погрузился в глубокий сон. Три часа спустя, когда сквозь кружевные занавески в комнату проник свет, Арман проснулся. В первый момент он испытал полное умиротворение. Здесь, в этой знакомой квартире. В окружении знакомых запахов, таких домашних, таких привычных. Но секунду спустя он все вспомнил и тут же схватил телефон, чтобы проверить сообщения. Из больницы не пришло ни одного. Рейн-Мари уже встала. Она прошлась по магазинам на улице Рамбюто и принесла свежие круассаны из любимой пекарни Армана «Pain de Sucre». Он пошел на запах крепкого душистого кофе и увидел на кухонном столе сыр, малину, спелые груши. И круассаны. Вместе с pain aux raisins, купленными вчера вместе со Стивеном. — Уже встал? — спросила Рейн-Мари. — Как спалось? — Хорошо. Очень хорошо, — сказал он, целуя ее. — Недолго, но сон был глубокий. — Из больницы больше ничего? — Нет. А как ты? — Пожалуй, я пока не оправилась от потрясения. Не могу поверить, что это случилось. Арман обнял ее, потом ушел в ванную, еще раз принял душ и побрился. Одеваясь, он увидел свой вчерашний костюм, брошенный на стул. Даже с другого конца комнаты кровь бросалась в глаза. Он снова проверил сообщения в смартфоне, опасаясь найти то, чего он так боялся. Больница наверняка сообщила бы, если… За завтраком он позвонил Даниелю, потом Анни. Вчера ночью он отправил им сообщения с последними сведениями о Стивене, но теперь хотел услышать от них, как дела. Ответил ему Жан Ги: — Из полиции есть новости? — Non. Я как раз собирался позвонить. — Они рассматривают дело как попытку убийства? — Да. Жан Ги вздохнул: