Муж появляется в дверях комнаты. Мне нравится близость, которую обеспечивает наша квартира, я могу позвать Рубена отовсюду и разговаривать с ним, пока я в ванной, а он готовит на кухне. – Пункт две тысячи восемьсот восемьдесят девять, – говорит он, стоя в дверях. – Твои милые раскрасневшиеся щечки, когда ты возвращаешься после прогулки. Список того, что мне нравится в Рубене, бесконечный. Люблю его смущение по поводу прекрасной, артистической и вдохновленной игры на пианино. Как он переходит границы со своими подопечными, когда приводит их домой, берет с собой в поездки, чего делать не обязан – насколько сильно он любит этих неблагополучных детей. И как он однажды сказал моему брату Уилфу, что тот разговаривает со мной слишком заносчиво. Я должна ответить, назвать, что люблю в нем, или пересечь комнату и поблагодарить его, обняв. Например, сказать, насколько счастлива слышать звук игры на пианино, когда прихожу домой. Но не могу. Потому, что если сделаю это, то расскажу ему все. Я знаю, что так и будет. Или хуже – он сам узнает, увидит черноту внутри меня, догадается и сдаст полиции. Рубен смотрит на меня выжидающе, а я избегаю его взгляда, уставившись в пол. Но чего мой муж точно не ожидает, так это моего молчания. И все становится еще хуже, когда он понимает, что я не собираюсь отвечать. Его взгляд меняется. Ему стыдно, что и я заметила его расстройство, поэтому он отворачивается, бестолково возится с растениями на подоконнике, поливает их, не глядя на меня. Мне кажется, что журчание воды – это единственный звук во всем Лондоне. Обычно по вечерам мы по очереди варим кофе. Сегодня его черед, но я тоже иду на кухню, не желая оставаться в одиночестве. Я решила, что можно потянуть денек, но сейчас как раз подходящее время. Момент настал. – Я еще не рассказывал тебе о мальчишке из Брикстона? – спрашивает Рубен, глядя на меня и аккуратно засыпая молотый кофе в турку. – Кажется нет… – Ну помнишь парня, который вырвался из сетей банды на прошлое Рождество и начал вести себя прилично? – А, да. – Мой голос звучит безжизненно. – Ну так он связался с другими парнями и теперь поджигает машины. – Рубен прислоняется к кухонной стойке. – И я не понимаю почему, ведь раньше все шло так хорошо. Рубена такие вещи часто сбивают с толку. Думаю, что это из-за его непоколебимой веры: если ты избавишь мальчика от проблем, то он будет хорошо себя вести. Очень логично, но неправда. – Ты помнишь себя подростком? – говорю я со смешком, благодарная за возможность убежать от собственных мыслей, даже если это больше похоже на карабканье вверх по веревке, без страховки, обдирая кожу с рук. – Я был… Очень скучным, – сказал он, слегка улыбнувшись. В этот момент я хочу, чтобы другие могли видеть Рубена именно таким, чтобы он им это позволил. – У тебя было больше поводов для злости, чем у других людей. – Усыновление едва ли стало моей личной трагедией. Не могу сдержать улыбки. – Твое благословение – настолько здравый рассудок, – говорю я и тянусь к его руке. Муж немедленно притягивает меня к себе, но я отступаю. Он опирается на кухонную стойку и задумчиво смотрит на меня. Кофе на плите начинает кипеть, но за секунду до этого Рубен успел выключить газ. – Не хочу, чтобы кофе сбежал, – говорит он, многозначительно глядя на меня. – Он все равно не был счастлив, – говорю я. – Даже если тот парень покончил с бандитским прошлым и общается с правильными людьми… он не был счастлив. – Почему? Я пожимаю плечами: – Некоторые из нас постоянно все портят. Мы сами портим себе жизнь и не знаем почему. Он достает молоко из холодильника. – Ты же мой домашний психолог, – говорит он, неуверенно протягивая руку, но я отодвигаюсь. Рубен иногда меня так поддразнивает – психологом. Это одно из моих прозвищ. Он смотрит на меня, и в глазах читается вопрос. – Ты в порядке? Голос какой-то грустный. Ты же ничего не испортила. – В порядке, – говорю хрипло. – Ты странно держишь руку. Ушиблась? Вот действительно подходящий момент, а то я все откладываю и откладываю. Сейчас уже нет оправданий. Все сроки уже вышли, а ничего не сделано – реальность моей жизни. Рубен садится за барную стойку, которая отделяет кухню от гостиной, поворачивается к телевизору, пьет кофе и включает новости на «Би-Би-Си». Он всегда так делает, хотя новости его и раздражают. Я открываю рот и думаю, что будет просто, это всего лишь слова. Рот остается открытым, как будто я жду чего-то. Жду, когда почувствую себя готовой, когда буду уверенной. Я никогда ни в чем не уверена, легче ничего не делать. Смотрю в окно на дворик Эдит, а потом опять на Рубена. И на экран телевизора. Диктор читает один за другим анонсы новостей: Депутат от Суррея замешан в скандале с растратой Врач, случайно оказавшийся рядом, помог родиться ребенку в магазине одежды в центре Лондона Как Лондон справляется с проблемой растущего миграционного кризиса? Поворачиваюсь к Рубену, и тут слышу последний заголовок. Я как будто ждала его, предчувствовала. Нападение у канала в Лондоне Я заранее знаю, что сейчас скажут. Знаю из-за какого-то предчувствия. Непроизвольно хватаюсь за стойку, впиваясь в нее ногтями. Новости продолжаются, возвращаясь к подробностям первой истории. Какой-то политик мошенничает с деньгами, но мне это абсолютно безразлично. «Нападение у канала в Лондоне». Повторяю про себя снова и снова. Тело пронзают судороги, будто схватки при родах. Сначала сжимает сердце, потом ощущение спускается в руки и ноги. На вопрос Рубена про руку я не отвечаю. Он смотрит новости. – Нами управляют коррумпированные люди, и никого это не волнует. И как я должен учить детей не врать и не обманывать, когда это делают люди, управляющие страной? Насколько сложно дойти до простой мысли вроде: «Я теперь депутат, и мне не стоит мухлевать с деньгами»? Это одна из немногих тем, на которые он высказывается, даже на вечеринках, в то время как другие гости неловко смотрят в свои стаканы. Когда Лора с ним познакомилась, она понимающе посмотрела на меня и сказала: «Нет ничего более сексуального, чем социалист». В таких ситуациях я думаю: «Я рада, что мой муж моралист и бескомпромиссный человек, который на практике применяет то, о чем говорит, и не находит в этом ничего странного». Как-то он с уверенностью заявил, что женщины никогда не лгут о том, что их изнасиловали. Тогда все присутствовавшие в комнате замолчали. Сейчас я не думаю вообще ни о чем, просто не могу. Мне очень жарко, и я паникую. Мне кажется, будто события той ночи написаны у меня на лице, что мои мысли материализуются прямо здесь, в нашей гостиной. Поворачиваюсь к телевизору и в напряжении смотрю. – Вранье, – продолжает Рубен. – Никто не называет вещи своими именами. Это не скандал, связанный с расходами. Это – вранье. Я поднимаю глаза к потолку в поисках знака от вселенной. Стоит ли мне молчать, потому что я уже солгала? Или признаться, чтоб этой лжи не стало еще больше? Продолжаю молча сидеть на диване, пытаясь сдержать нервную дрожь. Может быть, новость и не про Сэдика, а про кого-то еще. Может, кого-то пырнули ножом или застрелили, это же Лондон. Ну и что, что рядом с каналом, в Лондоне множество каналов. Может, это произошло в другом районе, – не в Венеции, а в Бирмингеме? Я ничего точно не знаю. Боже, а что же мне делать, если я совершила преступление? Нападение. Звучит дерзко. Они ничего не знают о произошедшем. Он преследовал женщину, она была напугана и спасалась бегством. – Я имею в виду, – продолжает Рубен, размахивая чашкой. Кофе выплескивается на деревянный пол, просачиваясь сквозь доски. – Твою мать. – Он немедленно ставит кружку на стол и идет за тряпкой. – Я всегда знал, что власти воруют. Ведущий переключается на новость о рождении ребенка: интервью с людьми, которые видели, как у женщины отошли воды в магазине. «Не знаю, зачем она пошла за покупками», – со смешком говорит один из очевидцев. Я наблюдаю, как Рубен вытирает пятно от кофе, но все мои мысли заняты телевизором и последней новостью. – Не понимаю, с чего они включили эту ерунду в выпуск новостей, – говорит Рубен, беря пульта от телевизора. – И что с того, что она пошла по магазинам? Собираюсь остановить его, но убеждаю себя, что не могу этого сделать. Нет, могу, я просто обязана сказать ему. – Не выключай, – я стараюсь говорить своим обычным голосом. Расскажу ему, как дойдет до этой новости. У меня есть максимум две минуты. – Не могу смотреть эту чушь. – Он игнорирует мою просьбу и переключает на кулинарный канал.