Элис Никогда я не встречала лучшей матери, чем слониха. Полагаю, если бы у женщин беременность продолжалась два года, все мы тоже успели бы подготовиться к этой роли гораздо лучше. Слониха никогда не злится на своего малыша. Слоненок может быть капризным или воровать еду прямо изо рта у матери, идти слишком медленно или застрять в грязи, но все равно слониха проявляет ангельское терпение. Дети для слонов – самые ценные сокровища. Защита потомства – обязанность всех членов стада. Они сбиваются в кучу, загоняя в середину малышей. Если слониха со слоненком проходят мимо машины, детеныш всегда находится позади матери, которая выступает для него живым щитом. Если у слонихи есть дочь в возрасте от шести до двенадцати лет, они с ней часто встают с двух сторон, изображая живой «сэндвич». Нередко случается, что юная самка подходит к машине, тряся головой, чтобы напугать нас, будто говорит: «Не смейте приближаться, это мой младший брат». В разгар дня, когда наступает время для отдыха, малыши спят под навесами из тел своих матерей, потому что легко могут обгореть на солнце. То, как слоны растят своих детенышей, называется термином «всеобщее материнство»; это перефразированная африканская пословица: «Чтобы вырастить ребенка, нужна целая деревня». Слонихи позволяют сестрам и тетушкам принимать участие в заботе о своих детях, и для этого, как и для всего прочего в природе, есть биологически обоснованная причина. Когда вам нужно добыть и съесть за день сто пятьдесят килограммов пищи и при этом на вашем попечении находится очень любопытный и непоседливый малыш, вам не удастся, все время бегая за ним, получить нужное количество питательных веществ, чтобы выработать достаточный для его же кормления объем молока. Кроме того, всеобщее материнство дает возможность молодым самкам научиться ухаживать за слонятами, защищать их, не лишая при этом времени и пространства, необходимого для исследования окружающего мира, но оберегая от опасностей. Теоретически можно заключить, что у слоненка много матерей. И тем не менее между детенышем и его родной матерью существует особая, нерушимая связь. В дикой природе слоненок моложе двух лет, став сиротой, просто не выживет. В дикой природе задача матери – научить свою дочь всему, что ей самой необходимо будет знать впоследствии. В дикой природе мать и дочь неразлучны, пока одна из них не умрет. Дженна Я шагаю вдоль шоссе и слышу рядом скрип гравия. Конечно, это Серенити. Она притормаживает и открывает пассажирскую дверцу. – Давай я хотя бы отвезу тебя домой, – предлагает она. Я заглядываю в машину. Хорошая новость: Верджила там нет. Но это не означает, что я готова броситься к Серенити с распростертыми объятиями и слушать ее увещевания. Она наверняка попытается убедить меня, что сыщик всего лишь выполняет свою работу или – еще хуже того – что он прав. – Мне хочется прогуляться, – отвечаю я. Тут, мигая огнями, к нам подкатывает полицейская машина и останавливается рядом с Серенити. – Отлично, – выдыхает она, а мне говорит: – Залезай уже в эту чертову тачку, Дженна. Коп совсем молоденький, еще не избавился от юношеских прыщей, а прическа аккуратная, как поле для гольфа – ну просто волосок к волоску. – Мэм, – спрашивает он, – у вас какие-то проблемы? – Да, – отвечаю я, а Серенити одновременно со мной: – Нет. – У нас все хорошо, – добавляю я. Серенити скрежещет зубами: – Дружочек, садись поскорее в машину. Коп хмурится: – Простите, не понял? Тяжело вздыхая, я залезаю в «фольксваген». – В любом случае спасибо, – благодарит полицейского Серенити, включает левый поворотник и встраивается в поток на скорости шесть миль в час. – Ну, при таких темпах я бы быстрее пешком домой дошла, – ворчу я. Я принимаюсь рыться в кармашке со всяким мусором: резинки для волос, обертки от жвачки, чеки из «Данкинс донатс», реклама «Джоэнн фабрик», хотя я не замечала у нее склонности к таким вещам; недоеденный батончик гранолы; шестнадцать центов мелочью и банкнота в один доллар. Машинально беру бумажку и начинаю складывать из нее слоника. Серенити с интересом поглядывает на то, что получается у меня в результате: – Где ты этому научилась? – У мамы. – В три года? Да ты, похоже, была просто вундеркиндом! – Нет, не в три года, а уже потом. Она научила меня, отсутствуя. Вы бы сильно удивились, сколько всего можно узнать от человека, который обманул твои надежды. – Как твой глаз? – спрашивает Серенити, и я едва не смеюсь: какой прекрасный предлог сменить тему. – Болит? – Болит. Беру слоника и сажаю его в уголок рядом с ручками для настройки радио, потом съезжаю вниз в кресле и ставлю ноги на приборную доску. Руль у Серенити в пушистой синей оплетке и смахивает на какого-то монстра; на зеркале заднего вида висит вычурный крест. По-моему, это очень странно: разве ясновидящая может быть христианкой? Мне всегда казалось, что одно исключает другое. Или в жизни все гораздо сложнее? Возможно ли, что и мой отец, и моя мать оба виновны в трагедии, произошедшей десять лет тому назад? Возможно ли, что мама бросила меня, но при этом продолжает любить? Я кошусь на Серенити. Вот она сидит со своими чудовищными розовыми волосами, одетая в плотно облегающий пиджак с леопардовым рисунком, что делает ее похожей на человека-сосиску. Она напевает песню Ники Минаж, перевирая все слова; да у нее и радио-то выключено. Над такими, как Серенити, легко насмехаться, но мне нравится, что она не склонна извиняться: ни когда ругается при мне последними словами; ни когда люди в лифте пялятся на ее боевую раскраску (я бы сказала, это особый стиль – смесь макияжа гейши и клоуна); ни даже когда – и это следует отметить отдельно – совершила колоссальную ошибку, которая стоила ей карьеры. Может, она и не слишком счастлива, но явно из породы оптимистов. Чего обо мне никак не скажешь. – Можно задать вам вопрос? – Конечно, дорогая. – В чем смысл жизни? – Ничего себе вопрос! Да это же целая философия. Вопрос – это: «Эй, Серенити, может, заедем в „Макдоналдс“?» Я не дам ей так легко сорваться с крючка. Не может же человек, все время общающийся с духами, болтать только о погоде и бейсболе. – Я думала, ясновидящие в курсе. Она вздыхает: – По словам Десмонда и Люсинды, моих духов-проводников, Вселенная хочет от нас двух вещей: чтобы мы сознательно не причиняли вреда ни себе, ни другим и чтобы мы были счастливы. Они говорили мне, что якобы люди все усложняют без необходимости. Но я не сомневаюсь: они скармливали мне ложь. По-моему, все не так просто, тут должно таиться нечто большее. Но если даже я права, думаю, мне пока не положено этого знать. – А если для меня смысл жизни в том, чтобы узнать, что случилось с мамой? – спрашиваю я. – Вдруг только это принесет мне счастье? – Ты уверена? Не вижу смысла продолжать бесполезный разговор и поэтому включаю радио. Мы уже на окраине города, и Серенити высаживает меня около стойки, где я оставила свой велик. – Дженна, хочешь, поужинаем вместе? Я заказала всякой китайской еды навынос. – Ой нет, спасибо, – отказываюсь я. – Меня ждет бабушка. Пока Серенити отъезжает, я не двигаюсь с места. Ни к чему ей видеть, что я направляюсь вовсе не домой. Полчаса уходит на поездку к заповеднику и еще двадцать минут, чтобы пробраться сквозь кустарник к месту, где растут фиолетовые грибы. Щека продолжает гореть, я ложусь на мягкую траву и слушаю, как ветер шелестит ветвями у меня над головой. Смеркается, день постепенно сливается с ночью. Вероятно, я получила легкое сотрясение мозга, потому что ненадолго отключаюсь, а когда просыпаюсь, вокруг темно, фонарика на велосипеде нет. Бабушка меня просто в порошок сотрет за пропущенный ужин. Но оно того стоило, потому что мне приснилась мама. Во сне я была совсем маленькой, еще ходила в детский сад. Мама отправила меня туда, считая ненормальным, что трехлетний ребенок общается только со взрослыми и слонами. Наша младшая группа ездила на экскурсию в заповедник для знакомства с Маурой. После этого дети рисовали ни на что не похожих зверей, а воспитатели хвалили их, не считаясь с тем, насколько абсурдными с точки зрения биологии были изображения: «Какой он красивый, розовый! А здорово ты придумал сделать слонику два хобота! Молодец!» Мои рисунки были не только точными, но и подробными, вплоть до мельчайших деталей: я изобразила шрам на ухе Мауры так же, как делала мама, и волнистые волоски на ее хвосте, хотя все остальные дети из моей группы вообще не заметили, что они есть. Я точно знала, сколько ногтей на каждой ступне у Мауры (по три на задних ногах, и по четыре на передних). Воспитательницы мисс Кейт и мисс Харриет похвалили меня и сказали, что я просто маленький Одюбон, хотя в то время мне было совершенно непонятно, что они имеют в виду. В остальном я оставалась для них загадкой: не смотрела телевизор, не слышала про «Улицу Сезам» и не могла отличить одну диснеевскую принцессу от другой. В большинстве случаев наставницы относились к пробелам в моем воспитании спокойно: это ведь была младшая группа детского сада, а не подготовительная. Но однажды, дело было незадолго до какого-то праздника, нам раздали по листу белой бумаги и попросили каждого нарисовать свою семью. Потом мы должны были сделать для картинки рамку из макарошек, обрызгать ее золотой краской и преподнести свое творение в подарок родителям. Другие дети сразу взялись за дело. На листах появились совершенно разные типы семей: Логан жила с одной только мамой; у Ясмины было два отца; у Слая – младший братик и еще двое старших, у которых была другая мама. То есть братья и сестры перетасовывались, но общая картина складывалась такая: если в семье и есть дополнительные члены, то это дети. Я же изобразила себя в окружении пяти родителей. Там были отец в круглых очочках, мама с огненно-рыжим хвостом, а также Гидеон, Грейс и Невви – все в шортах цвета хаки и красных футболках с логотипом заповедника. Мисс Кейт присела рядом со мной: – Кто все эти люди, Дженна? Это твои бабушки и дедушка? – Нет, – ответила я и показала: – Вот моя мама, а это папа. В результате, когда детей забирали домой, маму отозвали в сторонку.